Глава девятнадцатая

Миддлхэм, май 1482 года


Ставни в светлом зале были распахнуты, не застекленные нижние половинки настежь открыты в ароматную тишину загородной ночи. Однако, Анна и Вероника не обращали внимания на теплую весеннюю ночь, склонившись над усеянным исписанными страницами столом.

Вечером произошла относительно безобидная катастрофа. Из загона удрала большая свинья, потянув за собой в набег по травяным палисадникам своих поросят. К минуте их обнаружения и водворения на место драгоценные запасы пряностей и лечебных растений Миддлхэма оказались начисто уничтожены. В Йорк следовало немедленно отправить посыльного, и две молодые женщины старались составить список трав первой необходимости, которые он должен был оттуда привезти.

Загибая пальцы, Вероника начала перечислять названия. 'Шалфей для лечения лихорадки, белена - для ослабления боли, конская мята для врачевания легочных недомоганий, буквица - снимать желудочные спазмы. А еще - лавр, майоран, горчица и мандрагора. Что еще, Анна?'

'Думаю, на этом остановимся', - Анна устало отодвинула свой стул, окинув светлый зал взглядом. На подоконнике дочь Ричарда, Катрин, показывала двоим дочкам Джона Невилла набор шахмат из яшмы и хрусталя, подаренный ей отцом на двенадцатый день рождения. На ковре, почти под ногами у Анны, растянулись Нед и Джонни, склонив головы над небрежно развернутой картой пограничной области. Даже приложив на то все усилия, Анна совершенно не смогла прервать их ведущийся вполголоса разговор.

'Нет, Нед, Дамфрис находится на северо-западе от Карлайла!'

'Ты уверен, Джонни?' Нед наметил неуверенную дорожку измазанным чернилами пальцем, тогда как Робин, младший сын Роба Перси, нагнулся над ними с вопросом: 'Нед, а почему твой отец сжег Дамфрис?'

'Это было ответ...ответ...' Нед сдался, обратив к матери взгляд с просьбой о помощи.

'Ответным набегом', - спокойно произнесла Анна. 'В наказание за пограничные нападения шотландцев, за разграбление женского монастыря в Арматвейте и сожжение урожая'. Данное ею подробное перечисление преступлений было совершено с неохотой, молодая женщина ненавидела саму мысль о грядущей войне с Шотландией.

На протяжение всего предыдущего года на политическом небосклоне маячил призрак военного столкновения. Это время во многих отношениях являлось самым несчастным для брака Анны. Эдвард назначил Ричарда главным наместником на севере страны, и его дополнительные обязанности вскоре превзошли количество оставшихся королевскому брату в сутках свободных часов.

Ричард был вынужден покидать Миддлхэм на много недель подряд. Зимой он находился в Карлайле, наблюдая за укреплением городских стен. Весной - в Лондоне, советуясь с Эдвардом. Лето застало его в Дареме, набирающим на службу солдат и отражающим шотландские вылазки на границе. В октябре Ричард выехал на юг - встретить Эдварда в Ноттингеме, вскоре после чего, начал напористую, но безуспешную осаду замка Берик. Сейчас на дворе стоял май, и десять дней тому назад он повел силы на юго-запад Шотландии, захватив и отдав на сожжение речной порт Дамфрис. Это стало, Анна знала, приветственным салютом летней кампании Эдварда, которая обещала превратиться в не меньшее, чем в полномасштабную войну.

Мальчики продолжали обсуждать Дамфрис с воодушевлением, до боли терзающим переутомленные нервы Анны. Слишком много любимых она потеряла на поле боя, чтобы спокойно слушать, как ее девятилетний сын пылко подсчитывает, сколько лет осталось до момента, пока и он тоже сумеет преподнести шотландцам урок. Анна вдруг решила, - час давно перевалил за положенное для укладывания в кровать время, и в недвусмысленной форме объявила это Неду.

Джонни послушно встал, но Нед уже давно обнаружил свою власть в убеждении, когда дело касалось его матушки, поэтому ласково обнял ее, уговаривая сначала рассказать сказку на ночь, всего одну, после которой он прямиком отправится в постель, ну честно-честно.

Как всегда, Анна поняла, что смягчается. 'Всего одну', - начала она, но тут в светлый зал ворвался охваченный таким энергичным порывом Джон Кендалл, что все взгляды вмиг к нему притянулись.

