Пушкин и декабристы

133

большую работу о России начала XIX столетия со вступлением «О России XVIII века».

Через девять лет в письме к Бенкендорфу от 21 июня 1831 года поэт сообщит о своем «давнишнем желании» - «написать историю Петра Великого и его наследников до государя Петра III…» (XIV, 256). Не отзвук ли это былых замыслов, не желание ли расширить прежнее «вступление» до большого исторического труда?

Тот факт, что мы кое-что знаем о сожженных мемуарах и почти ничего не ведаем о ранних замыслах Пушкина-историка, вызывает естественное, но иногда преувеличенное желание «подверстать» неизвестные проекты и планы поэта - к известным. Между тем заготовки «к истории своего времени» и существующий рядом, записанный, перебеленный очерк предшествующей исторической эпохи - все это требует новых серьезных размышлений и разысканий.

Работая над «Некоторыми историческими замечаниями», Пушкин, без сомнения, хотел создать документ, понятный многим.

Так отчего же он не пустил по рукам списки, как часто делал? Ведь примерно в те же месяцы 1822 года, когда завершались «Замечания…», Пушкин писал «цензору»:

Чего боишься ты? поверь мне, чьи забавы -

Осмеивать Закон, правительство иль нравы,

Тот не подвергнется взысканью твоему;

Тот не знаком тебе, мы знаем почему -

И рукопись его, не погибая в Лете,

Без подписи твоей разгуливает в свете.

Барков шутливых од тебе не посылал,

Радищев, рабства враг, цензуры избежал,

И Пушкина стихи в печати не бывали;

Что нужды? их и так иные прочитали.

(«Послание цензору»)

Отчего ни в одном декабристском или «около-декабристском» архиве (Алексеев - не в счет!) не встречалось хотя бы отрывка, строчки, следа первой пушкинской исторической прозы? А ведь она произвела бы сильное впечатление на многих людей 14 декабря. В своих показаниях на следствии В. И. Штейнгель писал: «Ничто так

не дерзало ума моего, как прилежное чтение истории с размышлением и соображением. Одни сто лет от Петра Великого до Александра I сколько содержат в себе поучительных событий к утверждению в том, что называется свободомыслием!!» ¹

Однако, кроме Алексеева (и, может быть, Лобанова?), мы не знаем других читателей «Некоторых исторических замечаний» при жизни Пушкина. Лишь несколько седовласых декабристов, переживших ссылку, смогли прочесть в конце 1850-х годов молодые пушкинские строки.

Попробуем объяснить.

Пушкин не стал бы пускать в списках произведение незаконченное. По всем признакам и он предполагал - в какой-то форме - включить в свое повествование более близкие, «александровские времена»…

Такое объяснение, конечно, неполно. Надо еще понять, отчего Пушкин не заканчивал работу и, вероятно, рано избавился от уже написанных страниц. Тот же, кто не согласится, будто «Некоторые исторические замечания» были частью какого-то задуманного труда, испытает еще больше трудностей, объясняя, почему эта работа почти никому не была известна.

Чем бы ни было это сочинение, частью или целым, на его судьбе очевидно отразились те изменения, которые наметились во взглядах Пушкина через несколько месяцев после 2 августа 1822 года. Явление это слишком сложно и в этой главе, неизбежно, будет обрисовано в самых общих чертах.

«Некоторые исторические замечания» - по духу оптимистичны. Пусть общая панорама мрачна - петровское просвещение, не только не ослабляющее, но даже укрепляющее рабство; развращенное государство Екатерины, Калигула - Павел… И все-таки Пушкин верит, что просвещение несет близкую свободу, что в России, благодаря отсутствию «чудовищного феодализма», нет «закоренелого рабства», что «твердое, мирное единодушие может скоро поставить нас наряду с просвещенными народами…»

Но политический оптимизм Пушкина уже тогда подвергается испытанию.

Торжествующая «Лайбахская декларация», сравнительно легкие победы монархов над народами, народы, легко отступившиеся от мятежников, испанские крестья-

¹ ВД, т. XIV, с. 177. - Курсив мой. - Н. Э.