Солнце в зените

Лондон, октябрь 1471 года

Хью и Элис Броунелл отметили этим летом двадцать пятую годовщину свадьбы. Им повезло больше, нежели многим, - из десяти детей шестеро пережили опасный период младенчества, и сейчас пара являлась счастливыми родителями четверых трудоспособных сыновей и двух здоровых дочерей, собравшихся у их очага, помогающих в управлении постоялым двором и обещающих обеспеченную старость старшим членам семьи.

Они и составили наплыв публики, сгрудившейся в это сентябрьское воскресенье в спальне Хью и Элис, дабы услышать историю, вдруг оказавшуюся не столь легкой в изложении, какой ее ранее представляла Вероника. Она поняла, что теряется перед обступившим ее кругом доверчивых лиц, и на душе совершенно не стало легче, когда девушка осознала, - ее колебания лишь сообщают рассказу намного больше правдоподобия.

'...и поэтому мы не могли там оставаться, не тогда, когда я узнала, что он...он хочет от меня. Я не представляла, что еще делать. Мне некуда прийти, кроме как сюда...Вы мои единственные друзья в Лондоне, во всей Англии. Сознаю, сколь многого прошу от вас, но...Пожалуйста, разве вы нам не поможете?'

Всеобщее внимание обратилось к Хью Броунеллу, ибо решение было за ним. Он являлся седеющим выносливым мужчиной, выглядящим значительно старше своих сорока с лишним лет, худощавым до степени невероятности отцовства столь высоких и ширококостных сыновей. Хью поднялся с медленной обстоятельностью, выработанной необходимостью поддерживать равновесие негнущейся правой ноги, результата падения в юности.

'Не могу сказать, что ваша история хоть как-то меня удивила. Я не скорее ожидаю услышать хорошее о Кларенсе, чем об Иуде. Но не расстраивайтесь. Вы и ваша сестра тут желанные гости на столь долгое время, сколь вам потребуется'.

Это было тем, чего остальные дожидались, и Вероника с Анной оказались окутаны теплотой. Вероника почувствовала покалывающие глаза слезы при взгляде на окруживших ее людей, так охотно предоставляющих крышу, приют и дружбу.

Стефен был старшим двадцатитрехлетним сыном Броунеллов, Вероника приняла робкий кивок и улыбку от Селии, его белокурой жены, юной и находящейся на последних сроках беременности. Шестнадцатилетний Мэтью Броунелл наблюдал за Анной с интересом, лишь слегка ослабевшим от известия, что она плохо владеет английским и едва на нем говорит. Шестнадцатилетняя Кэтрин щупала ткань платья Вероники, замечая его невероятную изысканность для повседневного ношения, но уверяя, что они с матушкой сумеют отыскать для гостьи подходящее красновато-кирпичное в платяном сундуке.

Вероника бормотала слова благодарности, следя, как Анна тает под воздействием материнской заботы Элис Броунелл, тихо отвечая на вопросы по-французски 'да' или 'нет'. Девушка следила, улыбалась, кивала и ощущала вину за рассказанную ложь, принятую без единого вопроса, и за серьезные проблемы, которые она могла навлечь на своих друзей.

Было рано, недавно пробило восемь утра, тем не менее, улицы Лондона уже несколько часов, стоило лишь забрезжиться рассвету, находились в оживлении. Корзинка Вероники начала натирать ей запястье, и она остановилась, чтобы перевесить груз на другую руку. Девушка гордилась своей бережливостью и знала, Элис Броунелл тоже порадуется, ибо у Вероники получилось приобрести шесть унций масла за полпенни и большую голову сыра за шиллинг. Чаще всего женщины семьи Броунелл сами взбивали масло, но наступающее воскресенье являлось днем Святого Эдуарда Исповедника, и Элис заготовила целую кладовую еды в надежде на больший, нежели обычно, наплыв посетителей.

