Солнце в зените

Глава третья

Лондон

Май 1471 года

Честь возглавить триумфальное шествие в Лондон доверили Ричарду. Он ехал на лощеном гнедом скакуне, ослепляя зрителей блеском доспехов с высеченными на них Солнечными Всполохами Эдварда и собственным Белым Вепрем. Небо над головой казалось океаном лазури, из открытых окон лился дождь из белых роз, ложившихся темнеть под лучами дневного светила умирающей данью победоносных йоркистов. Хорошенькие девушки размахивали шарфами бордовых и голубых оттенков, ветераны кампаний во Франции приветствовали его проезд мимо, выпивая за здоровье герцога моря эля. Ричард горел от гордости: ему аплодировали как боевому командиру, подтвердившему свою одаренность, что представляло лучшее из посвящений в рыцари, рождавшихся в воображении. Смеясь и проводя коня сквозь стену падающих белых роз, он думал, - этот день останется в памяти навеки.

Кавалькада остановилась перед замком Тауэра, где Эдварда ждали королева и дети. Джордж сразу поехал в Гербер, особняк, перешедший к нему после смерти Уорвика. Ричард, обязанный отбыть на закате следующего дня, дабы преследовать Фальконберга, надеялся найти вечером время - лично туда наведаться, ибо уже девять дней не виделся с Анной. Но, прежде всего, он отправился в замок Байнард, но там Глостера тут же нагнал посыльный от брата, призывающего младшего обратно в Тауэр.

Поднимаясь по ступеням, ведущим на верхний этаж башни Белого Тауэра, Ричард терялся в догадках, зачем столь внезапно снова понадобился Неду, брат вряд ли обрадуется, покидая постель Елизаветы до вечерни. Но все подобные предположения были забыты при виде дамы, выходящей из Палат Совета, красивой, но довольно тяжеловесной для своих тридцати с небольшим лет, его сестры Анны, герцогини Эксетерской.

Озадачившись, Ричард решил, что Анна приходила ходатайствовать за мужа. Эксетер получил при Барнете тяжелое ранение и попал в Тауэр, как государственный преступник.

'Дикон! Дорогой мой!'

Он еще больше поразился, когда сестра раскрыла ему благоухающие объятия, оставив на щеке щедрый след от губной помады.

'Тебе надо приехать пообедать со мной в Колдхарбор. Буду ждать с нетерпением!'

Нед должен был согласиться простить Эксетера, решил Ричард, изумляясь внезапному проявлению сестринской любви, - встречаясь с братом в последние годы от случая к случаю, Анна демонстрировала ему немногим больше, чем отстраненную вежливость.

Эдвард стоял у открытого окна, смотря вниз на королевский дом, находящийся ровно на востоке Тауэрского сада. Он повернулся, с улыбкой говоря: 'Вижу, сестра Анна тебя уже заклеймила!'

Ричард потянулся за носовым платком, раз или два затем проведя им по щеке. 'Что принесло ее сюда, Нед? Хочет освободить Эксетера?'

'Нет, хотя не отказалась бы от услуг в этом деле палача с топором!' Столкнувшись с непониманием Ричарда, Эдвард издал короткий смешок. 'Нет, она сражается за собственную свободу. Видимо, пока Эксетер тосковал в изгнании, сестричка нашла другого, чтобы не замерзнуть в одинокой постели. Боюсь, возвращение мужа после Барнета стало для нее горчайшим из разочарований! Как бы то ни было, Анна добивается моей поддержки в вопросе расторжения брака и просит разрешения соединиться супружескими узами с нынешним возлюбленным. Не то, чтобы она выложила ситуацию совсем напрямик, как понимаешь, но ее намерения достаточно ясны'.

'Из полученного мной поцелуя делаю вывод, - ты согласился на оба пункта?'

Эдвард кивнул. 'Не скажу, что осуждаю Анну за желание избавиться от Эксетера. Но, к сожалению, ее текущий выбор едва ли лучше того, который сестричке навязали в далекие юные годы. Томас Сент-Леджер... Знаешь его?'

Ричард подумал и отыскал нужное воспоминание. 'Твой ближний дворянин? Не тот ли, что встрял в потасовку несколько лет тому назад, подравшись с одним из маршалов прямо во дворце, и был осужден в качестве наказания на отрубание руки, пока ты не заступился за него? Я прав?'

Эдвард улыбнулся. 'Да, это Том, и мне не в новинку таскать для него каштаны из огня. Приятен, но не слишком ослепителен. Если он пришелся Анне по душе... Честно говоря, мне, так или иначе, не особо есть дело до их проблем'.

Ричарду до них также дела не было. Фактически Анна являлась младшему брату чужой. 'Некоторых сложностей с Его Святейшеством Папой я предвидеть не могу. Но матушка способна сыграть совершенно иную роль! Ты же знаешь, она уверена, что брак - явление пожизненное, и обстоятельства тут значения не имеют'.

'Что до этого, мы заключили сделку. Я разбираюсь с Ватиканом, Анна - с замком Байнард!'

