Солнце в зените

Глава пятая

Миддлхэм, сентябрь года

Небольшой толпой, собравшейся перед рыночным крестом для лицезрения человеческой смерти, владело напряженное молчание. Скакун Френсиса отшатнулся, ударив обеими передними копытами, и всадник понял, что неосознанно впился руками в поводья. Торопливо призвав животного к послушанию, он искоса взглянул на Ричарда, метнувшись глазами по замершему профилю друга, и вновь переведя их на мужчину, склонившегося перед деревянной колодой.

Деревенский священник обратился к именам Святой Алкелды, собственной святой Миддлхэма, и Святого Матфея, чей день тогда отмечался, совершая знак крест над осужденным. Благодарение Господу, Фальконбергу выпала хорошая смерть! Когда Эдвард казнил его союзника, перебежчика - мэра Кентербери - в конце мая, он опустился до зрелища, даже сейчас преследовавшего Френсиса. Естественно, несчастного приговорили к повешению, растягиванию и к последующему четвертованию. Такой чудовищной гибели было достаточно, дабы свести с ума и самых выдержанных людей. Френсис убедился, одно лишь наблюдение доводит до высшей степени ужаса. Фальконбергу, в конечном счете, светит только взмах топора.

Площадь накрыло выжидательное молчание, всеобщее перехватывание дыхания. Френсис подбодрил себя. Уголком глаза он держал в пределах видимости Роба, чувствуя мощное дыхание зависти, ибо тот выглядел впечатленным до точки равнодушия. О Диконе такого не скажешь, подумал Френсис. Натянут, губы плотно поджаты, радужная оболочка совершенно посерела, взгляд настороженный. Хотя, что удивительного? Фальконберг умирал в этот сентябрьский полдень по приказу Ричарда, каковой со спокойной душой отдать было сложно.

Также Френсис знал, что сам на подобное решение не пошел бы. Он совершенно согласился с Ричардом, - Фальконберга следует казнить. Его новое предательство в пользу шотландцев представало настолько же подлым, насколько и глупым. Тем не менее, чем больше ощущалась заслуженность гибели Фальконберга, тем сильнее Френсис понимал, - предстоящая казнь ему не по силам. Он склонился бы к пути полегче, отправив интригана в Лондон под конвоем и позволив Эдварду взимать висящий на изменнике долг.

Топор взметнулся в небо, ослепляя глаза Френсиса брызгами солнечного света. Стоило только орудию начать опускаться, по толпе пронесся вздох, а молодой человек резко вернулся на семь лет назад, снова очутившись на покрытой тенями бойне, смотря на приближение человеческой жизни к неожиданному и кровавому финалу на виду у испуганного десятилетнего мальчика. Френсис моргнул, возвратившись в настоящее и обретя способность взирать вниз на тело двойного изменника с контролируемым неудовольствием.

Он наблюдал, как Ричард отдавал необходимые распоряжения, как местные жители начинали перемещаться в направлении местного питейного заведения - обсудить там происшествие, свидетелями которого все они только что стали. Френсис только заметил, на убыль шел чудесный осенний день. Следом за Ричардом юноша пришпорил коня, нагнав друга на замковом подъемном мосту. Когда мероприятие завершилось, на лице Ричарда отразилось больше уже угаданного Френсисом, - вынесение смертного приговора Сомерсету и его обреченным соратникам не могло сравниться с осуждением человека, чье предательство являлось непростительным, но, несмотря на это, вполне подлежало прощению.

Особенно хорошим прошедшее лето для Дикона не было, совсем не было. Френсис знал, друг не рвался ехать на север, намного сильнее заключения перемирия с шотландцами он хотел обустроить собственный мир с Анной Невилл. Видит Бог, в том, что битва при Тьюксбери последовала сразу после сражения при Барнете, обнаружилось своеобразное благословение, ибо у молодого герцога оставалось крайне мало времени горевать по своим погибшим - по Томасу Парру и по ТомуХиддлстоуну, по кузену, любимому им когда-то и по сей день. Сейчас время появилось, и тоска стала тем болезненнее, чем дольше она до того подавлялась. Ричард боролся с ней, с мрачной решимостью сосредоточив все силы на прекращении пограничных набегов, что вскоре принесло искомые им результаты. В начале августа Джеймс Шотландский дал знать о своей готовности к мирным переговорам.