Разделение Вероникой рыночных обязанностей с Кэтрин сначала было источником некоторых дебатов. Броунеллы прекрасно понимали, что Вероника - человек не их круга, она - дочь рыцаря, пожалованная службой прежней злосчастной королеве. Они чувствовали себя не в своей тарелке из-за того, что она должна собирать яйца, или таскать воду, или помогать Элис и Селии в приготовлении эля. Но семья трактирщиков находилась далеко от процветания. Средства, получаемые от постоялого двора, были ничтожны, гостиница страдала от старости и заметной обветшалости. Сыновья Броунеллов даже поделились с Вероникой подозрениями о связи своего финансового положения с преданностью династии Ланкастеров. Они явно испытали облегчение, когда гостья настояла на желании выполнять собственную долю работы.

Также, по просьбе девушки, поступала и сестра Вероники, Марта, но гостья должна была попросить, чтобы младшую, из-за ее незнания английского языка, освободили от поручений, лежащих за границами постоялого двора. Броунеллов, смотрящих на тонкий профиль Анны, вводили в заблуждение ее широко распахнутые глаза, с изумлением вбирающие чуждость окружения, и убеждали в крайней робости младшей, что сразу заставило их согласиться, - Марте следует оставаться в стенах гостиницы под опекающим взглядом Элис.

Анна доказала себя более ловкой в обмане, чем предполагала Вероника. Хотя, она забывала и не отвечала, когда к ней обращались как к Марте, девушка прекрасно приноровилась к своеобразной привычке Броунеллов болтать с ней, словно с бегло говорящей по-английски, и, в то же время, свободно чувствовала себя, когда ее обсуждали, будто не понимала ни единого произносимого слова. Все это, смеялась Анна над изумленной Вероникой, плод глубоко укоренившегося убеждения англичан, что можно прийти к взаимопониманию с чужестранцем, только усилив громкость своих слов.

Но нельзя было и отрицать, что жизнь на постоялом дворе Альдгейт значительно отличалась от известного подругам мира замка Гербер. Анна привыкла есть с серебряных блюд, сейчас она использовала деревянные миску и ложку. В настоящий отрезок времени Анна носила промерзающую грубую шерсть, тогда как прежде облачалась лишь в бархат и атлас. С детства она лежала на мягчайшей пуховой постели, ныне - вытягивалась на ночь на матрасе, набитом соломой в крохотной каморке, разделяемой с Вероникой, и прятавшейся под навесом крыши.

Очаг, разумеется, там отсутствовал, и единственным источником тепла в комнате являлась заваленная углем маленькая жаровня. Круглогодичный прием ванны был само собой разумеющимся удовольствием в жизни Анны, в 'Розе и Короне' ванна представляла сложное и неудобное предприятие, включающее установку широкой и громоздкой бадьи перед сильно разожженным кухонным огнем, предварительный нагрев горшков с водой и, что сложнее всего, попытку убедиться в редчайшем из роскошеств, одиночестве.

На постоялом дворе не было стульев, одни табуретки, сундуки, одна или две лавки, широкий раздвижной стол для семейных трапез и несколько менее вместительных, предназначенных для приготовления еды или шитья, в спальнях стояли кровати, сундуки, чаши для умывания и другие предметы мебели. На стенах отсутствовали гобелены, зеркала, в окнах - стекла, некоторые из них частично оказывались открыты, если их не затворяли и не затягивали промасленным льном, препятствующим проникновению не только ветра, но также и большей части света. Не было гардеробных, лишь каморка для горшков и удобства на улице.

Приемы еды стали не меньшей новинкой для обеих девушек. Анна привыкла есть булки из белой просеянной муки, ту же привычку, проживая в замке Гербер, усвоила Вероника, хотя в Обепине она завтракала грубо-помолотым ломтем хлеба из непросеянных отрубей и муки. Сейчас обе питались ячменным и желудевым хлебом. Вероника наверняка знала, что Анна не пробовала жареной репы, раньше, чем нашла приют у Броунеллов, девушка и сваренной капусты до этого не видела.