Король махнул ладонью по направлению к буфету. 'Плесни нам из графина посередине, Дикон. Там твое любимое, я точно помню?'

Ричард кивнул и выполнил просьбу брата. Обычно Эдвард для удобства держал под рукой одного или двух слуг. Было странно, что старший именно сегодня остался в подобном одиночестве.

'Твой призыв некоторым образом застал меня врасплох', - искренне признался Ричард. 'Я ожидал, что ты дольше пробудешь с королевой'. Как и остальные члены семьи, он впал в обыкновение называть невестку ее титулом, это было безопаснее, ибо, прости Господи, юноша думал, все они должны избегать упоминания христианского имени супруги Эдварда!

Тот просто пожал плечами. 'Намереваюсь, созвать вечером, после службы, собрание совета. Но прежде мне надо побеседовать с тобой, вот и отправил человека'.

У Ричарда упало сердце. Вечернее собрание совета означало, что возможности встретиться с Анной в замке Гербер у него не будет, придется покинуть утром Лондон, так с ней и не увидевшись.

'Я надеялся навестить вечером Анну', - решился напомнить Эдварду молодой человек, но натолкнулся на его покачивание головой.

'Присядь, Дикон. У меня есть к тебе вопрос. Такой, что ты не придешь в восторг, но мне очень нужно знать'.

'Хорошо, Нед', - медленно ответил Ричард, устраиваясь на указанном месте. 'В чем дело?'

'Такое спрашивать не легко. Скажи, как считаешь, Анна может сейчас носить ребенка Ланкастера?'

'Нет!'

Ричард начал подниматься, но Эдвард обогнул стол и схватил брата за руку.

'Подумай хорошенько, Дикон. Ты уверен?'

Ричард снова опустился на стул. Сама мысль вызывала в нем такое отвращение, что он посчитал почти невозможным рассматривать все 'за' и 'против' бесстрастно, но доверие Эдварду одержало верх, поддержанное знанием об обоснованности вмешательства, его свободе от болезненного любопытства.

'Да, я уверен. В последний раз они были вместе почти через шесть недель после Барнета. Не думаю, что он...прикасался к ней после, после того, как стало ясно, что Анна больше не представляет выгоды. Если бы она подозревала беременность, предполагаю, поделилась бы этим со мной'.

Эдвард кивнул. 'Да, я согласен с тобой, Дикон. Я тоже думаю, что Анна поделилась бы новостью. Девушка любит тебя и далека от того, чтобы быть дурочкой, кроме того, она понимает, какое значение имела бы ее беременность'.

'А сейчас, когда ты уверен, что она не носит дитя? Что это значит для тебя, Нед?'

'Полагаю, ты уже понимаешь, Дикон'.

Когда Ричард чересчур сильно покачал головой, Эдвард откинулся на спинку стула со словами: 'Выражение твоего лица говорит об обратном, но, если хочешь, чтобы я озвучил свою позицию, - то я готов. Реши я, что Анна носит ребенка Ланкастера, не было бы повода для задуманного мной на сегодняшний вечер'.

Ричард должен был испытать потрясение, хотя, с чего бы? Оно произошло не из-за делового объяснения Неда, а из-за мало удивительного осознания, младший брат каким-то образом догадывался о планах старшего, видел их именно такими, с памятного момента во дворце лондонского епископа.

'Господи, Нед, только не этот одурманенный дедок...'

'Пока Гарри Ланкастер живет на этом свете, будут появляться желающие создавать заговоры и будоражить восстания, прикрываясь его именем. Представить не могу другого способа положить конец риску, только прервать существование несчастного. Не стану делать вид, что мне такая ситуация по нраву, но и не нужно, дабы я ей восторгался. Достаточно надобности в подобном шаге, чтобы я готов был его совершить'.

'Ты почти шесть лет продержал Гарри в Тауэре, не причиняя ему вреда и не опускаясь до убийства'.

'Пока во Франции находился его живой и свободный отпрыск, было ненужной жестокостью осуждать Гарри на смерть, да и глупой, к тому же. Не считаю, что я более жесток, чем большинство людей, и еще сильнее надеюсь, что не глупее, Дикон'.

Ричарду особенно омерзительным казалось спокойное обсуждение, дискутирование во время распития вина об убийстве безобидного полоумного человечка, того, кто некогда являлся помазанным на царство королем, как бы он это звание не скомпрометировал.

'Нед, ты же никогда не пятнал чести кровью женщины, даже такой справедливо проклинаемой, как Маргарита Анжуйская. Разве ты не понимаешь? Отправить на тот свет это несчастное жалкое создание, занимающее Тауэр, будет не менее постыдно, не менее бесчестно'.

Ричард увидел, как в глазах брата вспыхнуло что-то темное, говорившее, - Нед совершенно не являлся столь отстранен от проблемы, сколь хотел казаться. Непонятным образом, это заставило молодого человека почувствовать себя лучше, если сейчас о лучшем уместно было говорить. Юноша совсем не надеялся на свою способность отговорить Неда от запланированного, раз тот вознамерился осуществить некий проект, Ричард не относился к числу людей, обладающих возможностью отвратить брата от принятого решения. Если Нед уже обдумал готовящийся шаг, младшему оставалось лишь покориться, как бы мало ему этого не хотелось. Покориться чему не удавалось - вере в способность Неда уверенно обречь последнего Ланкастера на смерть, без малейшего внутреннего сопротивления. Эдварду надо понять, такой поступок принесет зло, оставит грубый рубец.

