Солнце в зените

Глава десятая

Йорк, июнь 1477 года

Эта весна не была счастливой для Анны. Она глубоко скорбела по сестре, но смерть Изабеллы не являлась большой неожиданностью. Анна знала о ее 'смертельной болезни', последовавшей за рождением сына. Но девушка, тем не менее, совсем не была подготовлена к смерти своей тетки Изабеллы, вдовы Джона Невилла.

Изабелла повторно вышла замуж, что обрадовало Анну, спустя почти два года после гибели Джона при Барнете. Она являлась ее любимой тетушкой, и Анне было приятно, что та казалась погруженной в создание для себя новой жизни. Вскоре Изабелла подарила новому мужу сына, через год за которым последовала дочь. Сразу после праздника Крещения Господня в 1477 году она родила еще одну дочь, но роды оказались сложными и принесли заражение.

Не успел смягчиться удар от потери Изабеллы, как Миддлхэм узнал о крайнем проявлении мести Джорджа. Родной отец Анны в свое время не слишком постеснялся пойти на не менее вызывающие убийства, чем недавняя расправа с Анкаретт Твинихо, даже без видимости суда, ей пожалованного, он отправил на плаху лорда Герберта, вместе с отцом и братом Елизаветы Вудвилл. Но Уорвик никогда бы не опустился до мести женщине. Именно это так поразило Анну и стало непростительным поступком в глазах Ричарда.

А потом пришли новости о суде и казни Томаса Бардетта и Джона Стейси. Сама Анна считала, что обвинение в колдовстве, выдвинутое против Бардетта, - фальшивка. Сомнений в справедливости заслуженной им кары у нее не возникало. По мнению девушки, всякий мало-мальски тесно связанный с Джорджем достоин приговора - попасть на виселицу, но сам эпизод бросал на Миддлхэм определенную тень, и она начала страшиться прибытия из Лондона посыльных, ибо в те дни происходящие события казались неизбежно носящими дурной характер.

Поэтому, больше всего Анна предвкушала планирующееся на июнь посещение Йорка. Ее любимым празднеством был День Тела Христова. Анне исполнилось всего шесть лет, когда ее впервые взяли в Йорк - полюбоваться знаменитыми городскими постановками мистерий, разыгрывающихся на улице на широких деревянных подмостках, водруженных на колеса и перемещающихся по населенному пункту, дабы представать перед восторженными толпами в назначенных для того местах. Она до сих пор также глубоко, как в детстве, любила эти пьесы, и лишь роды и война мешали ей с Ричардом посетить праздник Тела Христова в последовавшие после их брака годы.

Этот год должен был стать особенно запоминающимся. На следующий после праздника день Анне и Ричарду следовало взять на себя обязанности членов гильдии Тела Христова, престижного религиозного братства. В ближайшую среду планировалось празднование рубежного для Анны двадцать первого дня рождения. Венцом их пребывания в Йорке предполагалось явиться бракосочетанию Роба Перси и Джойс Уошборн, назначенному на день Святого Василия. Так как Анна все прошедшие полгода провела, активно содействуя этому ухаживанию, ей было приятно, что затраченные усилия принесли подобный результат, и к середине мая она уже начала считать дни на форзаце своего Часослова.

В Йорк они прибыли за несколько дней до праздника Тела Христова, удобно устроившись в монастыре отца Бьюика. Постепенно шли приготовления к предстоящей свадьбе, как и Анна во время своего первого просмотра, дети были также буквально заворожены постановками гильдии, даже еще слишком маленький для долгого пребывания в неподвижности четырехлетний Нед. Но на ужине ей случилось расслышать сделанное недавно прибывшим из Лондона Френсисом Ловеллом замечание, и все внезапно помрачнело.

'Что ты сказал, Френсис? Ты упомянул моего дядю Джонни. Я хотела бы услышать это еще раз'.

Вспомнив о манерах, Анна сжато добавила: 'Пожалуйста'.

Френсис смутился. 'Конечно, вам известно, что с первого своего дня старший сын короля получил титул принца Уэльского, герцога Корнуольского и графа Честерского. Его второй сын, тезка Дикона, был произведен в сан герцога Йоркского. Вот...сейчас кажется, что король собирается конфисковать у отпрыска Джона Невилла титул герцога Бедфордского и вручить его своему третьему сыну, родившемуся в прошлом марте'.