Еще Анна имела причины для недовольства необычной пищей, она без возражений ела засоленную селедку и чечевичную похлебку, подаваемые на завтрак. В течение этих обласканных солнечным теплом дней позднего сентября и раннего октября девушка даже научилась их самостоятельно готовить.

Не то, чтобы Анна совершенно не владела кулинарным искусством. Оно относилось к категории талантов, ожидаемых от каждой девушки. Как Вероника во Франции и Кэтрин в Альдгейте, Анна была обучена готовить блюда, приправленные травами, печеными яблоками с миндалем, шафраном и солью, варить сладкую пшеничную кашу с корицей, заварной крем и печь чизкейки. Но на этом сходство трех девушек завершалось.

Воспитание Кэтрин строго ограничивалось знанием основ домашнего хозяйства. Она не умела ни читать, ни писать, в чем не испытывала ни малейшей нужды. Для мира Кэтрин было достаточно готовить и шить, владеть основами перечня лекарственных трав, заботиться о детях и радовать супруга.

Большей широтой, чем у Кэтрин отличалось воспитание Вероники, хотя и оно содержало соединения разнообразных отрывочных сведений, частично воспринимаемых во всевозможных местах, из временами изумляющих источников. Брат не мог позволить ей садиться за стол вместе с няньками, обычно присматривающими за девушками ее ранга. Но он нанял воспитателя для своих сыновей, от которого Вероника научилась алфавиту. Под давлением скуки Обепина, скорее, чем по какой-либо иной причине, девушка принуждала себя до того момента, пока не стала без запинки читать и также хорошо писать, пусть и с намного меньшей легкостью. От невестки она восприняла рукоделие, кулинарию, искусство врачевания, пребывание при дворе Маргариты в Кере дало ей знание музыки. На латыни Вероника могла произнести только 'Отче наш', 'Радуйся, Дева' и 'Верую', от Ральфа Делви усвоила английскую речь, а этим летом под руководством Анны начала пытаться переводить текст со слуха.

С Анной дело обстояло совершенно иначе. Она бегло говорила по-французски, немного понимала латынь, была прекрасной наездницей, занималась соколиной охотой, танцевала и играла в шахматы, замечательно исполняла музыкальные произведения с помощью лютни, свободно воспроизводила подходящие мелодии на лире. И все эти умения являлись лишь малой частью того, чему ее обучали.

Анну воспитывали в постоянном ожидании, что однажды ей придется управлять большим хозяйством, включающим несколько сотен людей.

Ей необходимо было следить за равномерным распределением средств, держать в надлежащем порядке хозяйственные отчеты в период, начинающийся со дня Святого Михаила и им же завершающийся. Анна должна была знать, сколько денег надо отложить на раздачу милостыни, сколько - на оплату наемного труда. Она обладала способностью проследить за всем, что нужно сделать для нормального течения повседневной жизни замка, такого как Миддлхэм или Уорвик, проконтролировать, чтобы хлеб выпекался в достаточном количестве, чтобы довольно пива сварили в пивной, чтобы на маслобойне приготовили масло и сыр, в кладовую принесли запасы свечей, на следующую зиму засолили мясо и держали в надлежащем состоянии садовые грядки.

Но одно - понимать, как осуществлять контроль, и совершенно другое - исполнять работу собственноручно. Анна не была готова к тому, что от нее потребовалось после ухода из Гербера в Альдгейт.

Она прекрасно знала, соус Гансель готовится из муки, молока, шафрана и чеснока, но никогда не стояла перед открытым очагом, перемешивая отвар в тяжелой медной кастрюле. Анна владела сведениями, что простыни должны замачиваться в деревянных корытах с раствором древесной золы и едкой соды, но никогда прежде не стояла на коленях перед бадьей, лично ею отскребающейся от потеков. Раньше Анна не застилала кроватей, не мыла посуду, не подметала полы, не сталкивалась ни с чем, что ежедневно исполняли женщины из семьи Броунеллов с редкой подмогой от Мэри и Дороти, их кухонных служанок.