Спускаясь с коня во внутреннем дворе, Френсис вспоминал, что сделал Ричард, как только получил возможность свободно следовать собственным желаниям, вспоминал неловкий и тяжелый визит, который они нанесли вдове Джона Невилла, Изабелле Невилл.

Френсису ехать совершенно не хотелось, и он сожалел, что позволил себе заговорить об этом. Дама проявила вежливость, почти излишнюю. Но, оказалось, как бы мало не было сказано, слишком многое было извлечено из кладовок памяти. Еще там присутствовали дети, пятеро дочерей Джона Невилла. Их настороженные личики, измученные растерянностью и болью, безмерно взволновали Френсиса. Если он так себя ощущал, что должен был почувствовать Дикон?

Больше всего Френсиса, однако, затронула история отсутствующего сына Джона. Малыш в целях безопасности был отослан в Кале, и возвратился в Англию только в минувшем июле. Сейчас он находился в Лондоне, а Изабелла Невилл уже отчаялась увидеть ребенка рядом. Ричард как-то смог успокоить ее тревогу, заверив, что считает наиболее вероятным разрешение Эдварда сохранить матери опеку над своим чадом. Если бы это случилось, то стало бы необыкновенно благородным жестом, ибо женщинам редко доверяли опекунство. Френсис надеялся, Ричард окажется прав, и мальчику не придется почувствовать, как его отрывают от корней и делают воспитанником абсолютно чужого человека. Ему всего десять лет, Френсису исполнилось столько же, когда он потерял отца.

Нет, посещение легким назвать было сложно. В последовавшие дни Ловелл думал об осиротевших детях Невиллов больше, чем хотелось бы. Почти неделю, или около того, казалось, что Ричарду тяжело проехать мимо деревенской церкви, не остановившись и не заказав мессу за упокой души покойного кузена Джонни.

Френсис передал поводья конюху, задержавшись под лучами сентябрьского уставшего солнца. Странным ощущалось возвращение в Миддлхэм, и еще страннее было то, что это воспринималось необычным, ведь большая часть его жизни протекла в массивных каменных стенах старинного поместья. По внутреннему двору носились в поисках хозяина громадные волкодавы Ричарда. Нет, назвать лето счастливым язык не поворачивался.

С сыном Ричарда тоже возникла проблема. Мальцу стукнуло без недели полгода, и он сейчас в целости и сохранности пребывал в замке Шериф Хаттон, цитадели Невиллов, стоящей в десяти милях к северу от Йорка. С ним тоже все было не просто, на определенное время будущее младенца станет для Ричарда еще одним источником обеспокоенности и этим летом, и последующими за ним.

Друг совершенно перестал сдерживаться, как делал в былые дни, и Френсис узнал достаточное количество деталей о его связи с матерью мальчика. Девушка была юна, прекрасна, недавно овдовела и с радостью разделила мимолетную страсть Ричарда, так же, как и растерянность при известии о нежеланном для обоих ребенке. Ловелл мог представить степень ее отчаяния при столкновении с собственной беременностью и внезапным изгнанием под угрозой смертной казни возлюбленного. Сейчас, разумеется, все изменилось. Он и раньше слышал, Ричард сразу принял меры для безопасности подруги и обеспечения будущего малыша, окрещенного Джоном и называемого Джонни.

В процессе обратного пути на север Ричард признался Френсису, - Нэн хочет выйти замуж. Натолкнувшись на испуганный взгляд друга, он рассмеялся и добавил: 'Нет, благодарение Всевышнему, она имеет в виду другого человека!' Френсис не удивился, что девушка нашла охотника стать ее мужем с такой легкостью, и по причине красоты, упомянутой Ричардом, и в связи с его щедростью, предполагаемой Ловеллом. У хорошенькой, надежно обеспеченной наследством жены не должно быть недостатка в мужчинах, охотно закроющих глаза на ущерб, причиненный репутации благоверной.