'Дикон, помнишь ночь в Брюгге, когда мы вместе выпивали в 'Золотом Руне'? Помнишь, что я тебе тогда сказал, - львиная доля случившегося лежит на моей совести? Это касалось не только Джонни, Дикон. Я не желал замечать грядущих проблем, пока они не хватали меня за горло. Как иначе мог я позволить задержать себя в Олни? И снова наступил на старые грабли при Донкастере! Нет, я был слишком доверчив и не склонен к подозрениям. И, Господи, как же близко я подошел к утрате всего. Я уже совершил свою часть ошибок в жизни, но никогда не относился к тем, кто повторяет старые промахи. Гарри Ланкастер представляет собой угрозу, каждым сделанным им вдохом он угрожает отвоеванному мной миру. Если у меня есть возможность справиться с опасностью, только прервав это слабое дыхание, быть по сему'.

'Ты можешь оставить его в Тауэре, Нед. Нет необходимости идти на такие крайние меры, хотя бы, не сейчас. Почему бы не подождать?... Понаблюдать, действительно ли появляющиеся мятежники возьмут Гарри на щит?'

'Дикон, пока он жив, будет представлять объединяющее начало для бунтовщиков, источник разногласий внутри государства. Пока он жив, найдутся недовольные, надеющиеся им воспользоваться, возбудить смуту под предлогом вернуть Гарри на трон, сосредоточить разочарованных вокруг его персоны, и не имеет значения, как надежно мы укроем этого несчастного. Пока он жив, Дикон, будет только так'.

Ричард не смог отыскать действенный довод, - в словах Эдварда было слишком много правды. Проблема заключалась не в том, что ему оказывалось не под силу понять холодную логику намерений брата, Ричарду просто совсем не нравилось происходящее.

'Ты не станешь прислушиваться ко мне, знаю. Но я молю Бога, чтобы ты не делал этого, Нед', - тихо сказал он. 'Я тревожусь не о Ланкастере. Как спокойно проходила бы жизнь человека, не знающего и не заботящегося, назовут ли его королем на этой неделе и заключенным на следующей? Это не о Ланкастере, Нед...Это о тебе'.

У Эдварда дернулся уголок губ. 'Моя бессмертная душа, Дикон?'

Ричард угрюмо кивнул, смотря на брата потемневшими обеспокоенными глазами, но не находил ни единого подтверждения воздействия на него своих доводов.

'Ты берешь на себя вину, которую Господь не простит', - ровным голосом напомнил младший, но последующее пожимание Эдварда плечами заставило его испугаться.

'Что до этого, Дикон, я точно узнаю только тогда, когда буду призван к престолу Божьему для отчета. Сейчас же меня больше занимает престол в Вестминстере'.

Глаза Ричарда незначительно расширились. Временами он думал, что Нед слишком близко приближается к богохульству. Тяжело было думать, что вознося молитвы за упокоение душ убиенных отца и деда, следует также основательно просить и за Неда.

Пришлось уступить, с неохотой поинтересовавшись: 'Когда это случится? Вечером?'

'После заседания Совета'.

Того самого Совета, что Ричард скорее всего собирался пропустить. Он поднялся, ощутив внезапную усталость, словно целых три дня не вылезал из седла.

'Если ты так решил, Нед. Только...' Молодой человек заколебался, но потом выпалил с несчастным видом: 'Только я забыть не могу, что он сказал тебе тогда во дворце епископа... Что уверен, в твоих руках его жизнь в полной безопасности. Господи, Нед, если я не могу забыть, как можешь ты, к кому Гарри обращался?'

'Достаточно, Дикон! Более, чем достаточно!'

Ярость на лице брата была такой, что Ричард отпрянул, испытывая ужас перед назревающим гневом, подобным молнии на ясном небе, появившейся без предупреждения, внезапной, яркой и обжигающей.

'Я позвал тебя, дабы оказать любезность, сообщая новость раньше, чем остальным. Эта была любезность, ничего более. Я не собирался спорить с тобой. Мое решение - совершить задуманное, твое - принять мой выбор, и чтобы больше я от тебя об этом не слышал. Не сейчас, не сегодняшним вечером. Самое важное, не сегодня. Все ясно?'

Ричард молча кивнул. Никогда прежде не доводилось ему сталкиваться с гневом Эдварда в полной мере, молодой человек обнаружил, что непримиримость брата страшнее, чем он хотел бы себе признаться.

Юноша был свободен, это читалось меж строк. В дверях Ричард остановился, с несчастным видом произнося: 'Нед, сожалею, если довел тебя до такого состояния. Я не собирался, но...'

Он увидел, что взгляд Эдварда смягчился. 'Вечером я должен видеть тебя, Дикон', - сказал старший брат.