Все это она делала сейчас и без единой жалобы. Но Анна не привыкла спать в холодной комнате, шарить в поисках пути ночью, спускаясь по неосвещенной лестнице и выходя на влажную территорию сада, чтобы воспользоваться одиночеством, просыпаться от дождя, просачивающегося сквозь навес крыши. И как садовый цветок, вдруг пересаженный в грубую почву, девушка вскоре начала чахнуть. Ее уже неделю терзал грубый кашель, что стало беспокоить Веронику.

Такая же встревоженность охватила Элис, отчего она направила Веронику в лавку с травами за белой шандрой, которая при смешивании с медом считалась действенным лекарством против кашля. Приобретя ее, Вероника продолжила путь в направлении запада - в сторону Корнхилл Стрит, где купила шесть восковых свечей в находящейся там москательной лавке. Она не была чрезмерно обеспокоена угрозой собственной безопасности, чувствуя уверенность, что лишь самое большое невезение способно привести ее на глаза Кларенсу. Значительную часть времени Вероника считала эту истину применимой в равной степени и к Анне. Пока та укрывалась в стенах 'Розы и Короны', ей ничего не было опасно. Вероника не могла даже заподозрить, дабы кому-нибудь в голову пришло искать дочь графа Уорвика на постоялом дворе Альдгейт. Нет, здесь девушки надежно укрылись, нуждаясь только в возвращении в Лондон герцога Глостера.

Но как им узнать, когда он прибудет?

Веронике казалось жестокой шуткой Господа, что ланкастерские симпатии Броунеллов, ставшие мостом, по которому девушки переправились к спасению, сейчас ограждали их столь всесторонне, словно вокруг трактира выкопали ров и заполнили его водой. Никто из Броунеллов, включая младших членов семьи, не замечался в склонности посудачить о событиях при дворе Йорков. Они понятия не имели о происшествиях у вельмож Эдварда Йорка, как и не слишком горели желанием о них что-то выяснять. Итогом служило то, что Анна и Вероника не больше знали о жизни Вестминстера, чем о событиях, бурлящих на севере Англии, где Ричард то ли был, то ли уже нет.

Вероника начала пользоваться каждой возможностью отлучиться в лавку, вызываясь находиться на посылках. Таким образом, она надеялась услышать какие-нибудь новости о местонахождении Ричарда, - по опыту девушка знала, большинство людей не столь безразличны, как Броунеллы к приездам и отбытиям членов семьи Йорков, они только обрадуются поводу посплетничать о младшем брате короля. Вероника даже обсуждала с Анной целесообразность совершения длительного путешествия через город к замку Байнард, но подруга твердо воспротивилась, не разрешив ей привлекать на себя такую опасность. Обе девушки были убеждены, - Джордж взял дворец под пристальный надзор, ожидая, когда одна из них попытается связаться с Ричардом. Пока они не удостоверятся в возвращении Ричарда в Лондон и в его способности взять их под свою защиту, на долю беглянок из действий остается одно ожидание.

Тремя днями позже, тем не менее, Вероника стояла на Темз Стрит, глядя на серые каменные стены замка Байнард. Она поеживалась, но больше от страха, чем от холода, и ее напряженному взгляду каждый проходящий мимо человек представлялся подозрительным и гарантированным шпионом герцога Кларенса. Приходить не стоило, Анна была права. Но Анна болела, погружаясь в лихорадочный сон и поднимаясь из него, покрываясь влажным потом и страдая от сопровождаемых кашлем судорог, доходящих до появления слизи, смешанной с кровью.