Френсису такой поворот событий казался удачным для всех заинтересованных лиц, о чем он не постеснялся заикнуться. Ричард кивнул, но потом не совсем охотно произнес: 'Так и будет, но лишь в случае, если мужчина, желаемый ею в мужья, не захочет забрать и Джонни'.

Нэн заверила бывшего возлюбленного, продолжил он скептически рассказывать, что проблем не возникнет. Кажется, у нее есть тетушка, с удовольствием принявшая бы ребенка и воспитавшая бы его как родного. Чем больше Ричард размышлял над этим, тем меньше ему нравилось подобное решение. Слишком часто, по его словам, таких детей передавали из рук в руки равнодушно, словно общую чашу у походного костра, иногда людям, выражающим желание о них заботиться, но чаще всего, безразличным к их судьбе. Слишком тяжелым грузом будет для мальчика прокладывать себе дорогу в жизни без прав, получаемых при рождении, отнявших бы у него смысл принадлежности к чему-либо и ставших бы для родителя грехом намного более тяжелым, нежели грех прелюбодеяния, приведший сына в мир. Только тогда Френсис понял намерение Ричарда - взять Джонни к себе.

Не удивительно, что Нэн с готовностью согласилась, вскоре после чего она и Джонни были перевезены на север в Шериф Хаттон и сейчас удобно устроены в замке, превратившемся в новый дом для мальчика. Нэн должна была остаться с сыном до момента появления опытной и умелой кормилицы, и Ричард только неделю назад вернулся оттуда, в течение непродолжительного времени убедившись в благополучии матери и ребенка. Сразу при возвращении в Миддлхэм он столкнулся с неоспоримым доказательством нового предательства Фальконберга, на этот раз в пользу шотландцев.

Поднимаясь по ступеням, ведущим в башню, Френсис снова оглянулся на расстилающееся над головой небо, подумав, в Йоркшире оно всегда кажется насыщеннее по цвету, чем где бы то ни было, и затем окунулся в тени большого зала. Мелькнула мысль, хорошо бы вернуться в Лондон. Для всех хорошо.

Угасаюший предзакатный солнечный свет проникал в комнату сквозь выходящие на запад окна, приятно согревая лицо Френсиса. Какое-то время он наблюдал, как Ричард внимательно просматривает связки писем, сваленных на рабочем столе, прежде принадлежавшем графу Уорвику.

Способность Ричарда сосредоточиться, что ни говори, совершенно не являлась такой безупречной, какой он ее позиционировал. Френсис многократно ловил друга на взгляде, направленном в пространство, свидетельствующем о разнообразнейших мыслях, правда, не относящихся к лежащим перед ним документам. Было ясно, Ричард находится под воздействием последствий полуденной казни, хотя, почему бы ему не переживать? Он занимал пост Лорда Констебля и Лорда Адмирала Англии, Великого Канцлера и Стража границ с Шотландией, в то время как, напомнил себе Френсис, Дикону оставалось всего десять дней до девятнадцатого дня рождения.

Тем не менее, он не представлял, что сказать, поэтому промолчал и смотрел на Ричарда, пытающегося забыться в работе с отчетами о наблюдениях, присылаемых ему от границ. Куда запропастился Роб? Разве ему не понятно, что Дикон после обезглавливания Фальконберга может нуждаться в компании?

Словно услышав ремарку суфлера, на пороге светлого зала материализовался Роб, в сопровождении Дика Ратклифа, друга их детских дней в Миддлхэме.

'Я тут заглянул в кладовку', - объявил Роб. 'Подумалось, что фляги с бренди, отправленные лордом Скроупом в качестве мирного залога, просто напрашиваются на опорожнение. С бренди, которое некий идиот, не будем называть имен, Дикон, велел поместить среди запасов не прошедшим дегустацию!'

