Пушкин и декабристы

310

цательном отношении к режиму политического произвола Наполеона, Пушкин и к фактам революционной диктатуры относился как к явлениям самодержавного произвола ‹…› Режим Робеспьера он охотно сопоставлял с реакционной практикой русского самодержавия, по чисто юридическому принципу объединения власти в руках одного человека» ¹.

Таким образом, русский прогрессивный деятель 1820-х годов, резко отзывающийся о 1793-м, - это не только и не столько замаскированный выпад против своего деспота, сколько серьезные раздумья о революции, о порывах народной стихии.

Французская революция 1789-1794 годов для Пушкина - недавнее, «вчерашнее» дело, историческая репетиция будущих событий. Не только поэт обращается к тени Шенье - целое мыслящее поколение сопереживает тому, что произошло: сначала радость великого освобождения - и двадцать четыре стиха об этой радости концентрируют в пушкинской элегии то, о чем говорили «все» и «везде»:

Приветствую тебя, мое светило!

Я славил твой небесный лик,

Когда он искрою возник,

Когда ты в буре восходило…

Далее в стихах - взятие Бастилии, клятва в зале для игры в мяч, Мирабо, похороны Вольтера и Руссо в Пантеоне - свобода, равенство, братство.

Если бы элегия кончилась после этого двадцатичетырехстрочного гимна словами -

Оковы падали. Закон,

На вольность опершись, провозгласил равенство,

И мы воскликнули: Блаженство! -

тогда бы ее оптимистический тон не вызывал сомнений. Но Пушкин и его единомышленники не могут остановиться на этом…

И мы воскликнули: Блаженство!

О горе! о безумный сон!

Где вольность и закон? Над нами

Единый властвует топор.

¹ Б. В. Томашевский. Пушкин и Франция. Л., Изд-во АН СССР, 1960, с. 180, 185-188. Представляется весьма спорным мнение Томашевского, что, в отличие от стихотворений начала 1820-х годов, Пушкин избрал в элегии манеру, которая «освобождала автора от исторической верности» (там же, с. 185).

Мы свергнули царей. Убийцу с палачами

Избрали мы в цари. О ужас! о позор!

Но ты, священная свобода,

Богиня чистая, нет, - не виновна ты…

Свобода не виновна - но «свободы сеятель» мог выйти слишком рано, «до звезды». Отсюда современнику событий легко, очень легко впасть в страшную, самоубийственную ересь: навсегда отречься от свободы. В гениальном пушкинском отрывке 1824 года, начинающемся словами «Зачем ты послан был…», наблюдается быстрая череда событий: после того как нагрянула «буря свободы» - «явился муж судеб» (Наполеон), и «рабы затихли вновь»… После того:

Рекли безумцы: нет Свободы,

И им поверили народы.

Тут видим один из подступов к будущему «Андрею Шенье». Ведь как только «поверили народы», воцаряется страшное ко всему равнодушие, апатия:

И безразлично, в их речах,

Добро и зло, все стало тенью -

Все было предано презренью,

Как ветру предан дольный прах.

На этом отрывок 1824 года обрывается - «продолжение» же находим в «Андрее Шенье»: свобода может уйти лишь на время, «безумцы» заблуждаются - народы не должны им верить:

В порывах буйной слепоты,

В презренном бешенстве народа,

Сокрылась ты от нас; целебный твой сосуд

Завешен пеленой кровавой;

Но ты придешь опять со мщением и славой, -

И вновь твои враги падут;

Народ, вкусивший раз твой нектар освященный,

Все ищет вновь упиться им;

Как будто Вакхом разъяренный,

Он бродит, жаждою томим;

Так - он найдет тебя. Под сению равенства

В объятиях твоих он сладко отдохнет;

Так буря мрачная минет!

Свобода вернется - однако поэт может не дожить («…я не узрю вас, дни славы, дни блаженства…»). Тут стихия чувства. Тут и стихия предчувствия.

Уже говорилось о тягчайшем испытании 1824 года -