Анна не сумела подавить глубокий вдох. Нед всегда утверждал любовь к ее дяде. Разве Ричард не рассказывал, как Эдвард плакал, узнав о гибели Джонни? Как он мог сейчас так поступить по отношению к его ребенку?

Повисла неловкая тишина, после чего разговор продолжился с довольно искусственным оживлением. Анна тихо села, пододвинув к себе на тарелке еду. Одним из ее самых сильных секретов являлся тот, что она испытывала мало любви к своему деверю, королю. С первого же дня брака Эдвард демонстрировал невестке исключительно доброту. Анна охотно бы на этом остановилась. Она смирилась бы и благодаря тому, что Нед был чрезвычайно щедр и благороден с Ричардом. Но Анна не доверяла ему и возмущалась гипнотическим влиянием, которое Эдвард казался способным распространить на Ричарда. Годами она наблюдала за действием его очарования через обволакивание ленивым смехом, наблюдала настороженным и осуждающим взглядом. С неподдающейся логике инстинктивной уверенностью Анна чувствовала, - в чрезмерной любви к Неду таится опасность. Воспоминания били тревогу, отмечаемую угрозой пролитой на поле Барнета крови. Прежде Неда любил ее отец. Его любил дядя Джонни, пока для него не наступил день гибели. Сегодня при мысли о Джонни и о юном кузене, утратившем сан, дабы услужить новорожденному сыну Неда, годы подавляемого порицания, наконец, потребовали выплеска.

'Как он может так поступать, Ричард?' - спросила Анна, стоило им остаться в спальне наедине. 'Со дня смерти матери мальчика не прошло и полугода, а он уже должен потерять и титул? Как Нед может так унижать память Джонни?'

'Мы имеем дело со слухами, Анна, не зная, правдивы они или нет. Пока мы...'

'Они достаточно правдивы! Ты прекрасно знаешь!'

'Нет, не знаю', - сжато ответил Ричард, и Анну вдруг подхватила волна горького и гневного возмущения, тем более мощного, что оно долго подавлялось.

'Хотя бы раз', - язвительно заявила она, - 'хотя бы раз я увидела, как ты перестал защищать Неда, неважно в связи с каким из его действий. Хотя бы раз я услышала, как ты признаешь, - нет прощения тому, что он собирается сотворить!'

Ричард вспыхнул, его глаза потемнели до приобретения грифельного оттенка, но Анна слишком разозлилась сама, чтобы тревожиться, не рассвирепеет ли в ответ и ее муж. 'Но ты же так не поступишь? Даже сейчас! Не знаю, почему это должно меня удивлять...Просто больше мне не повторяй, как сильно Нед любил Джонни! Данный поступок самый низкий из тех, что я могу себе представить, и нет средства, дабы оправдать его в моих глазах!'

Стоило спору войти в колею, как вскоре почва поплыла из-под ног. Ричард не был способен отстоять правомерность шага брата, не сославшись на измену Джонни, не напомнив Анне, что тот погиб во время мятежа против короля, как союзник Ланкастера. Подобного Ричард не мог себе позволить. Вместо этого он выбрал искать выход в неразумности, со своей точки зрения, позиции, занятой женой.

'Ты так пылко уверовала в худшие качества Неда? Френсис повторил некоторые из лондонских слухов, а ты ведешь себя так, будто он предъявил тебе истину, выбитую на каменных табличках! Поделись, ты столь же моментально заподозришь и во мне чудовищнейшие стороны?'

'Ричард, это несправедливо, что ты хорошо понимаешь! Правда в твоем упрямом закрывании глаз на все, где замешан Нед. Ты всегда так себя вел и будешь вести в дальнейшем!'

Тон голосов повышался, звуки разносились за пределы их спальни. Скрываемые обиды вышли на свет, используя как повод несправедливые обвинения. Они слишком хорошо знали друг друга, подбирая именно те слова, что исторгли и отравили бы как можно более крови. Это была самая безобразная из ссор за все время брака, окончившаяся уходом Ричарда.

Он отсутствовал несколько часов. Чрезмерная гордость помешала Анне отправиться на поиски, не зная, находится ли еще Ричард в стенах монастыря или нет. В конце концов, она позвала своих дам и приготовилась ко сну. Когда Ричард вернулся, Анна уже лежала очень тихо и притворялась заснувшей.