Ричард все еще думал. 'Нед, я скорее пропустил бы заседание, если с тобой все будет в порядке...'

'Не будет'. Выразительно. 'Собрание назначено в этом зале. Начало в восемь. Приди вовремя'.

Оставалось лишь уйти. Ричард с силой захлопнул дверь, но облегчения жест не принес. Стоило выйти во внутренний двор Тауэра, как нахлынуло хорошо ощутимое изумление, - день баловал теплом уходящего в сумерки солнца, лица встречаемых людей растягивались в улыбках, до сих пор демонстрируя радость от сердечного приема, оказанного Лондоном династии Йорков.

Зал проводящегося Совета освещался факелами, распахнутые окна впускали чуть охлаждающий помещение вечерний воздух. Комната окуталась молчанием. Из девяти собравшихся мужчин, семеро не сводили глаз с Эдварда. Ричард единственный не смотрел на брата. Он стоял поодаль от остальных, облокотившись о дальнюю стену, выражение его лица было замкнуто, молодой человек едва ли произнес полдюжины слов с момента открытия собрания. Эдвард мельком окинул младшего взглядом и вновь обратил все внимание на других присутствующих.

Джордж показывал исключительное равнодушие. Прочие члены Совета, тем не менее, как один, разделяли удивительно похожую мину, - неприятие, граничащее с чувством неудобства. Оба свояка Эдварда, Саффолк и Энтони Вудвилл, прежде клялись в верности Ланкастерам, то есть человеку, которого их родственник и король сейчас намеревался убить. Противоречивые воспоминания об этой совершенно позабытой клятве отрывочно читались на их лицах. Как бы то ни было, никто не подавал голос. Эдвард знал, что они ничего не скажут. Во взгляде графа Эссекса читалось неодобрение. Для столь благочестивого человека, каким тот являлся, задуманное королем виделось смертным грехом, подвергающим опасности и его собственную душу. Но и Эссекс ничего не говорил. Хранителем Печати Эдварда служил Роберт Стиллингтон, епископ Бата и Уэльса, в отличие от сотоварищей, он обязан был возмущаться и препятствовать гибели невинного. Вместо этого, святой отец полностью сосредоточился на мерцании потрескивающей свечи, усердно отскребая ногтем липкие капли упавшего воска. Эдвард обвел священника взором, исполненным тонко скрытым презрением, остановившись на Уилле Гастингсе и Джоне Говарде. Трезвые реалисты, оба видели необходимость озвучиваемых намерений. Их король знал это, как и то, что, как и Ричарду, им его намерения совершенно не нравятся.

С возможным исключением Джорджа, в помещении не было ни одного человека, кто слово бы проронил, подумалось Эдварду. Никто из них не расстроится, если Гарри Ланкастер внезапно перейдет во сне в мир иной, подавится до летального исхода куриной косточкой, подхватит простуду, которая окажется для него роковой. Но никто не чувствует сейчас себя в своей тарелке от идеи поторопить бывшего монарха пройти сквозь небесные врата. Этой реакции следовало ожидать, тем не менее, казалось, брезгливость с минуты на минуту помешает собравшимся обречь на гибель человека, столь простого, что многие видели в нем святого.

Эдвард заметил, что Джон Говард обернулся на стуле, смотря в сторону Ричарда.

Для короля это тоже не стало удивительным. Ричард поднес к губам кубок с вином, что помогло скрыть его помыслы. Если брат и знал о наблюдении за ним Джона, то вида не подал. Говард обернулся назад к Эдварду, произнеся, словно каждое слово тщательно взвешивалось: 'Такая мера действительно необходима, Ваша Милость?'

'Ты думаешь, я собирал бы вас всех, если бы без нее можно было обойтись, Джек?' - ядовито спросил Эдвард, скользя глазами по бледным разгорающимся пятнам, начинающим покрывать лицо и шею его немолодого собеседника.

Все шло именно так. Никто не станет противодействовать ему, даже только словесно, в готовящемся убийстве, успокаивающем их чувство опасности и скребущем костенеющую совесть. Все шло, словно Эдвард знал происходящее наперед, ибо накануне вечера он предупредил тревожащий его фактор риска. Поставь старший брат вопрос перед Ричардом на совете, мальчик разразился бы теми же возражениями, которые горячо предъявлял накануне с глазу на глаз. Что чудесно могло привлечь на его сторону против Эдварда остальных...Эссекса и Энтони уж точно, вероятно и Уилла с Саффолком. Какая проблема возникла бы, поддержи собравшиеся младшего, всем известного, как второе 'Я' короля? А затем перед Его Величеством сама собой появилась бы тошнотворная задача пойти наперекор единогласию своего же Совета, приводя доводы в пользу убийства, пока советники ратовали бы за милосердие. И, кроме того, гноясь, подобно переносимой по воздуху заразе, полетели бы меж ними семена раздора, ожидая лишь минуты, чтобы пустить корни. У Эдварда не было намерения позволить ситуации развиться до такого уровня, поэтому он заранее переговорил с Диконом, дабы убедиться, - до худшего не дойдет, дабы подарить себе краткое сознание облегчения от того, что все следует по предварительно подготовленному плану.

