Солнце в зените

Глава первая

Ковентри, май 1471 года

Анна Невилл держала в руке маргаритку. Пока она сидела здесь, на залитом солнцем подоконнике, в первый день их пленения в Ковентри, - девушка обрывала один за другим лепестки, аккуратно складывая их на коленях. Анна обнаружила цветок вскоре после того, как люди Уильяма Стенли препроводили ее с ланкастерской королевой в монастырскую приемную, где оставили, пока сам захватчик поспешил к монарху, - объявить о конечных поимке и задержании француженки.

Не было никаких сомнений, - цветок предназначался для сообщения, для передачи соболезнований, что не смели облечь в слова. Он совсем не являлся случайностью, скорее знаком, выбранным кем-то, испытывающим к ланкастерцам симпатии. Анна находилась в полной уверенности, ведь английское растение на французском языке носило имя Маргариты и долго занимало место личной эмблемы и любимого цветка Маргариты Анжуйской. Девушка промолчала про совершенное открытие и, пока ожидала прибытия кузена Эдварда, в рассеянном забвении занималась методичным обрыванием белоснежных лепестков. Пять...шесть... Она тщательно вела счет каждому. Семь лепестков, выдернутых из маслянисто-желтой сердцевины. Ровно по числу дней, проведенных ею в состоянии вдовства.

Анна подняла взгляд с колен, направив его вдоль комнаты на свекровь, отмечая разрушительные воздействия на некогда прекрасное лицо переживаний прошлой недели. Они не разбудили в девушке сострадания. В пору воспитания Анна не сталкивалась с ненавистью. Но это было до времени отправления с отцом во французское изгнание, до непонимания, что такое ненавидеть другое человеческое существо, тогда, когда ей не предоставляли причин к ненависти.

Тем не менее, после жизни в замке Амбуаз Анна быстро постигла науку ненависти. Она стала ненавидеть Эдуарда Ланкастера даже больше, чем боялась, - ненавидеть презрение в его голосе, когда принц говорил о ее отце, ненавидеть угрозы кровавыми карами династии Йорков, ненавидеть манеру принца взирать на ее ужас и смеяться над ним. Больше всего Анна ненавидела ночи, когда скука или отсутствие других подруг приводили Эдуарда в ее постель, и девушке приходилось безмолвно покоряться его требованиям физических отношений, ибо он имел право супруга, право пользоваться телом жены по собственному разумению, ведь она ему принадлежала. Что больнее физических страданий и унижений вынужденной близости отравляло душу Анны, так это утрата своей личности. В такие моменты она переставала быть Анной Невилл, теряла сущность, причину жить иначе как для удовлетворения нужд Эдуарда, которые могло насытить любое нежное женское тело.

Ничего неожиданного в покорности мужу девушка не видела. Она знала, послушание - долг жены и право супруга. Так говорила Святая Церковь - женщины обязаны подчиняться мужьям, и в первые четырнадцать лет своей жизни Анна принимала это утверждение без вопросов и возмущения. Но жизнь с Эдуардом Ланкастером превосходила допустимые рамки покорности. Это пришло интуитивно еще в начале. Анна оказалась меньше, чем женой, она была собственностью, используемой, когда мужу этого хотелось, и в других случаях совершенно не замечаемой... И девушка начала ненавидеть супруга со страстью, отсутствующей на ее брачном ложе.

В течение двух кошмарных дней, последовавших за сражением, Анна значительную часть времени посвятила молитвам, благодаря Всемогущего Господа за дарование победы Йоркам, за возможность видеть целыми кузенов. Она пребывала в уверенности, Маргарита знает о гибели сына, в любом случае, неизбежной. С момента прибытия в Малый Малвернский монастырь королева едва произнесла дюжину слов, так же, как съела чуть больше корки хлеба, но каждую ночь до рассвета в ее комнатах горели свечи. Маргарита должна была знать. В качестве заключительного аккорда на каменных ступенях, ведущих в жилище аббата, перед ней появился сэр Уильям Стенли со словами, полными заметного облегчения: 'Моя госпожа, считайте себя пленницей Его Монаршей Милости короля Эдварда Плантагенета, Четвертого носящего это имя с момента Завоевания'. Потом он широко улыбнулся, смакуя минуту столь очевидно, что женщины заранее поняли грядущее.

