Пушкин и декабристы

341

Следственно, я не совсем был виноват, подсвистывая ему до самого гроба» (XIII, 257-258).

Максимальная откровенность перед самыми верноподданными из друзей, Жуковским и Карамзиным (Карамзин, по сути, второй адресат послания). В письме заметны два пласта: один - как бы программа для переговоров, пределы, в которых друзья могут хлопотать; здесь многое, может быть, почти все, будет позже повторено Пушкиным во время первой беседы с Николаем I. Поэт как бы вырабатывает ту систему откровенности, которой намерен держаться: признание во всех «декабристских связях» - и в то же время реплика против Александра I - «подсвистывал» (да ведь и Жуковский, при всей верноподданности, того царя не слишком одобрял!); знакомство со многими «опаснейшими людьми» - но не в чем было упрекнуть: покойный царь «мог только…» (то есть придрался к нескольким фразам из перехваченного письма).

Второй пласт - продолжение старинных споров и разговоров с Жуковским и Карамзиным: за пушкинским монологом слышится диалог, обычные упреки друзей в легкомыслии, неблагоразумии, пожелания беречь талант; и вот - им ответ.

Ожидания, отраженные в письме, хорошо видны: первое - могут отпустить; второе - могут покарать: как повернется дело? Что поставят в строку - вольные эпиграммы или тихое михайловское сидение? Участие в ранних декабристских сходках или неучастие в поздних? Между прочим, Пушкин знал, что братья Раевские, особенно Николай Николаевич - младший, находились примерно «на таком же расстоянии» от заговора, тайного общества, как и он сам; поэтому, если таких людей берут в крепость - значит, и поэт «от жандарма не ушел»…

Обращение к Жуковскому противоречиво - и оттого особенно искренне и естественно: просьба «не ручаться» - и одновременно просьба о заступничестве; «свидетельство благоразумия» и - «письмо это не благоразумно конечно». Послание, как видим, не было сожжено. Возможно, сохранено как подспорье для начавшихся просьб и ходатайств. Далее мы поговорим о действиях друзей в пользу Пушкина в зимне-весенние месяцы 1826 года - о действиях, которые должны были нейтрализовать немалое число фактов и обстоятельств, отдалявших пушкинскую свободу.