На следующее утро они поднялись в напряженной тишине, чтобы принять участие в шествии гильдии Тела Христова. Над их головами солнце окрасило небо в ослепительно яркую лазурь. Городские улицы были увешаны богато вытканными коврами и засыпаны душистыми цветами, в свою очередь шествие возвещало о себе пылающими факелами, поднимающимися вверх крестами и развевающимися алыми знаменами. Путь заполняли ликующие и приветствующие зрители, растекающиеся от ворот монастыря Святой Троицы до поднимающейся выше улицы Миклгейтской Заставы, обходящие зал гильдии и направляющиеся к Стоунгейтским воротам, дабы через Минстергейтскую заставу войти в величественный собор Святого Петра. Там в здании капитула была произнесена проповедь, после чего процессия направилась к месту своего окончательного назначения - принести Святые Дары ожидающим их священникам в больнице Святого Леонарда. После этого Лоуренс Бут, человек, ставший преемником дяди Анны на посту архиепископа Йоркского, устроил от лица городского правления в большом зале епископского дворца роскошный пир.

Анна ждала этого события в течение нескольких недель, считая его день, обещающим ей всю полноту счастья. Но он, напротив, оказался одним из самых несчастных, что девушке удавалось припомнить.

Тишину вдруг нарушило позвякивание колокольчиков. Таким образом, братьев призывали к заутрене. Значит, уже пробило два часа, как было известно Анне. На протяжение более, чем двух часов она в неподвижности и возмущении лежала рядом с Ричардом, завидуя его сну, который не могла разделить.

Ее гнев давным-давно угас, превратившись в муку. Как и весь прошедший день, она продолжала переживать их ссору, вспоминая причиняющие боль вещи, выплеснутые ими друг на друга. Ричард бросил обвинение в том, что Анна никогда не простит Неду запрет их помолвки, а ему - соблюдение воли брата в отличие от Джорджа. Анну это расстроило особенно. Разве нашлась бы здесь хоть капля правды? Прошлой ночью она ответила бы - нет, этим вечером Анна совсем не была уверена. Она чувствовала, Ричард обманывал ее ожидания, ощущение крепло, даже после проведенных вместе лет и против всех возможных логических доводов. Могло ли оказаться, что именно поэтому Анна нуждалась в том, чтобы услышать, как Ричард осуждает своего брата? Дабы убедиться, - его прежняя верность больше не принадлежит Неду, будучи теперь отдана Анне? Ответа она не знала, но подобная мысль не доставляла ей удобства.

В действительности, чем больше Анна размышляла о событиях предшествующей ночи, тем хуже ей становилось. Она была права в направленном на Неда гневе, эта правота никуда не исчезла. Но ошибкой стало изливать гнев на Ричарда. Анне никогда не приходило в голову привлекать мужа к ответу в связи с вещами, что мог сказать или сделать Джордж. Почему тогда ему следует нести ответственность за поступки Неда? Значит, Ричард не может бесстрастно судить Неда, не может удержаться от дани старой преданности.

Ну и что из этого следует? Анна давно решила, Ричард не самый лучший судья человеческих сердец, он неизменно позволяет чувствам окрашивать свои оценки. Однако, вне всяких сомнений, неотъемлемой частью любви к мужчине является принятие его таким, каков он есть.

Рядом с ней заворочался Ричард. Казалось, он не может удобно устроиться, перевернувшись на спину, и несколькими минутами позднее, снова улегшись на животе. Следовательно, и он не засыпал. Открытие заставило Анну некоторым образом почувствовать себя лучше. Ее раздражала мысль, что Ричард мог так легко ускользнуть в сон, пока она лежала бодрствующая и несчастная. Наклонившись, Анна слегка накрыла ладонью часть его спины. Девушка почувствовала, как мышцы Ричарда напряглись при ее прикосновении, но больше он никак себя не проявил.

'Ричард? Ричард, прости меня. Я перешла грань в приведении доводов и поняла это лишь сейчас'.

'Серьезно?' Его голос звучал уклончиво, но он повернулся на бок, лицом к ней.

'Да', - прошептала Анна. 'Ты был прав, нам неизвестно, заключалась ли хоть крупица правды в истории Френсиса, забыв про что, я восприняла ее как евангельскую истину. Я проявила несправедливость по отношению к Неду, но еще сильнее я ее выказала по отношению к тебе'.

'Нет, не выказала', - ответил Ричард, после чего Анна почувствовала на лице его руку. Когда пальцы мужа задержались на ее щеке, стирая влагу слез, она закрыла глаза.

'Неужели я заставил тебя плакать?' - тихо спросил Ричард, и Анна кивнула, свернувшись в его объятиях.