'По королевскому приказу нам следует сразу проследовать в Ковентри. Хотя, будь на то моя воля, вместо этого я отправил бы вас в теплую компанию сына гулящей девки Сомерсета и вашего внебрачного щенка в ад, на веки вечные!'

С губ Маргариты не сорвалось ни единого звука, казалось, она едва дышит. Разочарованный отсутствием у нее реакции Стенли попытался добиться результата, сообщив подробности смерти Эдуарда: 'Его закололи, когда он, как ничтожный трус, взывал о помощи к лорду Кларенсу'.

Маргарита продолжала молча смотреть на Стенли. Анна сначала подумала, что королева, будучи гордячкой из гордячек, не желала терять лицо перед мерзавцем, подобным присланному к ним, но затем поняла, - все совсем не так, предводительница ланкастерцев взирала на мучителя невидящими глазами. Она не знала! В изумлении девушка не отрывала глаз от Маргариты, недоумевая от способности женщин хвататься за надежду до самой последней возможной минуты, до столкновения с такими, как Уильям Стенли. Анна поежилась, хотя находилась на солнце, и только сейчас задумалась, что лично для нее будет значить гибель Эдуарда Ланкастера.

Наконец, Стенли прекратил свое непродуктивное покусывание и принял во внимание требование, поставленное разъяренной герцогиней Во, дабы дамам позволили забрать необходимые принадлежности из спальни Маргариты.

Только тогда, когда двери затворились, надлом королевы дал о себе знать. Она не пролила ни слезинки, просто опустившись на коленях на пол, словно набитая опилками кукла, вдруг лишившаяся подпорки. Маргарита согнулась также, как мать Анны много лет тому назад, став жертвой выкидыша еще одной дочери во время рождественской полночной мессы, когда ее даже не успели вынести из часовни Миддлхэма. Как и старшая Анна Невилл, женщина обхватила себя руками, раскачиваясь вперед и назад, позабыв о своих присутствующих дамах, позабыв абсолютно обо всем, кроме суровой дикой тоски, не отличимой на первый взгляд для наблюдающих от страдания, вызванного физической болью.

Только Анна не подошла к Маргарите, она облокотилась о дверь и смотрела. Излишняя грубость Стенли ее напугала, более всего тем, что он так откровенно получал от нее удовольствие. Удивляло, как получалось безучастно наблюдать за столь глубоким горем и сильным страданием. Девушка решила, ей крайне не хватает христианского милосердия, испарившегося от развития не характерной ранее хладнокровной отстраненности, зародившейся с первых дней заключенного в декабре союза.

Да, пусть так и продолжается. Проявляли они к ней сочувствие хотя бы раз? Какое отношение получила Анна после известия о смерти отца? Маргарита даже пожалела несколько пенсов, которые невестка вынуждена была занять на приобретение в Эксетере краски для преобразования двух своих платьев в траурные одеяния.

Нет, она не скорбела об Эдуарде Ланкастере, о том, что он погиб столь юным и столь страшным путем. Анна радовалась его смерти. Глядя на женщину, скорчившуюся на устланном тростником полу, сотрясаемую сухими горестными рыданиями, уже не надеющуюся на излечение бальзамом слез, младшая барышня Невилл думала, - вот еще одна причина ненавидеть их всех, они сделали ее похожей на себя, - способной получать удовольствие от ухода другого существа, являться безучастной свидетельницей раскрытия души когда-то всемогущей женщины.

Вскоре Анна обнаружила, солдаты Стенли обращались с ней не так, как с Маргаритой, любезно, словно с оттенком отличия. Лишь однажды на пути в Ковентри девушка столкнулась с оскорбительной развязностью, но обидевший ее солдат почти незамедлительно столкнулся с выговором. Даже сам Стенли демонстрировал Анне уважение, рассматриваемое ею как абсолютно не сочетающееся с его характером и неприятное, ведь без этого с ним совсем не пришлось бы общаться. В конце концов, она решила, вероятно, еще остались те, кто чтит память ее отца, кроме того, среди солдат Стенли встречались йоркширцы. Может быть, именно воспоминание о преданности пожилому Невиллу вызывало предупредительность по отношению к дочери графа. Анна не знала, испытывая за проявляемую поддержку лишь благодарность.