Роб закрыл дверь и начал наполнять бокалы, передавая их присутствующим. Наливая вино в бокал Френсиса, он мигнул, и Ловелл испытал укол вины за очередное недооценивание проницательности друга, за решение, будто Роб менее восприимчив, чем Френсис к душевным мукам, неизбежно последовавшим за исполнением наказания предателя. Напротив, не менее восприимчив, а временами и значительно наблюдателен, подумал Ловелл и благодарно потянулся за кубком.

Френсис расчувствовался, увидев, как светлый зал наполнился для него призраками.

'Почти семь лет тому назад', - возвестил он на все помещение, 'мы были в этих же самых покоях и слышали, как Уорвик клеймит заключенный королем брак. Даже Гаретт, и тот здесь, тогда вечером Анна выбрала ему имя, чтобы сделать тебе приятное, Дикон...' Молодой человек продолжил уточнения, но потом спросил себя, действительно ли это хорошая мысль. Френсис взглянул на Ричарда, удобно облокотившегося на покладистую массу Гаретта, и решил, - данные воспоминания не относятся к числу желанных для повторного переживания.

'Дикон, письмо к тебе Его Величества! Оно пришло утром, и у тебя не нашлось времени его прочесть...'

'Господи, это совершенно вылетело у меня из головы!' Отыскав послание до сих пор надежно засунутым в карман камзола, Ричард улыбнулся Френсису, откинувшись для прочтения на спину Гаретта.

'Какие новости могут прийти из Лондона? Я надеюсь, там все хорошо!'

'Получается, хорошо. Королева снова на сносях'.

Ричард подождал ответа с вежливым воодушевлением и добавил: 'Нед пишет, ребенок должен появиться весной. Если родится девочка, он собирается дать ей имя в честь моей сестры Мэг, если мальчик - в мою честь'.

Френсис подумал, до чего приятно праздно проводить время у очага светлого зала, слушая, как короля называют 'Недом', не так уж часто он затрагивался сиянием английского монарха, предстоящего в самой интимной ипостаси - брата. Он посмотрел, разделяет ли Роб его мысли и чувства, увидев, тому даже в голову подобное не приходило, зато приятель ухитрился уже потерять игральную кость и несколько раз встряхнуть ради нее ковер.

Ричард подытожил чтение письма, сделав изумленный вздох. 'Будь я проклят! Он отдал Джорджу земли, принадлежащие в Девоне и Корнуэлле семейству Куртене!'

При этих словах всех присутствующих одинаково передернуло, общим мнением являлось, что Эдвард не был склонен уделять Джорджу время, если мог этого избежать. Минуту спустя Ричард криво рассмеялся, объясняя: 'Нед пишет, он надеется, - я ценю приносимую ради меня жертву!'

Ричард не объяснил, почему Эдвард должен был дарить Джорджу земли, таким образом, радуя брата, но Френсис пришел к мысли, что все и так ясно, - друг кое-что рассказал ему о навязчивой жажде среднего Йорка завладеть владениями Невиллов и Бошамов.

Молодой человек сел так резко, что Гаретт возмущенно заворчал. 'Господи! Он сошел с ума и возвел Томаса Грея в графы!'

Одно дело - сдержанность, совершенно другое - Томас Грей. Френсис присоединился к недовольству Ричарда, Роб продолжал поиски игральной кости, пробормотав нечто невразумительное, что, без сомнений, звучало подозрительно далеко от поздравлений. Дик Ратклиф спокойно заметил в последовавшей тишине: 'Грей - сын королевы и, таким образом, пасынок короля, разве это не делает его в определенной степени твоим родственником, Дикон?'

'Это делает его мельничным жерновом на моей шее, точно могу сказать', - немного отсутствующе ответил Ричард, он вернулся к чтению письма брата. Снова последовала улыбка со словами: 'Вот достойные к прослушиванию известия. Нед назначил Уилла Гастингса Генерал-лейтенантом Кале!'

'Мне казалось, должность принадлежит Энтони Вудвиллу'.

'Она ему принадлежала, Роб. Но Нед не забыл, сколько помощи оказал ему Энтони после Барнета, забрав в голову двинуться в крестовый поход на сарацинов!'