'Госпожа, только что прибыл посланник...от нашего господина герцога'. Кендалл широко улыбнулся. 'Он в каком-то часе пути от Миддлхэма!'


Когда мужчины вместе с Ричардом были накормлены, а большой зал превратился в казармы, почти наступила полночь. Только тогда Анна смогла убедить Ричарда зайти в светлый зал, поставив перед ним тарелку с холодной олениной, хлебом и сыром. Детям уже несколько часов как следовало лежать в кроватях, но у нее не хватило сил настоять на этом, помня, насколько редко малыши виделись с Ричардом в последние месяцы.

Они смотрели на него расширившимися изумленными глазами. Глубоко въевшийся загар и трехдневная щетина придавали облику герцога дикость, внезапно делая его незнакомым, странным чужаком, ведущим людей в битвы и поджигающим факелом города. Сначала робко, а затем с увеличивающейся уверенностью, малышня принялась забрасывать Ричарда страстными вопросами. Шотландцы сражались? Бежало ли население Дамфрис? Просыпался ли он у костра под открытым небом? И, в конце концов, Нед спросил то, что Анна больше всего жаждала узнать, но страшилась услышать.

'Как надолго ты сможешь остаться, папа?'

Ричард просто забавлялся с находящейся на тарелке едой. Он был слишком утомлен, чтобы есть, слишком утомлен даже, чтобы отвечать, хотя постарался совершить игривое усилие справиться с любопытством своих детей. Прежде чем ответить сыну, герцог бросил взгляд на Анну.

'Только на два дня, Нед. Послезавтра мне надо ехать в Фотерингей - на встречу с твоим дядей, королем, и с герцогом Олбани'.

Анна отвернулась, закусив губу. Герцог Олбани являлся честолюбивым и беспринципным младшим братом шотландского короля. Мужчины и раньше друг друга не любили, и лондонские острословы быстро окрестили Олбани Кларенсом в килте. Взятый Джеймсом три года назад под стражу, герцог сумел осуществить впечатляющее бегство и спастись во Франции. Прошлой весной Эдвард задумался, - ведь Олбани представлял собой готовое оружие, способное повлиять на Джеймса, - после чего выманил недовольного шотландца в Англию, намереваясь свергнуть короля и посадить на его трон брата. 'Папа...Если герцог Олбани захочет предать своего брата, короля Шотландии, как ты сможешь быть уверен, что потом он не захочет предать тебя?'

Ричард окинул Джонни взглядом, полным удивленного одобрения. 'Мы не можем быть уверены. Печально, но факт, нам следует принимать наших союзников такими, какие они есть, а у них слишком часто оказываются глиняные ноги'.

Голос Ричарда был насквозь пропитан усталостью. Отвергнув возражения мальчишек, Анна отправила их спать и двинулась к буфету, чтобы налить мужу кружку пива.

'Ричард...Я знаю, Нед хочет лично возглавить армию. Но в последнее время его здоровье совсем не отличается крепостью, и я не могу перестать думать, что бремя командования, при необходимости, ляжет на твои плечи. Считаешь, я ошибаюсь, любимый?'

Он не ответил, и, обернувшись, Анна увидела, что Ричард отпихнул тарелку в сторону и наклонился над столом. Уложив голову на руки, он заснул за доли секунды, на которую закрылись его глаза.


Прошло какое-то количество времени, и предчувствие Анны осуществилось. Дни, когда Эдвард мог находиться в седле от рассвета до заката, восстанавливая силы считанными часами отдыха и вставая готовым к тяжелому переезду следующего дня, безвозвратно миновали. Слишком давно лишившееся надзора тело, в итоге, взбунтовалось против применявшихся к нему излишеств, и Эдвард был вынужден в Фотерингее признать, что просто не в состоянии терзать себя нагрузками военной кампании. Свершилось то, чего Анна боялась. Руководство возложили на Ричарда. Эдвард вернулся в Лондон, и в середине июля герцог Глостер пересек границу с Шотландией во главе войска, насчитывающего двадцать тысяч человек.

С тех пор как Маргарита Анжуйская отдала пограничную крепость Берик шотландцам, оплачивая затребованную за их помощь против йоркистов цену, минуло более двадцати одного года. В насчитывающий два десятилетия перерыв Эдвард совершал хаотические попытки вернуть являющийся самым стратегически важным из смежных укрепленных пунктов замок. К концу июля Ричард захватил город и приступил к серьезной осаде твердыни.