После двух дней и ночей, проведенных у ее изголовья, Вероника также была далека от нормального самочувствия, оцепенев от утомления и страха. Сильнее оказался страх, выгнавший девушку на скользкие от дождя городские улицы и принесший ее сейчас к замку Байнард. Смелость, однако, подвела Веронику уже на месте назначения. Это было внушительное строение, истинная каменная крепость, а не усадебный дом, подобно Герберу.

Вероника не имела ни малейшей мысли, что следует делать дальше, откладывая с минуты на минуту и пылко надеясь на чудесное появление Ричарда. Но этого не произошло. Вместо встречи с Ричардом Вероника привлекла внимание нескольких людей, одетых в голубые и темно-малиновые цвета Йорков. Приняв девушку за особу определенного поведения, ищущую клиентов, они начали звать стражей от внешних стен замкового двора. Вспыхнув с ног до головы, она поспешно удалилась, вернувшись назад по поднимающейся вверх Эддл Стрит, дабы обрести спокойствие для повторного приближения к караульным, стоящим у ворот.

Прямо напротив замка несколько погонщиков ругались и старались вытащить телегу, завязшую в грязной трясине, в которую превратились улицы после трех дней непрерывных сильных дождей. Они собрали небольшую толпу зевак, откуда отделился один из зрителей, последовавший за Вероникой вверх по Эддл Стрит.

Ее подозрения тут же вспыхнули, обратившись действительной тревогой. Девушка ускорила шаги, мельком взглянув через плечо, и ужаснулась, увидев, что он поступил также. Вероника даже на секунду не подумала о вероятности совершения им той же ошибки, что сделали стражники, приняв ее за уличную девку. Для француженки преследовавший ее человек мог происходить только из числа наемников Кларенса, и Вероника задрожала от страха.

Ей надо отделаться от него, нельзя привести шпиона к постоялому двору и к Анне. Она уже дошла до Картер Лейн, а преследователь все еще следовал по пятам, незаметно сокращая между ними расстояние. Церковный двор собора Святого Павла заполняла внушительная толпа, собравшаяся на торжественную мессу в честь дня Святого Эдварда, и Вероника нырнула в самое ее сердце. Не обращая внимания на проклятия и карающие движения локтей расталкиваемых прихожан, девушка проложила себе путь за ограду.

Не смея оглянуться, она протолкнулась и оказалась со всех сторон сдавлена, пока открытая перед ней дорога не привела к боковой двери, ведущей в соборный неф. Девушка тут же навлекла неприятности, споткнувшись об один из выдвинутых в западном нефе храма столов, на которых писцы строчили письма и оформляли документы юридического характера для любого желающего воспользоваться их услугами. Когда Веронику на него качнуло, раздвижная доска согнулась, и содержимое стола посыпалось на пол. Писец недовольно уставился на крах проделанной им работы и на лужу чернил, пропитывающую сделанные им запасы бумаги. С возмущенным воплем он вцепился в Веронику.

'Полюбуйся, что ты натворила на моем столе, неповоротливая кляча! Или заплатишь за нанесенный ущерб, или, Богом клянусь, я позову пристава!'

К этому времени Вероника уже встала на ноги. Только по чистой случайности она увернулась от его вытянутой руки, в панике глядя вокруг в поисках пути к отступлению. С другой стороны нефа несколько бездельничающих юношей, с интересом наблюдавших за суетой, крикнули Веронике: 'Северная дверь, милашка! Воспользуйся возможной дверью!'

Их слова ничего для нее не значили, но молодчики стали уточнять, указывая, и Вероника увидела, что на другом конце нефа есть маленькая дверь, сразу ринувшись туда. За спиной слышались хохот, глухие звуки, проклятия и снова хохот, только еще громче. Бросив взгляд назад, она увидела, как один из парней бросил на дороге преследующего ее писца скамеечку для ног. Проглотив рыдание, девушка покинула храм, выбежав на аллею Святого Павла.

