Пушкин и декабристы

154

может быть, почему он был поэт истинно народный, каких не бывало прежде в России» ¹.

Разумеется, это совсем иные тексты, принципиально иное отношение, чем в письме Горбачевского, где говорится, что Пушкин «по своему характеру и малодушию, по своей развратной жизни сделает донос тотчас правительству…» Как видим - абсурдный, злой упрек является переходом в другое качество обычных, расхожих, но дружеских разговоров о «пушкинском легкомыслии», которые вообще велись…

Клевета. Очевидно клевета, шедшая от людей, связанных с миром Одессы и Кишинева… Об этом, в сущности, говорится на соответствующих страницах книги П. В. Анненкова, использовавшего, как уже отмечалось, не дошедшие к нам воспоминания Алексеева. Поэтому они должны изучаться не только как обобщение пушкиниста, но и как важные показания очевидца: «Отличие Одессы ‹от Кишинева› состояло в том, что узлы всех событий распутывались здесь уже гораздо труднее, чем в Кишиневе. Там легко и скоро сходили с рук Пушкину и такие проделки, которые могли разрешиться в настоящую жизненную беду; здесь он мог вызвать ее и ничего не делая, а оставаясь только Пушкиным. Тысячи глаз следили за его словами и поступками из одного побуждения - наблюдать явление, не подходящее к общему строю жизни. Собственно врагов у него совсем не было на новом месте служения, а были только хладнокровные счетчики и помечатели всех проявлений его ума и юмора, употреблявшие собранный ими материал для презрительных толков втихомолку. Пушкин просто терялся в этом мире приличия, вежливого, дружелюбного коварства и холодного презрения ко всем вспышкам, даже и подсказанным благородным движением сердца. Он только чувствовал, что живет в среде общества, усвоившего себе молчаливое отвращение ко всякого рода самостоятельности и оригинальности. Вот почему Пушкин осужден был волноваться, так сказать, в пустоте и мстить невидимым своим преследователям только тем, что оставался на прежнем своем пути. Он скоро прослыл потерянным человеком между «благоразумными» людьми эпохи, и это в то самое время, когда внутренний мир его постепенно преобразовывался, место неистовых возбуждений заняло строгое воспитание своей мысли, а

¹ Якушкин, с. 41-42.