Джеймс спешно стянул войска и двинулся на юг. Отвергаемый подданными и дважды осужденный за пренебрежительное отношение к полномочиям собственным парламентом король, обнаружил сейчас, что вынужден в равной степени с осаждающим Берик английским герцогом опасаться еще и местных баронов. Добравшись не дальше Лаудера, находящегося в двадцати четырех милях от Эдинбурга, монарх оказался захвачен врасплох взбунтовавшимися вельможами.

Среди обид, причиненных им Джеймсом, присутствовала одна, особенно непростительная для аристократа той эпохи. Он окружил себя простолюдинами, предпочитая общество архитекторов и мастеровых надменным и высокорожденным графам Ангусу и Ленноксу. В Лаудере эта недовольная знать поставила короля перед ультиматумом: прогнать каменщиков и музыкантов от двора и доказать сговорчивость, смирившись с управлением страной по их совету.

Как бы не был Джеймс демократичен в избрании друзей, при этом он оставался убежденным приверженцем Божественного происхождения королевского права. Властитель с негодованием отверг требования дворян. В ответ те без проволочек взяли дело в свои руки, схватив шестерых из любимцев Джеймса и повесив их на мосту Лаудера. Самого монарха под охраной доставили обратно в столицу и заточили в замке Эдинбурга.

Успех нанесенного удара показался удивительным даже заговорщикам. Они удалились в город Хаддингтон, чтобы посоветоваться, какие шаги предпринимать далее, оставив, таким образом, свободный путь для английского наступления на Эдинбург.

Получив известия об ошеломляющих событиях на мосту Лаудера, Ричард покинул четыре тысячи человек под руководством лорда Стенли, поручив им продолжать осаду Берика. Затем английская армия двинулась на север, сжигая города и деревушки, чем вызывала шотландцев на открытое сражение. Но местные аристократы посчитали благоразумным запереться в Хаддингтоне, а население было слишком лишено сил пленением короля, чтобы перейти к успешному сопротивлению. 31 июля состоялся победоносный въезд Ричарда в Эдинбург. Двумя днями позже шотландские аристократы запросили условия заключения мира, на чем боевые действия и завершились.

Потребовалось не больше одной встречи с восставшими шотландскими лордами, чтобы Ричард пришел к выводу, - план Эдварда по низложению Джеймса и его замене на более гибкого Олбани обречен на крах. Как бы плохо шотландцы не относились к своему королю, его брат непоправимо запятнал себя сотрудничеством с ненавистными англичанами, саксонцами. Даже если оказалось бы возможным заткнуть персоной Олбани глотки враждебному населению, Ричард понял, - немыслимо удержать герцога на таком неустойчивом престоле. Олбани и сам, не долго думая, склонился к подобному заключению и, с несвойственным ему здравым смыслом, выказал готовность восстановить свои владения вместе с возможностью сыграть значительную роль в управлении, создаваемом на текущий момент шотландскими графами.

Получившийся результат удовлетворил Ричарда не до конца. Но к тому времени он добился шотландского ручательства в выплате Эдварду денег, отданных в качестве приданого его дочери, а местное население, по всей видимости, еще не скоро было готово забыть окутанные дымом небеса над Берикширом. Вдобавок, перед ним стояла дополнительная задача, поэтому герцогу пришлось смириться. К 11 августа Ричард снова прибыл в Берик, где приступил к отвоевыванию замка, считавшегося на протяжении двадцати лет самой надежной преградой английским набегам.


Для Эдварда оказалось совсем не легко принять, что у него не осталось сил для ведения собственной армии в бой. Большую часть жизни король с легкостью делал то, чему другие лишь с натяжкой старались соответствовать, - он основательно трудился, играл до появления седьмого пота, поэтому бескрайняя кипучая энергия, которой Эдварда благословили свыше, воспринималась как данность. Но стоило ему подойти к закату третьего десятка, как монарх обнаружил свою волю, подорванной физическими недугами, до последнего момента избегавшими столь плотного знакомства. Появление учащенного дыхания теперь требовало удивительно мало усилий. Постоянно напористый и полный сил игрок в теннис, он больше и больше сталкивался с одышкой и потом после сета и, в конце концов, был вынужден отказаться от спорта в пользу менее напряженных развлечений. Равно завершилась дневная охота на оленя, и, впервые в жизни, Эдвард не смог питаться чем-угодно, все, что приходилось ему по вкусу оказывалось слишком сильно приправлено, эти периодические приступы несварения начали даже вызывать тревогу доктора Хоббиса.

