Солнце в зените

Примечание автора 1982 год

1982 год

Пусть сердцем любого романа является сила воображения, тем не менее, историческое произведение нуждается в мощном событийном основании, особенно произведение, посвященное такому вызывающему дискуссии человеку, как Ричард Третий. Поэтому я постаралась быть, по возможности, точной, не помещая эпизод в Виндзор, пока не убеждалась, что мои персонажи там в тот день находились, что среда действительно являлась средой, что мелочи средневековой жизни подтверждаются более, чем одним источником. Прежде всего, я попыталась включить в сюжет не подлежащие обсуждению события, опереться на современные хроники, где только могла, а когда сталкивалась с противоречащими друг другу рассказами, выбирала из них тот, что наиболее отвечал известному нам о вовлеченных в происходившее тогда людях.

Соединять воедино фрагменты прошлого никогда не считалось легким занятием. Это еще ярче проявляется, когда история подвергается переписыванию победителем. Пробуя провести водораздел между 'тюдоровской' традицией и правдой, я придавала больший вес тем хроникам, что были написаны в период жизни Ричарда или сразу после его смерти, крайне мало доверяя, по очевидным причинам, чисто тюдоровским документам.

Однако я не намеревалась сказать, что все историки Тюдоров оказались обременены трудом предумышленно подделывать факты, дабы умилостивить своих сюзеренов. Правда, что хроникеры, работавшие в ранние годы правления Генриха Тюдора, должны были знать, когда их перо переносилось в царство творческой выдумки. Например, официальный историк новой династии, Полидор Вергилий, категорически отрицал, что Ричард когда-либо утверждал незаконнорожденность племянников, настаивая на его требовании короны по причине незаконнорожденности брата Эдварда. Разумеется, это решительная ложь. Как и спорное заявление сэра Томаса Мора, что Ричард обнародовал обручение Эдварда с Элизабет Люси, одной из известных обществу возлюбленных покойного короля. Затем Мор перешел к доказательству того, что Элизабет Люси никогда не была обручена с Эдвардом, конечно, никто, кроме него, никогда и не говорил о действительности подобной помолвки. Но, по мере заволакивания временем воспоминаний о правлении Ричарда, у последующих историков остались лишь эти внушающие предубеждение отчеты, отчего такие хроникеры, как Холл и Холиншед, являющиеся основными источниками пьесы Шекспира, знали не больше, чем извлекли из трудов Вергилия и Мора.

Что усложняет встающие перед писателем вопросы, так это то, что средневековые историки имели одну общую особенность - склонность к приукрашиванию и к преувеличению. Нигде их тяга к толкованию истины не была представлена нагляднее, чем в развитии легенды об уродстве Ричарда, которая для полного понимания должна рассматриваться в свете средневековых невежества и суеверия, убежденности в дефекте, как во внешнем проявлении внутреннего порока, в физическом доказательстве через него душевной безнравственности. Ни одна из современных Ричарду хроник - ни Хроника Кройленда, ни 'Происшествия' Уоркворта и Манчини - не упоминают об изъяне. Как и Филипп де Коммин, лично с Ричардом знакомый. В физическом описании Ричарда, записанном германским дворянином, встретившимся с ним в 1484 году, также нет ни слова о каком бы то ни было дефекте. Первые семена пали в почву не ранее времени гибели короля. Заявление, что правое плечо у него было выше левого, принадлежит некому Джону Ру. (Но он еще и утверждает, что Ричард два года находился в материнской утробе.) Следующий основополагающий вклад в легенду исходил от Томаса Мора. Он упомянул неровность плеч, но извратил свидетельство Ру, сделав выше левое плечо. Вдобавок Мор наградил Ричарда сухой рукой, что стало бы для последнего заметным и труднопреодолимым затруднением, учитывая проявленную им на поле брани доблесть. Холл повторяет этот припев в 1548 году, объявляя, что герцог обладал 'чрезвычайно искривленным телом'. Легенду закольцовывает Шекспир, описывая своего Ричарда горбатым, сухоруким и хромым.

Однажды я пришла к определению истории как 'процесса, через который набор правдивых данных превращается в упрощенные лжесвидетельствования'. Особенно это верно в случае Ричарда Третьего, где обычная средневековая любовь к нравоучительству и приверженности одной стороне далее усложняется намеренным искажением истины в целях службы тюдоровским политическим нуждам.

В изучении материалов для этой книги мне приходилось помнить о личных предрассудках каждого автора. Эти предрассудки могли, как упрочить, так и ослабить убедительность хроники. К примеру, то, что ланкастерские историки писали о гибели Эдуарда Ланкастера на поле Тьюксбери, более надежно, чем засвидетельствовавший подобный исход труд йоркистского летописца.