'Анна...Анна, послушай. Я хочу поговорить с тобой о Неде. Есть нечто, что тебе следует понять. Когда он впервые надел корону, то не желал пролития крови. Эдвард делал все, от него зависящее, дабы примирить ланкастерских лордов, таких как Сомерсет и Генри Перси, со своим правлением. Он также не отказывал в своем доверии ни Сомерсету, ни семье Стенли, ни твоему отцу. Ты не станешь отрицать, что он даровал им возможность сомневаться...и больше, нежели один раз'.

'Нет, я не стану отрицать', - тихо отозвалась она.

'Анна, он правил легкой рукой в течение десяти лет. Не утверждаю, что он мучился, принимая, при необходимости, суровые меры, но это случалось лишь тогда, когда его к ним принуждали. Эдвард предложил дружбу противникам, простил предателей. Каким оказался результат? Он потерял свой трон, приблизившись к тому, Боже Правый, чтобы утратить совершенно все. Это его слова, Анна, не мои, он сказал мне их во время спора о судьбе Гарри Ланкастера. Он сказал, что собирается учиться на своих прошлых ошибках, делать все, что должен, дабы увериться, - больше никогда не наступит повторения Олни или Донкастера'.

Анна была поражена. Впервые Ричард признал, пусть и косвенно то, что знали все, - Гарри Ланкастер погиб из-за приказа его брата. Лучше поразмыслив, она хотела сначала заговорить.

'Если Эдвард больше не так великодушен, как раньше, если он менее охотно прощает, менее охотно доверяет...ты, на самом деле, можешь винить его? При Донкастере он выучил тяжелый урок, - нельзя полагаться ни на кого, кроме себя'.

Сказанное Ричардом имело в глазах Анны важное значение, став объяснением конкретных различий между первыми годами правления Эдварда и временем после Барнета и Тьюксбери. Что играло для нее самую важную роль, так это не причины растущей деспотии в царствовании деверя, а готовность Ричарда обсудить их с женой.

Девушка склонилась и нежно поцеловала его в губы. Даже после более, чем пяти лет брака, некоторые из ее комплексов проявлялись с замечательной стойкостью и продолжительностью. Анна до сих пор робела сама побуждать Ричарда заняться любовью и открыто признать, что хочет его. Тем не менее, она придумала определенное число изощренных указаний на свои настроение и потребности, изобретя код, который ее муж довольно легко считывал.

Сев в кровати, Анна капризно потянула за длинную косу, свисающую через плечо, спускаясь на грудь.

'Веронике бы это совсем не пришлось по душе, она тугая, что причиняет боль в висках. Наверное, лучше ее распустить...вероятно, снова потом переплетя'.

Говоря, Анна наблюдала за Ричардом, ожидая увидеть, не прошел ли ее намек незамеченным. Он отдавал предпочтение тому, чтобы волосы девушки были распущены, почти всегда прося оставлять их не убранными в прическу, когда они хотели заняться любовью.

'Нет', - ответил молодой человек. 'Не переплетай их'.

Тьма слишком сгустилась, и Анна не могла видеть лица Ричарда, но она и не испытывала в этом необходимости, - в его голосе появились новые оттенки, зазвучал низкий ласкающий шепот, который никто, кроме нее никогда не слышал.

'Мне, действительно, временами кажется', - заметила Анна, - 'что ты способен соблазнить даже самих ангелов, когда говоришь вот так'.

'Рад служить вам', - ответил Ричард, и она знала, что он сейчас улыбается. Внезапно ставшими нетерпеливыми пальцами она распустила волосы, встряхнув ими по плечам и игриво проводя прядью по его груди и шее, пока юноша не потянулся и не привлек ее к себе в объятия.

Рассвет почти наступил. Сквозь задернутые над кроватью завесы Анна могла видеть отступающие тени, знакомые предметы начали вновь приобретать очертания. Подавляя зевоту, она вытянулась.

'Господи, Ричард, нам надо вставать...'

Он продолжать лежать с закрытыми глазами, тяжело вздохнув, когда Анна снова толкнула его локтем.

'Ричард? Я могу тебя спросить...о Неде?'

Молодой человек пробормотал что-то, похожее на согласие, и, коснувшись губами его волос, Анна задала вопрос: 'Ричард...по твоему мнению, как Нед собирается поступить с Джорджем?'

Он уже совершенно проснулся и смотрел на нее потемневшим взглядом. 'Иногда мне кажется', - мрачно ответил Ричард, - 'что Нед хочет собрать долги, оплата которых Джорджем уже давно просрочена'.