Но он продолжал обманывать себя относительно способности командовать вторжением в Шотландию. Только в Фотерингее Эдвард встал с правдой лицом к лицу - отныне ему придется положиться на Ричарда в свершении того, что самостоятельно сделать уже не удастся.

Хорошо, так тому и быть. Дикон по праву считался чертовски хорошим полководцем, у него присутствовали все возможности, чтобы принудить шотландцев к соглашению. Как только кампания завершится, Эдвард сумеет подумать над сбрасыванием определенной доли веса и возвращением в прежнюю форму. Старого Хоббиса это должно порадовать. И, конечно, данный шаг не станет слишком сложным в осуществлении. Господи, ему же всего лет сорок.


Чтобы оставаться на связи с Ричардом, Эдвард прибегнул к помощи использовавшейся на континенте системы посыльных, установив смены всадников, способных покрыть 335 миль между Бериком и Лондоном. Данная связь настолько успешно справилась с задачей, что, когда замок Берик 24 августа пал перед герцогом Глостером, новость уже на следующий день достигла короля.

Для обрадованного взятием Эдинбурга Эдварда возвращение Берика значило гораздо больше предшествующего триумфа. С наступлением сумерек празднование английской победы отметили зажженными фейерверками, и во всех тостах, произносимых в питейных домах Лондона, Вестминстера и Саутварка, зазвучало имя Ричарда. Это свершение требовалось королю свыше мыслимых границ, ведь на тот момент его иностранная политика пребывала в хаосе.

В минувшем марте, умерла, неосторожно упав с лошади, Мария, юная герцогиня Бургундии. Наследником она оставила маленького сына, которому еще не сравнялось и четырех лет. Ее супруг, чужеземный принц, не был избалован любовью бургундцев, и вдвойне опечаленная сестра Эдварда, Маргарет оказалась в срочном порядке вызвана к нему на подмогу, но к тому часу английская армия уже втянулась в войну с шотландцами. Эдвард мало что мог сделать, кроме как посоветовать Максимилиану и Маргарет искать перемирия с Людовиком и надеяться на его скорую смерть, французский король уже перенес два удара, и его жизненная хватка слабела.

Поэтому шотландский успех Ричарда пришелся в самое удачное для того время. Эдвард ликовал, расточая младшему брату хвалу в течение обеда, во вторую половину дня и весь оставшийся вечер. Появившись сейчас в его личных покоях, Елизавета обнаружила, что приподнятое настроение супруга до сих пор не спало. Он собирался написать поздравительное письмо Папе Римскому, когда это намерение прервали дочери, продолжающие составлять отцу компанию. Сесилия повисла на спинке стула, а Бесс пристроилась на скамейке для ног с ним рядом.

Елизавета не обрадовалась, обнаружив их здесь, как не радовалась она усвоенной ими беспардонной манере предъявлять права на Эдварда в любое время, не смущаясь правилами вежливости или придворным протоколом. Они уже не являлись маленькими девочками, превратившись в молодых женщин тринадцати и шестнадцати лет, и матери казалось, что поведение дочерей должно быть соответствующим. В отстаивании своей позиции Елизавета получала от Эдварда мало поддержки, отчего считала мужа безобразно девочкам потакающим. После смерти Марии положение лишь усугубилось.

Разумеется, Мария не стала первым потерянным ими ребенком. Одна дочка умерла еще в младенчестве - в своей колыбели, а их третий сын пал жертвой чумы спустя всего несколько дней после своего второго дня рождения. Но тогда было душераздирающе слишком привычно отпускать ребенка на встречу с Господом, прежде чем он сможет научиться ходить, родители горевали, но не находили здесь ничего удивительного. Однако, с Марией дело обстояло иначе. Она перешагнула границы детства, обернувшись прекрасной юной девушкой, трех месяцев не дожившей до своего пятнадцатого дня рождения, и ее внезапная смерть оглушила семью.

При виде как в данную минуту дочери расточают любовь Эдварду, Елизавета ощутила легкий укол ревности. В ошеломительном переживании смерти Марии старшие дети обратились за утешением к отцу. К Эдварду, а не к ней. Так происходило постоянно. Они были послушными, почитали мать и выполняли ее волю. Но не появлялось и сомнения, кого они любят и предпочитают. Кого они обожают.