'Тогда, замечательно. Я полагаю, мы единодушны касательно того, что должно осуществиться?' Вопрос, конечно, был исключительно риторическим. Эдвард подождал минуту-другую, а затем сказал: 'Я хочу передать слово лорду Дадли. Как констебль Тауэра, именно он обязан проследить за выполнением моих приказов'. Взгляд короля обвел стол, не пропуская никого из сидящих за ним.

'Уилл, ты и Энтони оповестите Дадли о моих намерениях'. Эдвард неожиданно сверкнул глазами в направлении брата, добавив: 'И ты, Дикон'.

По Джону Говарду ясно читалось, он испытывает облегчение, - назвали не его, Джордж по той же причине, еле заметно, обиделся. Уилл всем видом выразил покорность, Энтони - также. Ричард, не веря ушам, впился в брата взглядом.

'Я?'

'Ты лорд-констебль Англии? Я ничего не путаю?'

'Да, но...'

'В чем дело, Дикон? От кого, по твоему мнению, Дадли ожидает получить подобное предписание, если не от моего лорда-констебля?'

Ричард угодил в западню и понял это. Во взгляде на Эдварда сквозил призыв, но осознание неизбежности подчинения сменило его на ярость.

'От меня вы тоже требуете освидетельствовать тело, мой господин?' - очень тихо спросил он, и на миг старший брат усомнился, не зашло ли все слишком далеко, не чересчур ли тяжело задание.

Правда заключалась в том, что Эдвард не хотел удивления членов Совета по поводу, почему он не пошел на попятную, что в любом другом случае, разумеется, сделал бы, почему не двинулся навстречу поддерживающим лорда-констебля и одновременно дорожащим королевским доверием. Пришло в голову, не лучше ли было позволить им удивиться. Глупая и нежданная мысль. Не платит ли Эдвард равноценной монетой Дикону за сказанное ранее... за смелость напомнить то, что очень хотелось бы позабыть? 'Я знаю, кузен, в ваших руках моей жизни ничто не угрожает'. Хуже всего, Ланкастер это и имел в виду, подразумевал каждым вызывающе невинным словом своего заявления.

Эдвард почувствовал воцарившееся вокруг молчание, увидел, что все смотрят на него. Возник вопрос, как много отразилось на его лице, король подозревал, больше, нежели было нужно. Ну ладно, вопрос решен...или почти решен. Что до Дикона, он может помочь брату и сделает это. Вдруг очень потянуло скорее закончить с проблемой, сделать ее частью прошлого, а потом окончательно стереть из памяти.

Уилл словно прочитал мысли Эдварда, неохотно поднимаясь на ноги. Пока он вставал, король внезапно произнес: 'Вот, что я вам всем скажу, и потом повторять не собираюсь. Я не Генрих Плантагенет, чтобы говорить о Ланкастере, его слова, адресованные мученику Томасу Бекету: 'Неужели никто не избавит меня от этого беспокойного священника?' Решение, вынесенное сегодня, принадлежит мне, значит, всю ответственность я беру на себя, как и вину за содеянное оставляю исключительно за собой. Сейчас дело за вами, Уилл и Дикон. Повидайтесь для меня с Дадли. Сообщите ему о необходимости действовать быстро...и чисто. Также объясните нежелательность подозрительных ран. Нам предстоит устраивать государственные похороны'.

Если такое было возможно, после объявленного стало еще тише. Только тогда Джордж внес свой первый вклад в обсуждение.

'Башня Тауэра, где содержится Ланкастер, носит название Уэйкфилдской, не так ли?'

Никогда до этого у Эдварда не оказывалось меньше настроения выслушивать ложные выводы брата: 'Что с того, Джордж?'

'Мне только что пришло на ум, чертово местечко, где погибли наши отец и брат, известно как Уэйкфилдская пустошь. Довольно подходящие друг к другу имена, как считаешь?'

Эдвард посмотрел на среднего. 'Да', ответил он медленно. 'Я ожидал, что ты об этом вспомнишь'.

Тем вечером Елизавета уделила значительное внимание своей внешности. Ее дамы искусно использовали уголь и белладонну, выделяя на лице госпожи зелень глаз, осыпали золотой пудрой высветленные отваром лимона и отполированные шелковой тканью волосы. Она искупалась в розовой воде, в которую добавила аромат, недавно привезенный из Александрии, а затем удобно устроилась в постели - в ожидании супруга.

Эдвард не пришел. Часы тянулись. Сначала Елизавета чувствовала нетерпение, потом раздражение и, наконец, их сменило беспокойство. Минуло целых тридцать три дня с тех пор, как Нед ложился с ней. Конечно, он не избегает ее ради объятий какой-то девки, только не сегодня!