Третье воскресенье после Троицына дня в нынешнем году пришлось на двадцать второе июня. В этом месяце также чтилась память Изабеллы Невилл, ибо исполнялось полгода с тех пор, как она в бреду почила в замке Уорвик, и следовало с пышностью и необходимыми обрядами воздать ей должное, как того требовал обычай. Но для Джорджа данный день имел и еще одно значение. Именно тогда его вызвал к себе царствующий брат.

Джордж ждал поступившего приказа уже двенадцать дней, как только Эдвард вернулся из Виндзора. Кларенс знал, король, скорее всего, не пребывал в неведении относительно его речи перед лицом Личного Совета. Также он понимал, Эдвард расценил суд над Анкаретт Твинихо как лицемерие, а ее смерть - как убийство.

Нет, Джордж сознавал неизбежность столкновения. Только дни продолжали протекать в мире, а его тревога возрастала. Чего Нед ждал? Вызов вызвал чувства, чем-то сходные с облегчением, поэтому Кларенс приготовился отправиться вечером этого воскресенья в Вестминстер, дабы встретиться с яростью Неда и покончить с проблемой.

Он надеялся на личную встречу, но, когда его ввели в Расписную палату, оказался разочарован и смущен. При виде ожидающего собрания глаза Джорджа сузились. Палату заполняли люди, большинство из которых с радостью бы променяли свои вечные души на возможность увидеть его снедаемым адским пламенем. Значит, Нед выбрал такую тактику. Прилюдное унижение. Джордж демонстративно выдвинул челюсть, да будет так. Он вошел в зал.

Ральф Джосселин, лорд-мэр Лондона и городские старейшины выглядели не менее несчастно из-за необходимости быть здесь, демонстрируя замешательство чужаков, помимо воли втянутых в семейную распрю. Тем не менее, остальные лица рассказывали совершенно другую повесть, позволяя прочесть хранящиеся в памяти несчастья и долго лелеемые обиды.

Первым знакомым для Джорджа лицом стал Уилл Гастингс. Только что вернувшийся из Кале, он выглядел отдохнувшим и спокойным, когда их взгляды встретились, Уилл поприветствовал брата короля с чрезмерно изысканной любезностью, которая, сама по себе, являлась изощренным оскорблением. Джордж проигнорировал его, приблизившись к возвышению. Там он узрел женщину, ненавидимую им больше всех прочих, свою прекрасную невестку. Елизавета была облачена в желтое, ее волосы лежали свободно на плечах, словно она присутствовала здесь по случаю государственной важности. Внешний вид королевы привлекал даже больше взглядов, чем корона на голове женщины, сияющая в лучах солнца белым золотом. Уже не в первый раз Джордж подумал, что глаза Елизаветы обладают выражением голодной кошки. За ее спиной стояли два взрослых сына от первого брака. Томас Грей выглядел человеком, неожиданно получившим долгожданный дар, его брат также, словно попал во власть странного возбуждения. Оба выжидающе улыбались.

'Мой господин Кларенс'. Лицо Эдварда сохраняло бесстрастие, голос был равнодушен. Джордж не видел причин этим успокаиваться, предпочитая открытые проявления гнева.

Джордж прикоснулся губами к вытянутой руке Эдварда, в ожидании, когда тот позволит ему подняться.

'Можете ли вы объяснить ваше необычное поведение перед моим Личным Советом 22 мая?'

Джордж скользнул языком по пересохшим губам и заявил так уверенно, как только мог: 'Томас Бардетт был моим другом. Я поверил ему, когда он уверил меня в своей невиновности. Я почувствовал, что должен остаться ему верен...'

'Верен?' - отозвался Эдвард с точно выверенной долей насмешки, способной вызвать волну быстро подавленного смеха.

'Давайте попытаемся, Брат мой, сохранить этот разговор в рамках достоверности, если вам не сложно'.

На этот раз хохот был более различим. Джордж вспыхнул и попытался заговорить. Эдвард прервал его властным жестом.

'В действительности, мне не очень важно, почему вы поступили так, как поступили. Причина этого скорее несущественна'.

'Ваша Милость -'

'Ни одна из связей не является нерушимой, Брат мой, даже кровная связь. Не буду вспоминать о ваших прошлых оскорблениях, о прощенных актах предательства, об изменах, что встречали извинение. Но два месяца тому назад вы посмели совершить насмешку над законами государства, подорвать систему правосудия в угоду вашим личным мстительным мотивам. Давление на присяжных заседателей - преступление, мой господин, и оно карается, даже если преступник - человек высокого рождения'.