Она никогда не сомневалась, тем не менее, что не имеет значения, как ужасно может оказаться ее будущее при йоркском правлении в качестве дочери и жены мятежников, Анне все еще было спокойнее с кузеном Недом, нежели с Эдуардом Ланкастером в роли его постылой супруги. Младшая Невилл не так хорошо знала Эдварда, но чувствовала уверенность, он не заключит родственницу наравне с Маргаритой, не поставит ей в вину грехи Ланкастеров или Невиллов.

Страшнейшим предположением по мере продвижения к Ковентри было, - ее судьбой станет заточение в белых стенах монастырской тишины. Анна не желала провести остаток жизни монахиней. Но она понимала, Нед может представлять такой исход, как самый гуманный и подходящий, чтобы избавить себя от затруднения в лице вдовы Ланкастера. Если король и не задумается об этом лично, рядом всегда окажется Джордж, дабы посеять зерна подобного решения и затем создавать питательную среду, пока они не прорастут.

Анна вспомнила девчушку из селения, из числа теснившихся под сенью Миддлхэмского замка. Ее выдали замуж за солдата, находившегося на службе Уорвика. Молва потеряла его след во время обычной поездки в Ирландию по делам графа. Гибель молодого мужа не подтверждалась более двух лет, и его супруга угодила в капкан неопределенного положения - не жены, не вдовы. Также сейчас чувствовала себя Анна. Наступило освобождение от Ланкастера. Лишь не было свободы в вопросе о повторном брачном союзе. Ибо она оказалась наследницей половины богатейших материнских владений. Ибо Джордж намеревался предъявить собственные права на все земли Невиллов и Бошамов. Анне не требовался кто-то, подсказавший бы ей суть планов зятя. Знакомство с Кларенсом длилось одиннадцать из неполных пятнадцати лет ее жизни.

Она приходилась ему свояченицей, но не подопечной. Юридически, Джордж не имел над Анной никакой власти, что не мешало ей понимать, в конечном итоге, для Кларенса это не играет роли. Он безразличен к законности, как равнодушен к морали, кроме того, обладая могуществом добиться своего доступными ему путями. Джордж никогда не позволит Анне снова найти мужа, способного отстоять ее права, как не смогла бы это осуществить она одна. Ничто больше не порадовало бы Кларенса, чем безопасное удаление родственницы из поля зрения и памяти света и вероятных последователей. Он заставил бы ее скрыться в монастыре, если бы Нед не решился нарушить эти прожекты... только, ради чего кузену так поступать?

Анна могла бы попросить о помощи Изабеллу, но у нее не существовало особо оптимистических надежд на спасение с этой стороны. Сестра не всегда проявляла безотказность, уже давно признала девушка, отыскивая абстрактные выражения для формулировки тяжело воспринимающегося подозрения. Более того, Изабелла слушалась Джорджа, покоряясь его воле, как и подобает образцовой жене. Она не обладала рычагами противодействия супругу. На это был способен только Нед, не имевший причин ради кузины отказывать брату.

Противостоять Джорджу мог Ричард. Анна сразу возненавидела себя за промелькнувшую мысль. Тем не менее, он мог. Если обратиться к герцогу Глостеру, он обязательно поможет, он не позволит запереть ее в монастыре против желания. Но как сейчас просить о спасении Ричарда? Неужели у нее осталось так мало гордости, чтобы совершить подобный поступок?

Таким образом, Анна терзала себя всю неделю, неумолимо приближающую ее к Ковентри и к минуте, наполняющей душу напряжением и неопределенностью, заставляющими тело дрожать. К минуте встречи лицом к лицу с кузенами Йорками. Как она даже сейчас лжет! Не с Недом Анна избегала свидания. С Ричардом. Дело всегда заключалось в Ричарде.