Все при этом расхохотались, Лондон поголовно знал о невероятной реакции Эдварда на внезапную лихорадочную манию 'крестоносца', накрывшую с головой его деверя, пока армия Маргариты Анжуйской с каждым днем прирастала добровольцами, готовыми сражаться за дело Ланкастеров.

'Нед пишет, Уилл очень обрадован, а вот Энтони - наоборот'. Ричард усмехнулся, коротко поспорив с самим собой, затем зачитав цитату из письма:

'Когда Энтони явился ко мне объявить свое возмущение, я мог только притвориться изумленным, что он все еще находится в Англии, а не на полпути в Дамаск! Я сказал, словно предполагал, раз погибшие на поле Тьюксбери достойно захоронены, он должен пламенно рваться в Иерусалим. Так как я никогда не являлся человеком, способным отказать другому в столь драгоценной возможности духовного спасения, Дикон, считаю полезнее приблизиться к Царству Божьему, чем ради меня управлять Кале!'

Друзья взорвались смехом, абсолютно не заботясь, что, как и Эдвард, далеко отстояли от объективности по отношению к Энтони Вудвиллу, чья праведность находилась вне всяких сомнений, как бы сомнительно не являлось его чувство уместности.

Вдруг Ричард выругался, пораженно оторвав взгляд от письма. 'Он знает, что я отвез Нэн и Джонни на север! Можете поверить в это? Существует что-нибудь, что можно сделать и не обнаружить известие о произошедшем в Лондоне?'

'Думаешь, они уже пронюхали в столице о трактире в Ньюкасл-апон-Тайн, который ты посетил в прошлом месяце, и о каким-то образом оказавшейся у тебя в комнате девушке?' - невинно поинтересовался Роб, а Френсис мгновенно подхватил, в равной степени уныло: 'Не о той ли девушке вы говорите, у которой огненно рыжие локоны, Роб? Мне представляется, по долгом размышлении, милорд Глостер решительно оказывает предпочтение обладательницам локонов, чей цвет большинство мужчин считают приносящим неудачу!'

Чтобы скрыть ухмылку, Ричард потянулся за бокалом вина. 'Раз так', - произнес он в совершенно неубедительной манере показаться равнодушным, 'рыжеволосой была моя первая любовь, ее волосы горели столь ярко, что при взгляде на них глазам делалось больно...'

'Точно! Она тоже рыжеволосая, правда, Френсис?... девушка, давшая жизнь его Кэтрин?'

С глухим отзвуком Ричард поставил кубок на стол. Он болезненно реагировал на напоминание о Кейт, болезненнее, чем хотел признать, даже наедине с самим собой. Ее имя тяжело кололо его совесть. Ричард знал, она никогда не мечтала, чтобы он мог жениться на ней. Но сам также хорошо понимал, Кейт любила его, до сих пор любит, и с грустью осознавал, как она будет чувствовать себя от последующего шага бывшего любимого.

'Это совершенно не твое дело, Роб!' резко произнес он, более резко, чем собирался. Роб принял удивленный и оскобленный вид, смягчивший Ричарда, с улыбкой, должной искупить вспышку гнева, сказавшего: 'Если вам важно знать, моей первой любовью была абсолютно рыжая прелестница, носящая имя Джоан...и я обожал ее со всей пылкой преданностью, которую вы можете только ожидать от шестилетнего мальчишки!'

Роб усмехнулся, а Дик Ратклиф поспособствовал развеиванию оставшихся сгустков напряженности, признавшись в детской склонности к няне с обманчивым дублинским акцентом в голосе, после чего друзья снова принялись разливать бренди по кубкам до тех пор, пока пламя очага не стало гаснуть, а ночное небо в окне над головой Френсиса не потемнело до оттенка эбенового дерева.

'Дикон, я тебе рассказывал', - внезапно сказал Френсис, 'отец Анны полагает, что она вошла в возраст, позволяющий вести дом и создать со мной семью в Минстер Ловелл? Решено, она прибудет в канун дня святого Мартина, если мы к этому времени не вернемся на юг...'

Ричард снова устроил голову на спине Гаретта, он поднял взгляд, в котором мерцали искорки заинтересованности.