Описывая людей, умерших пять сотен лет тому назад, я должна была прибегать к определенной доле помощи воображения. Но я сознательно не приноравливалась к основным прописным истинам, хотя иногда и отклонялась от фактов. Здесь можно сослаться на эпизод противостояния между Эдвардом и Уорвиком в 10 части 1-й книги, помещенный мной в Миддлхэм, в то время, как в действительности Эдвард где-то в сентябре отправился из Миддлхэма в замок Понтефракт. Тут я оправдываюсь только правами драматурга на творческий вымысел. Порой мне требовалось 'заполнить белые пятна'. Средневековые историки были абсолютно безразличны к нуждам романистов двадцатого века, не заботясь об упоминании местожительства Елизаветы Вудвилл после ее оставления убежища, или не думая зафиксировать точную дату рождения сына Ричарда и Анны. Сталкиваясь с такими 'прегрешениями недоработки', мне приходилось давать ответы, которые они забыли запечатлеть.

Я взяла на себя смелость создать лишь один важный, но не существующий в реальности персонаж, Веронику де Креси. Ричард нашел Анну, переодетой в горничную, и отправил в убежище Святого Мартина Великого. Но нам ничего не известно о подробностях ее исчезновения, поэтому для заполнения пустоты, я выдумала Броунеллов. Учитывая эти исключения, все остальные главные персонажи книги вполне реальны. Как и многочисленные аббаты, шерифы, мэры, слуги и другие, упомянутые в романе лица.

Где только возможно я старалась изобразить своих персонажей в соответствии с их историческими двойниками. Это оказалось относительно легко в случае с Ричардом, Эдвардом и им подобными. Но другие персонажи, особенно женщины, не были 'охвачены' пером средневекового летописца, нам о них ничего не известно, за исключением застывших контуров их жизней, поэтому, дабы вдохнуть в этих дам душу, я вверилась воображению. В ситуации с женщинами, подарившими Ричарду двух незаконнорожденных детей, Кэтрин и Джонни, пришлось одинаково заполнять пустоты, об этих дамах не сохранилось никаких сведений, даже имен.

Ущерб в описании действительно существовавших людей заключается в уже нанесенном на бумагу чернилами толковании их жизней. В результате я посчитала необходимым 'объяснить' поведение, мотивы которого могли бы как следует растолковать лишь давно умершие мужчина или женщина. Например, почему Эдвард терпел эмоциональные всплески и вероломные поступки Джорджа, позволив ему препятствовать брачным планам Ричарда и Анны. Порой я видела события настолько странные, насколько таковым бывает недостоверный вымысел. Какой романист осмелится включить в день смерти Анны солнечное затмение? Однако, оно произошло, превратившись для лондонцев в божественное свидетельство совершения Ричардом греха, когда он согласился принять корону.

Что до главной загадки жизни короля, судьбы сыновей его брата, нам неизвестно, что стало с мальчиками. Тюдоровские историки настаивают, что они были убиты по приказу Ричарда. Авторитетный викторианский историк с обманчивой убедительностью доказал вину в этом Генриха Тюдора. Тем не менее, всегда оставались те, кто считал самым логичным и очевидным подозреваемым герцога Бекингема. Они говорят, что если Ричард обладал возможностью, но не имел причины, а Тюдор обладал причиной, но не имел возможности, то у Бекингема были и причина, и возможность. Моя предубежденность против Бекингема основывается на фактах, но на сегодняшний день не осталось годных к предъявлению в суде доказательств. Мы даже не можем неопровержимо заявить, что мальчики были убиты. Испытывая недостаток в 'юридически' достоверных уликах, мы способны лишь опираться на сложившиеся обстоятельства и здравый смысл. Для меня самым убедительным свидетельством смерти мальчиков в период правления Ричарда является то, что, кажется, никто не лицезрел их живыми после 1483 года. И хотя вина Бекингема может остаться навеки недоказанной, слишком много деталей головоломки ложатся правильно при предположении, что преступление совершил именно он. В конце концов, никто не сумел объяснить, почему при допущении вины Ричарда, король решил пойти на убийства, причинившие бы ему максимально возможный вред. Как никто не сумел объяснить, почему Елизавета охотно доверила своих дочерей заботам человека, ответственного за смерть ее сыновей. Почему Томас Грей посчитал гарантией собственной жизни слово Ричарда? Или почему Генрих Тюдор, сделавший все возможное для очернения памяти о предшественнике и беспрестанно повторявший самые страшные обвинения в его адрес, никогда официально не предъявлял ему ответственности за убийство племянников? Все это вопросы, которые историки довольно редко заботятся поставить. Но они проникают в самое сердце проблемы...и загадки.

Ш. К. Пенман.

Февраль 1982 года