Не зная, есть ли за ней погоня, Вероника подобрала юбки и пробилась сквозь толпу, слоняющуюся на севере церковного двора. Она не остановилась, чтобы перевести дыхание в жаждущих воздуха легких, пока не выбежала на улицу. Колено оказалось порезано о край писчего стола, чулки разорваны по причине лопнувших подвязок, а взгляд на юбку показал, - на ней красуются чернила, заляпавшие ткань мелкими пятнами.

Вероника оперлась на дверной проем лавки с едой, не обращая внимания на окликавшего ее мальчика: 'прекрасный горячий пирог, госпожа? У нас есть поистине вкусный копченый щучий паштет, или же вы предпочитаете говяжьи ребрышки?' Исходящие изнутри густые ароматы ударили по скрутившемуся отяжелевшему желудку девушки, словно кулак, она справилась с нахлынувшей волной дурноты и попятилась от лавки. Преследователя не было видно. Вероника начала шагать так быстро, как только могла, не привлекая при этом внимания и снова и снова шепча: 'Иисус и Мария', пока слова не стали для нее совершенно ничего значить.

Лихорадка Анны прекратилась ночью. На следующий день она была способна выпить ячменный бульон и вскоре сидела, опираясь на заменяющие подушки мешки, пока Элис с ложки поила ее смесью меда и вина. К концу недели Анна уже встала на ноги, и тогда же Вероника пережила на лестнице неприятное столкновение с подвыпившим покровителем трактира. Стефен Броунелл уладил дело с обычной для себя спокойной осведомленностью, кое-как избежав прямого насилия и сославшись на убедительнейший повод, вынудивший скандалиста немедленно удалиться. Ушли часы на охлаждение нанесенной Веронике травмы, все еще оставлявшей во рту кислое послевкусие. И ей и Анне настала пора уходить отсюда. Благословенная Дева, у них не было выбора!

Через день настала суббота, горькая годовщина для девушек, обозначавшая смену целых четырех недель с момента их бегства из Гербера. Вероника провела несколько часов на рынке Лиденхолла, совершая покупки по просьбе Эллис Броунелл и прислушиваясь к ведущимся вокруг разговорам, в надежде услышать, как кто-нибудь обмолвится о возвращении с севера в город Ричарда Глостера. Когда она сдалась и пустилась в обратный путь к Альдгейту, утро закончилось, и с реки подул промозглый ветер.

Небо налилось свинцовой серостью, отвечающей внутреннему состоянию Вероники. Девушка ускорила шаг, но это оказалось бесполезно, дождь уже зарядил по брусчатке, его похожие на иглы капли впивались в кожу и проникали за воротник платья. Вероника натянула капюшон плаща, оглядываясь в поисках укрытия.

Тяжелые дубовые двери собора Святого Эндрю были распахнуты. Внутри царили тишина и темнота.

Мучаясь сомнениями, Вероника проскользнула в неф, нащупывая путь исключительно благодаря инстинкту, и приглушенно вскрикнула, когда из мрака вдруг раздался голос.

'Торжественная Месса уже окончилась, дитя мое, а Малую Мессу я буду служить в одиночестве'.

'Святой Отец, как вы меня напугали! Мне казалось, я здесь одна...'

Хотя он и назвал ее 'дитя', священник говорил голосом молодого человека, а когда он вышел из мрака, Вероника увидела в его лице не только юность, там читалось также любопытство. Девушка поняла, святой отец озадачен несоответствием ее одежды служанки хорошему произношению, изобличающему наличие образования.

У прелата были внимательные глаза, глубоко посаженные и окаймленные длинными ресницами, сияющие и пронзительно черные, чересчур испытующие и чересчур знающие на взгляд Вероники, привыкшие раскрывать тайные проступки и обнажать человеческие души перед лицом Божьего приговора.

'У вас какие-то проблемы, барышня?'

Вероника уже собралась отрицать, но вдруг услышала свое непроизвольно выдохнутое 'Да...'

'Я могу помочь?'