В зале повисла неестественная тишина. Шум в ушах Джорджа был следствием пульсации его собственной крови.

'Анкаретт Твинихо погибла, потому что вы решили взять Королевский Суд в свои руки. Затем вы присовокупили к совершенному вами оскорблению набрасывание тени на справедливость приговора Томасу Бардетту и Джону Стейси. Поступив, таким образом, вы поставили под сомнение чистоту монаршего правосудия, подарив двусмысленной репутацией государственные суды и представив дело, словно вы готовы принять на себя полномочия суверена, которые передаются исключительно вместе с короной'.

Эдвард на время замолчал. Обвинение прозвучало в полной тишине. На миг взгляд короля остановился на возмущенном лице Джорджа, затем, решившись, заговорил взвешенно - холодным тоном человека, обладающего абсолютной властью: 'Настал час, мой господин Кларенс, дабы вы узнали, что тоже являетесь подотчетным законам и обязательствам этой земли. Данный шаг не относится к числу, совершаемых мною легко. Мне не забыть, что текущая в моих венах кровь течет, также, и в ваших. Но иной возможности вы не оставили. С этой минуты считайте себя пребывающим под арестом'.

Джордж задохнулся. В течение головокружительной секунды он сомневался как в своих чувствах, так и в рассудке. Нед не мог...он бы не посмел!

'Ты же не серьезно!' - выпалил Кларенс, наблюдая, как брат поднимает руку. Жест был неторопливым, почти обыденным, но, тем не менее, в дверях сразу возникли вооруженные солдаты. Их капитан выступил вперед.

'Мой сеньор?'

'Сопроводите Его Милость Кларенса в Тауэр. Обращайтесь с ним с должным уважением и, как только доберетесь, разместите там, как подобает его званию государственного заключенного'.

Джордж побелел как мел. Он судорожно сглотнул, изумленно воззрившись на брата.

Занятно, что на помощь ему непреднамеренно пришла именно Елизавета. Она рассмеялась, оказавшись в зале единственной способной на такой поступок. При звуке ее смеха Джордж застыл, укрепляясь валом ненависти, затмившим в его рассудке остальную палату. Со всей дерзостью, что мог собрать, Кларенс совершил перед братом глубокий насмешливый поклон, обернувшись затем к капитану гвардейцев и щелкнув пальцами в приказе, отданным совсем не им.

Вопреки себе самому позабавленный наглостью Джорджа, Эдвард позволил им удалиться, незаметно дав знак своим людям проследовать за процессией. В приеме, оказанном Джорджу в преддверии задержания, не заключалось ничего случайного, вплоть до мельчайшей детали он был тщательно продуман. Но, чем больше Эдвард думал о желании публично унизить брата, тем больше шевелилось незаметное ощущение облегчения от лицезрения, как тот способен спасти чувство собственного достоинства. Признавая двойственность своих чувств, король также осознал причину этого: как бы мало он не любил Джорджа, но его действия до сих пор отбрасывали тень на его старшего брата. Братские узы, с ироничным смирением подумал Эдвард, являются приговором на всю жизнь.

Дерзость Джорджа являла себя во всей красе исключительно до входа в Тауэр. Но как только он оказался один в маленькой камере башни Бойя, смелость его подвела. Молодой человек бросился на кровать, и внезапно на его лбу проступил пот, тонкой холодной и липкой струйкой спустился на спину и пропитал рубашку широкими мокрыми пятнами. После показавшегося бесконечным отрезка времени паника начала идти некоторым образом на спад. Джордж напомнил себе, что с ним обращались чрезвычайно почтительно, что лорд Дадли, коннетабль Тауэра, уверил его в удовлетворении всех возникших бы в будущем потребностей. Он даже предусмотрел на этот случай, чтобы к приему пищи прислали бутыль любимой Кларенсом мальвазии.

Джорджа новость ободрила, убедив, - пребывание в Тауэре обещает стать более терпимым, чем казалось в начале. Он вспомнил, что, когда здесь томился в заключении Генри Перси, граф Нортумберленд, ему позволили взять с собой четырех слуг для решения его нужд, включая и повара. Джордж мог почерпнуть в этом некоторое успокоение... пока не вспомнил также, что Нортумберленда в Тауре Эдвард держал целых пять лет.