Ярость кипела, но результатов эмоции не приносили. В итоге изнеможение возобладало над злостью, и Елизавета заснула. Однако, ворочаясь ночью, она обнаружила, что наталкивается на теплую кожу. Значит, он все же явился! Для упреков молодая женщина испытывала слишком сильную сонливость, поэтому вытянулась и прижалась к мужу в дремлющем ожидании. Для постельных игр огонь погас, но Елизавета не слишком об этом заботилась, помня, что Эдвард способен разжечь пыл довольно быстро. Она бы скорее предпочла, дабы он разбудил ее посреди ночи ради собственного удовольствия, чем чтобы совсем не приближался к кровати в первый же после его возвращения вечер.

Но долгожданное осязание рук Эдварда на теле все не чувствовалось. Полностью проснувшись, Елизавета открыла глаза, увидела, что он лежит на спине, вглядываясь в пространство где-то над головой.

'Нед?'

В предвкушении его прихода она оставила факелы зажженными, сейчас они еще горели, но свет уже не был мягким. Рот Эдварда избороздили глубокие впадины, вокруг глаз исчезли мимические морщинки, обещающие смех. Подозрения в развлечениях с одной из придворных грязнуль сразу вылетели из головы. Ее муж выглядел осунувшимся, с лица стерлись все признаки человека, привыкшего удовлетворять свои потребности где угодно.

Он повернул голову на звук ее голоса, обняв рукой за плечи, но не более. 'Любимый, я ждала тебя', - пожаловалась Елизавета и почувствовала на губах губы Эдварда. Поцелуй в высшей степени не отвечал питаемым надеждам, она едва удерживала его внимание, не говоря об интересе. 'Нед? Что произошло? Что не так?'

'Все нормально'. Эдвард поправил подушку под головой, устроившись в постели поудобнее. Спустя какое-то время он сообщил: 'Сегодня я приговорил Гарри Ланкастера к смерти в Тауэре'.

Елизавета не была уверена, как ей следует реагировать. Она выбрала честность, произнеся: 'Я рада, Нед. Это, конечно же, был единственный разумный выбор'

'То есть, ты одобряешь?'

'Я твердо убеждена, в могиле Ланкастера мы погребем наши проблемы. Но, Нед, что с девушкой? Что с дочерью Уорвика? Она не может носить ребенка принца?'

'Временами я забываю, какой замечательный мозг покоится под твоими шелковистыми локонами', заявил Эдвард, перебирая пальцами разметавшиеся по изголовью пряди. 'Но в этом нам повезло. Я не думаю, чтобы Анна была беременной'.

'Что ты будешь делать, если она все же ждет ребенка?' - заинтересованно спросила Елизавета, и Эдвард смахнул волосы со лба, отчасти нетерпеливо и слегка защищаясь ответив: 'Что я могу сделать, Лисбет? Проследить, дабы ребенка отправили к бенедиктинцам, сделали послушником и воспитали в стремлении вручить жизнь Господу'.

'Кстати', - задумчиво предложила Елизавета, 'мне думается, монастырь станет наиболее подходящим местом для барышни Невилл. Заставь ее постричься в монахини, Нед. Зачем без нужды напоминать людям о ланкастерском принце, к текущему моменту мирно почившем? Позволь девушке уйти из общей памяти, и также быстро забудется и незаметно поблекнет Эдуард'.

Слова жены вызвали на губах Эдварда кривую усмешку, ее неприязнь ко всем, носящим фамилию Невилл ему прекрасно известна. 'А вот это, любимая, сверх меры порадует моего братца Джорджа, а ты понимаешь, мне не по душе помогать ему, и с данной загвоздкой ничего не поделаешь! Более того, на девушку положил глаз Дикон'.

'И ты хочешь отдать ее ему?' - воскликнула пораженная Елизавета.

'Я отдам Дикону все, что он захочет'.

Она собралась возразить и открыла рот, но тут же взяла себя в руки. Елизавете была в новинку внезапная милость к герцогу Глостеру, привезенная мужем из Бургундии, словно зловредная иностранная зараза. Она никогда не питала к Ричарду особой симпатии, хотя определенно предпочитала его невыразимо мерзкому Кларенсу, но сейчас в голове билось, - можно научиться без проблем пылко ненавидеть юного Глостера, если Нед какое-то время станет продолжать в том же духе. Продолжая тему Ричарда, Эдвард поделился: 'Дело с Ланкастером он воспринял довольно тяжело. Но я сильно ожидал подобного. Кузен Уорвик, иногда ухитрявшийся загодя читать между строк, как-то поймал Дикона на двойном несчастье - соединении высокой нравственности и идеализма!'

Он тихо рассмеялся себе под нос, больше с волнением, чем забавляясь, что вынудило Елизавету сжать губы. Простое упоминание о Уорвике всегда действовало на нее раздражающе, будто внезапное оскорбление.

'Наверное, я поступил неверно, отправив его к Дадли. Уилл вернулся...после передачи приказа. А вот Дикон нет', - сказал Эдвард и вздохнул. 'Хороший он человек, этот Уилл. Ему тоже эта история поперек горла. В отличии от них, от всех'. Такой разброс в мыслях совсем не был похож на Эдварда. Елизавета приподнялась на локте, вдруг испытующе рассматривая мужа.