Печальная задумчивость резко нарушилась событием, одновременно ожидаемым и внезапным, - появлением короля.

Биение пульса девушки ускорилось, перейдя на вызывающий головокружение темп. Среди сопровождающих Эдварда она узнала только двоих - Уильяма, лорда Гастингса, и самодовольного Стенли. Дыхание немного затихло, и Анна последовала примеру других дам, опускающихся в смиренном реверансе.

Одна Маргарита стояла, гордо выпрямившись, как отлитая изо льда фигура, ожидая прохода короля через зал. Эдвард остановился перед ней, по-видимости, намереваясь заговорить. Королева не предоставила такой возможности. Ее рука взметнулась с изумительной быстротой. В кругу дам и кавалеров Маргариты раздались приглушенные оханья, но кузен легко предупредил удар, вывернув запястье нападающей назад и прочь от своего лица с почти пренебрежительной проворностью.

Повисла ужасающая тишина. Кузен Нед всегда умел скрывать свои мысли, когда считал это необходимым. Анна увидела на его лице лишь непроницаемую маску. Как и остальным, ей оставалось только ждать.

Маргарита не отрывала от Эдварда взгляда, на ее скулах разгорались темные пятна румянца. Надеясь на его ответное насилие, даже рассчитывая на него, она боролась с молчанием короля, произнеся затем отрывистым сдавленным голосом: 'Расскажите мне о моем супруге. Он еще жив?'

Из всех присутствующих Эдвард единственный не проявил, насколько сильно возмутило его нанесенное оскорбление. Он коротко кивнул.

'Как много ему уготовано?' - спросила Маргарита, и снова слушатели поразились нотам отчаяния, смешанным с гневом, звучавшим в ее голосе.

'Самоубийство - смертный грех, Мадам', - спокойно ответил Эдвард. 'И он не становится легче, если вы осуществляете его не сами, а изобретаете способ заставить совершить это для вас другого'.

Маргарита подняла одну руку к горлу, прижимая ее к трепещущей впадине. 'Что вы имеете в виду?'

'Я имею в виду, что вам не удастся заставить меня отправить вас на плаху. Как бы сильно вы этого ни заслуживали... или желали'.

'Вы не пощадили моего сына', - твердо заявила королева.

Эдвард и не удосужился отрицать обвинение и напоминать ей, что Эдуард Ланкастер погиб на поле боя. Вместо этого он произнес с оскорбительной выдержкой: 'Я не запачкаю рук в крови женщины'.

Маргарита так глубоко вздохнула, что все могли обратить внимание на ее вздымающуюся грудь. Внезапно онемевшая ненависть безошибочно прочитывалась на лице. Словно вынужденная вновь пережить запомнившиеся чувства Анна подумала, что здесь остался свет, но уже не зной, как будто солнце уступило место постоянно обволакиваемой темнотой луне.

'Даже если бы это было проявлением милосердия?' - спросила Маргарита, вялым, необычно любезным тоном, высекшим из ее невестки слабую и нежеланную искру сочувствия.

В глазах Эдварда впервые промелькнули эмоции. На опасный миг они отразили неизлеченную ненависть, дав выход бессильной вспышке так и не притупившегося синего пламени, тем более мощного, что оно горело под спудом не прекращающегося давления.

'Особенно, если бы это было проявлением милосердия, Мадам', - с горечью сказал он и отвернулся.

Эдвард не замешкался, у него слишком остро отточено было чувство драматичности, а чувство своевременности вообще родилось с ним вместе, проявляясь инстинктивно.

'Ладно, парень. Рискну предположить, я тебе здесь нужен столь же сильно, как Египту десять моровых язв!' За закрывшейся дверью недолго еще звучали отзвуки королевского смеха.

Ричард быстро подошел к Анне. Первый порыв сжать ее в объятиях он заботливо приглушил в самом братском из поцелуев, его губы едва затронули уголок ее рта. 'Добро пожаловать домой, Анна'.

