Пушкин и декабристы

Глава VI

О Пущин мой…

Пушкин, 1825

Пушкин мой

Пущин, 1858

Приходит 1837 год. Гибель Пушкина, а также распространение некоторых неофициальных и полуофициальных документов об этом событии (письма Жуковского, Спасского, Даля), односторонне подчеркивающие христианское примирение поэта с царем, - все это вызывает декабристские споры, прежде всего среди узников Петровского завода (к тому времени там сидели только осужденные по суровейшему «первому разряду»).

Суть обсуждения находим у Пущина:

«Весть эта электрической искрой сообщилась в тюрьме - во всех кружках только и речи было, что о смерти Пушкина - об общей нашей потере, но в итоге выходило одно: что его не стало и что не воротить его! ‹…›

Размышляя тогда и теперь очень часто о ранней смерти друга, не раз я задавал себе вопрос: «Что было бы с Пушкиным, если бы привлек его в наш союз и если бы пришлось ему испытать жизнь, совершенно иную от той, которая пала на его долю?» ¹

Присмотревшись к этим строкам, замечаем, между прочим, существование в каземате различных «кружков» и расходящихся мнений, сходившихся, однако, в печальном итоге.

Смерть поэта снимает сдержанность суждений о его роли среди декабристских тайных обществ.

Пущин в своих записках не приводит никаких мнений, кроме своего:

¹ Пущин, с. 87.

«Положительно, сибирская жизнь, та, на которую впоследствии мы были обречены в течение тридцати лет, если б и не вовсе иссушила его могучий талант, то далеко не дала бы ему возможности достичь того развития, которое, к несчастию, и в другой сфере жизни несвоевременно было прервано» ¹.

Однако мы знаем, что это суждение было не единственным.

Сергей Григорьевич Волконский думал иначе, полагая, что принятие поэта в тайное общество спасло бы его и сохранило от пули убийцы: «Он был бы жив, и в Сибири его поэзия стала бы на новый путь» ².

Итак, вторая точка зрения - хотя и не столь трагически проникновенная, как пущинская, но тоже любовная, сочувствующая.

Мы угадываем и третий, самый суровый тип посмертных оценок великого поэта; очевидно, именно к этому времени относятся некоторые беседы Пущина с Иваном Горбачевским, о чем уже говорилось в предшествующей главе.

Исходной точкой разговора были как раз письма Жуковского, Даля, Спасского о предсмертном примирении Пушкина с царем. В этом член Общества соединенных славян видел подтверждение прежних скептических мнений о Пушкине Муравьева-Апостола и Бестужева-Рюмина (впрочем, и Пущина - одного из наиболее почитаемых людей - Горбачевский не считал достаточно последовательным революционером: «Способен ли он кверху дном все переворотить? Нет и нет, - ему надобны революции деланные, чтоб были на розовой воде») ³.

Пущин, видимо, не позволял обвинениям Горбачевского перейти известную грань, но кое с чем из его критики соглашался; отзвук этого согласия мы находим в письме, пошедшем три года спустя к Ивану Малиновскому. «Кажется, если бы при мне должна была случиться несчастная его история и если б я был на месте К. Данзаса, то роковая пуля встретила бы мою грудь: я бы нашел средство сохранить поэта-товарища, достояние России, хотя не всем его стихам поклоняюсь; ты догадываешься, про что

¹ Пущин; с. 87.

² ЛН, т. 58, с. 163.

³ И. И. Горбачевский. Записки. Письма, с. 175.