'Как только меры были приняты, Уилл велел Дадли отвести себя в Уэйкфилдскую башню. Верный Уиил. Он сказал, что Дикон не пошел, как и Энтони, разумеется'.

При упоминании о ее брате его голос изменился, приобретя интонацию, весьма далекую от хвалебной. Елизавета почувствовала, внутри нее начинает расти негодование. Как Эдвард может столь терпеливо рассказывать об отказе Глостера и тут же винить в подобном поступке Энтони?

'Лисбет, я тебе рассказывал о времени, когда чуть не стал причиной гибели Николаса Даунелла?'

'Ради всего святого, кто такой Николас Даунелл?' - огрызнулась Елизавета, все еще раздраженная тем, что в ее глазах представляло несправедливое обвинение брата, но Эдвард сделал вид, будто не заметил тона супруги, и продолжил, словно ей действительно интересно. 'В Ладлоу он служил мне и Эдмунду. Для паренька, чуть старше нас, задача, поставленная перед ним, составляла определенную сложность. Следовало стараться уберечь Эдмунда и меня от утопления в Тиме или от спуска по замковым зубчатым стенам на веревках или от других, подобных им глупостей, способных прийти нам в головы!'

'Однажды летом...вероятно, мне исполнилось лет одиннадцать либо около того, мы трое обнаружили в скалах Уитклиффа то, что посчитали гнездом мигрирующего ястреба. Я решил забраться наверх и выяснить точно, пользуясь временным отсутствием хищника. Раньше у меня не было проблем с высотой, но тогда я и не взбирался по утесам как личинка, хватаясь за малейшие выступы и кустарники неожиданно оказавшихся отвесными гор! Довольно быстро я кувырнулся вниз, мешковато приземлившись у ног Николаса и Эдмунда, задыхаясь и с полным крови ртом.

Такой финал с фанфарами положил конец их интересу к ястребам, гнездам и прочим приключениям! Но я оставался настроен, несмотря ни на что, воспитать одного из слетков, дабы сделать из него собственную охотничью птицу. Снова напрягаться ради нового восхождения уже не получалось. Эдмунд даже немного участвовать в моей авантюре не хотел, он всегда обладал достаточной долей здравого смысла, которого хватило бы на нас двоих! Вот я ...я велел Николасу залезть наверх и принести оттуда гнездо'.

Эдвард повернулся и посмотрел на жену. 'Он не горел желанием это делать. Но я распорядился и полагаю, Николас испугался потерять лицо, признавшись в испытываемом страхе. Он совершил попытку и на обратном пути потерял равновесие и упал. Я был всецело уверен в его смерти. Николас выжил, но сломал несколько ребер, раскроил голову и... Учитывая, что могло случиться, ему повезло.

Отец, когда услышал о произошедшем, пришел в самую чудовищную ярость, которую только можно себе представить. Не помню, как поступили со мной, скорее всего, от души выпороли. Навсегда запечатлелось сказанное матушкой после того, в чем мне пришлось ей признаться. Она только взглянула на меня и произнесла: 'Эдвард, никогда не приказывай того, что не стал бы делать сам''.

'Почему, Нед?'

Елизавета так удивилась, что ровно села на колени, смотря на мужа сверху вниз. 'Тебя действительно тревожит вынужденность осудить Гарри на смерть?'

Эдвард обернулся к ней с неожиданной резкостью. 'А ты на что надеялась? Что мне будет приятно? Тебе кажется, мне по нраву мысль убить такого человека? До святости простого дурачка, мало что делавшего, только молившегося и кормившего воробьев, приманиваемых им к своему окну? Господи, женщина, естественно, меня это тревожит!'

Мужчины, подумалось Елизавете, самые большие в мире дураки. Дальше он заговорит о чести и рыцарственности и еще Бог знает о каких глупостях...Словно в смерти всегда должна быть какая-то честь! Но коли Эдвард хочет сейчас облегчить свою совесть, пусть спокойно это делает, она далека от мысли отказать супругу в подобном сомнительном утешении. Елизавета с уверенностью чувствовала, - данное развлечение не затянется после рассвета надолго...Ношение власяницы не в природе ее мужа.

Он смотрел на нее с неодобрением, Елизавета понимала, готовый обвинить...залатать собственную неуверенность в правильности совершенного за счет жены. Еще лучше было понятно, что не стоит расточать Эдварду изъявления приторного сочувствия, которые успокоили бы срыв любого другого мужчины. Для этого Нед слишком хорошо ее изучил, он сразу считал бы фальшь приносимых соболезнований и пришел бы к выводу, - жена лжет. Елизавета взвесила степень выгодности разных вариантов, улыбнулась и наклонилась, дабы жарко поцеловать Эдварда в губы. Лжи между ними никогда не возникало.

Ответ оказался не более воодушевляющем, чем раньше. Он принял поцелуй, но не более, и вскоре Елизавета получила неопровержимое свидетельство безразличной реакции тела супруга. Нахмурившись, она немного отстранилась, и Эдвард потянулся к ее щеке, успокаивающе шепча: 'Не терзайся, любимая. Я слишком устал сегодня вечером, чтобы испытывать иные желания, помимо надежды заснуть. Завтра я тебя не разочарую, обещаю'.