Ричард неосознанно повторил приветствие Эдварда, но никто не произносил ее имени, подобно ему, словно самое ласковое из всех нежнейших. Анна выдала себя, ярко вспыхнув, но все еще ничего не отвечала, ибо не могла, не доверяя собственному голосу. Когда-то, много лет назад, она согласилась на детское пари с Френсисом Ловеллом и выпила в мгновенной последовательности два кубка бургундского вина. Сейчас ощущения были точно такими же, у нее кружилась голова, в которой все озарялось светом, горело лицо, и леденели руки. Какие серые у него глаза! Тем не менее, Анна всегда помнила их голубыми. Она едва чувствовала себя способной поверить, что Ричард на самом деле здесь, совсем близко, стоит лишь руку протянуть. Но девятнадцать месяцев... Девятнадцать месяцев для обоих вмещали целую жизнь. Ричард колебался. Он равно испытывал замешательство из-за ее близости, после стольких месяцев разлуки и от затянувшегося молчания Анны. Не так юноша представлял себе их воссоединение. Девушка казалась напуганной... Не им же, разумеется? Эта мысль явилась невыносимой, но следующая оказалась еще хуже. Неужели она полюбила красивого сына Маргариты? Анна скорбит по Ланкастеру? Из-за его смерти она носит траур?

'Я искренне сожалею о гибели твоего отца. Никогда не допустил бы, чтобы все произошло именно так'.

Она склонила голову. Она знала это с той же уверенностью, как то, что солнце каждое утро поднимается на востоке, как то, что Его Святейшество, Папа Римский, не подлежит низвержению, и то, что честолюбие, более других описанных Святой Церковью грехов, заставляет людей прибегать к разрушениям.

Незнакомцы, неохотно пришло в голову Ричарду, они словно внезапно превратились друг для друга в незнакомцев. Он отступил назад, рассматривая ее. Анна, кажется, стала выше ростом с того дня, когда они виделись в прошлый раз, и мягче в изгибах там, где Ричард помнил ее плоской, будто проваливающейся, но также слишком напряженной, слишком исхудавшей. Молодой человек нашел обручальное кольцо на руке кузины ослепительным и богохульно ярким рядом с тусклостью траурного платья. Анна создавала впечатление нежелания встретиться с ним взглядом и упорно исследовала глазами щирокий набедренный меч. Неужели она представляла его омытым кровью Барнета и Тьюксбери?

'Анна, я сейчас тебе не лгу, я никогда тебе не лгал. Я не сожалею о гибели Ланкастера. Встреться мы с ним на поле боя тем утром, сделал бы все от себя зависящее, чтобы лично лишить его жизни. Тем не менее, мне больно, крайне больно от горя, которое его уход мог тебе причинить'.

'Горя?'

Анна воззрилась на него, открыв рот. Горя? Из-за Ланкастера? Благословенная Богородица, он не может думать, что она волнуется из-за Ланкастера, что она добровольно отправилась в его постель!

'О, нет, Ричард!'

Единожды вслух произнеся это имя, в конце концов, Анна почувствовала необходимость его повторить, как бы доказывая всеми своими силами личное право после целого года вынужденного молчания, года, в течение которого она так часто слышала это имя, выплевываемым, словно ругательство.

'Ричард, ты хочешь узнать, что я испытала, услышав о его смерти?'

Она придвинулась ближе, или, может быть, это сделал он, но больше пространства уже между ними не осталось. Юноша напряженно кивнул.

'Я могу рассказать только тебе... только тебе', - произнесла она, на сей раз очень тихо. 'Больше никому, ведь это постыдно жестоко и не по-христиански - допускать подобное. Понимаешь, Ричард, я обрадовалась. Я сильно обрадовалась...'

Он не сразу ответил, потянувшись к ее оставшейся выпуклой щеке, при соприкосновении с кожей Анны его пальцы показались легкими и холодными.

'Думаю, я отдал бы все, чем владею, чтобы услышать, как ты это скажешь', - прошептал Ричард, и комната озарилась для Анны ослепительным светом солнечной дымки.

Они стояли так близко, что юноша мог видеть тени, бросаемые опущенными, казавшимися золотистыми у корней ресницами девушки и задрожавшими на ее щеках, когда он коснулся губ Анны своими губами в очень нежном и легком, но далеком от братского поцелуе.