'Помню, как мне рассказывали, какие ужасы творили ланкастерские солдаты, когда отправились на юг после битвы у замка Сандал, как они грабили церкви и подвергали насилию отвергающих их женщин, заставляя неимоверно мучиться невиновных. Тем не менее, дядя Дикон запретил своим людям грабить Эдинбург и причинять вред горожанам. Думаю, это было в высшей степени христианским поступком, папочка, ну, в самом деле'.

Эдвард улыбнулся старшей дочери. 'Благодарю за комплимент, любимая'.

'Папуля, ведь это Дикон пощадил Эдинбург', - напомнила Бесс, и он расхохотался.

'О, а кто, по-твоему, обучил его тому, что дядя Дикон знает о войне? У него был первосортный учитель, куколка...я! Нет, Бесс, я собственными глазами видел разрушение, учиненное Маргаритой Анжуйской. Народ никогда не простит ее за крайности ланкастерских солдат, завоевавших для Йорков больше сердец, чем мог бы когда-нибудь я'. Он покачал головой, добавив: 'Нет, на войне ты делаешь то, что делать должен, но не сверх этого. Будешь слишком жесток, - толкнешь людей на сопротивление тебе до смерти, - что им останется терять?'

Сесилия внимательно слушала. Сейчас она наклонилась вперед и тихо прошептала Эдварду на ухо.

'Папочка, я тоже рада, что дядя Дикон пощадил Эдинбург. Но за что были сожжены деревни между Бериком и Эдинбургом? Что сейчас с людьми, жившими в этих поселках? Знаю, - ты сказал, что их не предали мечу, предоставив время убежать перед своими войсками. Только где они станут жить в предстоящую им зиму, если дома у них сгорели, а урожай уничтожен? Разве множество из них не погибнет от голода или стужи?'

Бесс была раздражена - ей хотелось думать о шотландской экспедиции, как о славной победе, а Сесилия в данный момент марала этот блеск причиняющими боль разговорами о голодающих женщинах и детях.

'Сесилия, пожалуйста, конечно, не будут! Они просто отправятся, куда им заблагорассудится, и построят себе новые дома'.

'Так и случится, папочка?' Сесилия, единственная из его детей, обладала серо-голубыми глазами его братьев Эдмунда и Ричарда, полными абсолютным доверием и готовыми поверить всему, что бы отец не сказал.

'Разумеется, некоторые отыщут родственников, готовых предоставить им укрытие. Но я не стану лгать тебе, любимая. Будут и другие, кто заболеет и умрет'. Эдвард переменил положение, чтобы лучше видеть ее лицо и с неожиданной серьезностью произнес: 'Невинные всегда будут страдать в военное время, Сесилия. Таков порядок вещей. Твое сочувствие оказывает тебе честь, но скажи мне вот что. Предпочла бы ты, чтобы бездомными и голодными оказались английские женщины и дети?'

'Нет, папочка', - почтительно ответила девушка.

'А сейчас, если вы обе сумеете несколько минут помолчать, я разрешу вам послушать, что напишу Его Святейшеству, Папе Римскому. Достаточно справедливо?' Дав знак ожидающему писцу, он начал диктовать:

'Благодарение Господу, Подателю всех благодеяний, за поддержку, полученную от нашего возлюбленнейшего брата, чей успех доказан тем, что лишь его сил хватило для воздаяния кары целому шотландскому королевству. В этом году мы назначили нашего дражайшего брата Ричарда, герцога Глостера, руководить армией, которую сами собирались вести в прошлом году...'

Елизавета не осмелилась задерживаться, зная свою неспособность укротить язык в случае продолжения. Слышать, как Ричарду до небес возносят хвалу, являлось для нее равным посыпанию солью уже гноящейся раны, и молодая женщина не видела смысла подвергать себя подобной экзекуции. Она тихо отступила, и от нее не ускользнуло, что близкие даже не заметили ее ухода.


В то же воскресенье, в которое Эдвард услышал о сдаче замка Берик Ричарду, в скромном замке Дампьер, в родном Анжу, свой последний вздох совершила Маргарита. Ее смерть последовала спустя одиннадцать лет после битвы при Тьюксбери, в глазах самой умершей ровно настолько же опоздав, но данное событие удостоилось малого количества упоминаний, будь то в Англии, или же во Франции. Узнав о смерти Маргариты, Людовик сразу написал, потребовав, дабы все ее собаки были отправлены к нему. Он подчеркнул, что является наследником этой дамы, а псы представляют собой все, желанное ему в оставшемся имуществе.


Загрузка...