Елизавета вскинула голову, отбросив всполох света, покрывший ее грудь и плечи, распространяясь на Эдварда. Редко, когда он показывал себя менее пылким, чем супруга в стремлении к физическому удовольствию, что больно кололо, кололо именно этой ночью. Ей крайне необходимо было знать о его страсти, такой, какая могла сравниться со сжигающим изнутри голодом, удовлетворить который способна только она. Это знание служило талисманом, что Елизавета привыкла использовать в борьбе против постоянных супружеских измен и ненависти к ней подданных. Более того, сейчас ее мучили горькие мысли о тридцати трех промелькнувших ночах. Слишком хорошо она понимала, в прошедшие недели Эдвард себе ни в чем не отказывал! Он мог хотя бы ограничиться самым простым, восполняя Елизавете пустоту долгих дней разлуки. Она являлась его королевой, а не одной из девок, требующихся лишь для наслаждений.

Тяга Елизаветы к Эдварду, не в последнюю очередь, охлаждалась проблесками старой и крайне хорошо знакомой обиды. Некоторые из их самых волнующих соединений рождались из ссор. Она снова наклонилась над ним, почти прикасаясь к губам.

'До завтра, Нед, чересчур долго ждать'.

Он рассмеялся. Не существовало способа вернее восстановить хорошее настроение Эдварда, чем признаться ему во владеющем Елизаветой желании. Следующий поцелуй вызвал большую отзывчивость, но ответные действия совершались скорее из потакания ее жажде, а не из пробудившегося собственного вожделения. Елизавете хотелось большего, - заставить Эдварда заняться с ней любовью, а не просто ублажить, исполняя супружеский долг.

'Знаешь, Нед...Я бы побилась об заклад, что ты совсем не так устал, как тебе кажется', - промурлыкала она. 'Правда, готова поспорить, в твоих венах кровь так же горяча, как в моих, и не сомневаюсь в способности доказать это без каких бы то ни было затруднений!'

Елизавета увидела, что заявление заинтриговало Эдварда. Он прижался к ее шее, прошептав: 'Угрожаешь или обещаешь?'

'Тебе следует решить самому', - ответила она и со смехом скрылась под одеялами. У нее тоже улучшилось настроение, стоило перейти на знакомую почву, настолько же знакомую, сколь хорошо Елизавета знала тело, отвоевываемое ею сейчас у сна и равнодушия. Питаемые ожидания не были обмануты, все оказалось не так уж и сложно. Одной из самых приятных характеристик природы Эдварда, приходилось согласиться, являлась и самая пугающая, - его легко будет соблазнить даже на смертном одре! Она соскользнула ниже, услышав изумленное: 'Любимая, твои волосы меня щекочут!' и снова расхохоталась.

Когда Елизавета вновь подняла голову, Эдвард уже не представлял собой олицетворенное безразличие. Никогда она не чувствовала такую защищенность, уверенность в себе и в муже, как в моменты разжигания в нем внезапного страстного стремления обладать ею.

'Требую возмещения, мой господин', - задыхаясь, произнесла Елизавета. 'Согласны ли вы, что я выиграла пари?'

Простыни и одеяла упали на пол, смешавшись с распущенными волнами ее волос. Эдвард ощущал, что очутился в коконе из шелка.

'Ведьма', - согласился он, подавив возглас от последовавших действий, горячо притягивая Елизавету и увлекая за собой вниз.

Испарились мысли о зловещем образе, преследовавшем Эдварда после полуночи, о тщедушной сутулой тени, расползавшейся в темноте часовни, устроенной для личных молитв короля. Забылись еле сдерживаемые передергивания лица Уилла во время его отчета об увиденном при посещении Уэйкфилдской башни, совершенном, дабы удостовериться в убийстве. В преступлении, произошедшем перед самим алтарем Сына Единородного Господа Иисуса Христа. Больше не стоял в глазах обвиняющий в предательстве взгляд Дикона. Все мысли сосредоточились только на Лисбет, - стонущей и цепляющейся за него ногтями. Потом ушли и мысли о ней, оставив лишь острые физические ощущения, захватившие каждую клетку тела.

Последовавшее наутро известие о скоропостижной смерти Гарри Ланкастера, имевшей место в Уэйкфилдской башне Тауэра во вторник ночью, поразило лондонцев. По традиции общественная демонстрация тела состоялась в Соборе Святого Павла и монастыре Блэкфрайерс, после чего его тихо похоронили в аббатстве Чертси. Некоторые люди предполагали, что слабую волю к жизни Гарри оборвало горе от потери сына, другие говорили, что такой конец - знак Божьей милости. Тем не менее, большинство обменивалось понимающими взглядами и мрачными осторожными улыбками. Кто-то пожимал плечами, кто-то ругался и возносил тайные молитвы за душу несчастного неудачника, вдруг превратившегося в святого мученика. Но все эти горожане спешили громко объявить о своей преданности Эдварду Йорку, монарху, овладевшему Англией и вновь помазанному, уже кровью, при Барнете и Тьюксбери.