изобразить мое удивление и мой ужас, когда после открылось, что в рядах безрассудных возмутителей было несколько лицейских моих товарищей, несколько ближайших моих знакомых, в которых я никогда не подозревал не только подобных замыслов, но и малейшей наклонности к ним! И как не благословлять мне Провидения, не допустившего их никогда даже и обмолвиться при мне, что - и при молчании, и при доносе с моей стороны - могло бы сделаться для меня источником неисчислимых страданий!» 1
Сокровенные идеалы Пущина нам понятны; Корф же воспрянул духом в обстановке известного упорядочения государственной машины за первое десятилетие царствования Николая I (пишет о «новой жизни, которую ‹царь› умел вдохнуть во все дремавшее или застывшее»).
И все же память о Пущине сохранялась… О Кюхельбекере же запись Корфа неожиданно выявляет трагическую деталь; еще на последней при жизни Пушкина лицейской сходке, 19 октября 1836 года, в протоколе сказано, что читались письма отсутствующего брата Кюхельбекера. Мы также знаем, что именно в 1836-м Кюхля с поселения из-за Байкала написал Пушкину и получил ответ… Но Пушкин погиб, очевидно, оборвалась последняя нить, связывавшая Вильгельма с «лицейским миром», - и уже два года спустя многознающий и не пропускавший лицейских вечеров Корф сомневается - жив ли Кюхля? (А Кюхельбекер жил, писал, в ту пору женился…)
Итак, двенадцать погибших лицейских из двадцати девяти.
Наконец, третья группа одноклассников в Корфовом дневнике - это «неудачники»; остановившиеся или застрявшие в малых чинах. Их шестеро - Малиновский, Мясоедов, Данзас, Мартынов, Вольховский, Горчаков (и Дельвиг, и Пушкин были бы для Корфа, вероятно, в их числе, если б дожили до 1839 года). Своеобразный «эпиграф» к их судьбе - фраза, попавшая в «аттестацию Данзаса»: «счастье никогда ему не благоприятствовало». Меж тем среди «погибших» или опальных - лучшие ученики, медалисты: 1-я золотая медаль - Вольховский, 2-я - Горчаков, серебряные - Есаков, Кюхельбекер!…
Блестящий кавказский воин Вольховский из-за недоб-
1 ГПБ, ф. 380, № 1, л. 22-23.