'Нет, святой отец'. Она горестно покачала головой, изумляясь собственному прибавлению: 'Нет, если не можете поведать мне то, в чем я наиболее всего нуждаюсь, вернулся ли в Лондон герцог Глостер?'

Пусть священник и был поражен, но на его лице данные чувства никоим образом не отразились. 'Раз речь об этом, я могу. Он возвратился во вторник, ровно две недели тому назад'.

Вероника недоверчиво смотрела на него: 'Вы уверены?'

'Совершенно уверен. На понедельник пришелся день Святой Урсулы'.

'Что?'

Священник расхохотался. 'Видимо, мне лучше объяснить. Каждый год в этот день герцогиня Йоркская заказывает мессу в память о своей дочери Урсуле, умершей в младенчестве, как мне кажется. Герцогиня прислала слугу, уполномоченного заказать службы в определенных столичных соборах, и, когда он пришел поговорить со мной, то упомянул о возвращении молодого герцога с севера'.

Веронику заколотило, и святой отец протянул руку, положив ладонь на ее плечо. 'Что это значит для вас, барышня? Кто для вас герцог Глостер?'

'Спасение', - ответила Вероника, нервно смеясь и обдумывая, насколько можно доверять собеседнику. Это было опасно, но существовал ли выбор? Ей больше не по силам вернуться к замку Байнард самостоятельно, не после ужаса, накрывшего девушку с головой в прошлый раз. Также совершенно не хотелось подвергать этой опасности Анну. Но священник...Он способен получить доступ в замок, и его помощь обеспечит Веронике безопасность.

'Святой отец...пожалуйста, выслушайте меня. То, о чем я собираюсь вас попросить прозвучит крайне необычно, знаю. Вы спрашивали, можете ли помочь мне...Да, это в ваших возможностях. Вы можете проводить меня к замку Байнард и привести к Ричарду Глостеру. Пожалуйста, святой отец. Он встретится со мной, перед Богом обещаю, встретится и пожалует вас за помощь, каждый день своей жизни он будет вам благодарен!'

Он не был так пресыщен, как Вероника вначале думала, но вполне мог удивиться. Черные глаза сузились, сойдясь на ее лице с лишающей присутствия духа напряженностью. Как только Вероника решила, что просьба пропала втуне, оказавшись высказанной для глухих ушей, священник медленно кивнул.

'Очень хорошо', - ответил он, голосом больше подходящим человеку, вынужденному действовать вопреки собственному здравому мнению. 'Я возьму тебя с собой в замок Байнард, хотя едва ли смогу объяснить почему...' С поспешно выдвигаемым условием: 'Но не ранее, чем прекратится дождь'.

Вероника снова рассмеялась, ей почему-то казалась забавной зависимость союза Анны и Ричарда от погодных причуд.

'Святой Отец, вы не пожалеете', - пообещала она. 'Вы никогда не пожалеете!'

Молодой батюшка явно чувствовал себя не в своей тарелке, бросая взгляды в сторону Вероники, словно удивляясь, что он забыл внутри здания, а при вопросе, как его зовут, замешкался. Взволнованность девушки не протянулась дольше подъема по ступеням в главную башню, сейчас уже не стоило опасаться Джорджа, и это подтолкнуло ее выступить вперед и довольно четко произнести: 'Отец Томас был очень добр, проследив за безопасностью моего пути сюда. Но я, а не он, буду говорить с Его Милостью герцогом Глостером...о его кузине, леди Анне Невилл. Мое имя - Вероника де Креси и...' Остаток фразы затерялся, не нуждаясь в дальнейшем внимании. Человек, преграждавший дорогу в светлый зал, уже преодолевал по две ступеньки за один раз, остальные - обступили девушку, одновременно затараторив. Вероника улыбнулась пораженному священнику: 'Разве я не сказала вам правду, святой отец?' И она отправилась навстречу Ричарду, в этот миг выходящему из светлого зала на вершину лестничной площадки.