'Мне принести тебе мои поздравления или соболезнования, Френсис?'

'Ни поздравлений, ни соболезнований не надо' - предостерегающе ответил молодой человек. 'Учитывая запутанный клубок твоих личных дел на настоящий момент, мой господин, тебе придется признать себя последним человеком, кто отважился бы ступить на такую тонкую пленку льда!'

'Вы знаете, что оба с якорей сорвались?' - дружески вставил Роб. 'Следуя логической цепочке, мужчину надо поздравлять с приобретением жены, Френсис, и сочувствовать ему в случае потери возлюбленной, Дикон, а вы двое переворачиваете все с ног на голову!'

Тирада принесла ему вынужденный смех, как Ричарда, так и Френсиса, и недоумевающую улыбку Дика Ратклифа, мало знающего о взаимоотношениях Ричарда с Нэн, даже меньше, чем о браке Френсиса с Анной Фитцхью. Наступила очередная молчаливая успокаивающая пауза, конец какой Дик и положил, поинтересовавшись: 'Дикон, если мне позволено будет спросить, что, как я понимаю, меня не касается...Почему ты не хочешь привезти сына сюда, в Миддлхэм, а не в Шериф Хаттон? Я же не ошибаюсь в том, что ты предполагаешь сделать Миддлхэм своим домом?'

'Дик, я серьезно размышлял над этим решением. В действительности, я сразу о нем подумал. Осознание невозможности подобного шага, открытого водворения Джонни в Миддлхэме, заняло много времени'. Ричард улыбнулся, одновременно выглядя печальным и сожалеющим. 'У меня нет права просить у Анны столь многого. Какая новобрачная захочет заботиться о ребенке, зачатом в постели другой женщины?'

Френсис уже начал аккуратно говорить, что Ричард прав, когда вдруг понял, о чем друг сейчас сказал.

'Дикон! Ты и Анна? Сердце радуется, слыша, честное слово'.

Роб запоздало пришел к такому же выводу. 'Анна? Ты говоришь об Анне Уорвик?' - удивленно, но счастливо переспросил он. 'Ну, Дикон, ты был бы не ты без постоянства и последовательности! И Бог знает, девушка всегда смотрела на тебя с любовью'. Юноша постарался разлить по бокалам последние капли бренди и провозгласил со значительным удовлетворением: 'Было бы довольно здорово...Если бы все мы вернулись в Миддлхэм, как при графе. С оговоркой, чтобы не граф распоряжался на севере от имени Его Величества, а ты, Дикон!' Молодой Перси засмеялся и заметил: 'Что примолкли? У кого появится идея?...Я помню, как ты впервые появился в графских владениях. Черноволосый, как цыган и тощий, как лестничный поручень, долгое время почти ничего о себе не рассказывавший!'

'Не удивительно, что я так мало говорил, Роб, уступая тебе, кто каждый разговор считал своей ареной!'

'Ладно, даже хорошо, что я был тронут и взял тебя под крыло', - ухмыльнулся Роб, 'в те далекие дни, когда ты являлся слишком незначительным, дабы заподозрить мои причины сделать это!'

Тут Ричард встряхнулся так, что забросил потерянную игральную кость прямо в кубок с вином Роба. Раздосадованный общим хохотом Роб воззрился в глубину бокала, добродушно жалуясь: 'Чувствую себя обязанным заметить тебе, мой господин, ты только что испортил тончайший тост, какой я сочинил буквально мгновение назад, абсолютно точно пришедшийся бы тебе по душе. Я собирался выпить за твое здоровье, Дикон, как за нового Властелина Севера!'

Ричард подумал и усмехнулся. 'Ты прав, Роб, мне он по душе!'

'Я могу подумать о другом, еще больше тебе подходящем', - предложил Френсис. 'Выпьем же вместо этого за Анну Уорвик'.

Ричард потянулся через Гаретта за своим бокалом. 'Ты угадал лишь наполовину, Френсис', - произнес он и рассмеялся, поднимая руку, дабы отразить внезапное любовное нападение пса. 'Но мне больше хотелось бы, чтобы ты сказал - за Анну Глостер'.