Пушкин и декабристы

262

По «стихотворным протоколам» - черновикам «19 октября» и «Мой первый друг…» - находим также имена, о которых говорилось больше всего: Горчаков (мелькает вариант «где Горчаков? Где ты? Где я?»); Матюшкин, наконец, Малиновский: поскольку мы знаем, что Пущин только что виделся с ним, на рождестве, понимаем дружеский упрек в первоначальном варианте «19 октября»:

Что ж я тебя не встретил тут же с ним,

Ты, наш казак, и пылкий и незлобный,

Зачем и ты моей сени надгробной

Не озарил присутствием своим?

Мы вспомнили б, как Вакху приносили

Безмолвную мы жертву в первый раз,

Как мы впервой все трое полюбили,

Наперсники, товарищи проказ…

Затем, если идти «по течению» стихотворения «Мой первый друг…», следует объяснение насчет необычайной, удивившей друзей пущинской карьеры - переходе из гвардии в суд:

Скажи, куда девались годы,

Дни упований и свободы,

Скажи, что наши? что друзья?

Где ж эти липовые своды?

Где ж молодость? Где ты? Где я?

Судьба, судьба рукой железной

Разбила мирный наш лицей,

Но ты счастлив, о брат любезный,

На избранной чреде своей.

Ты победил предрассужденья

И от признательных граждан

Умел истребовать почтенья,

В глазах общественного мненья

Ты возвеличил темный сан.

В его смиренном основанье

Ты правосудие блюдешь,

Ты честь….

Конечно, интересно было бы услышать объяснения самого Пущина, как он «из артиллеристов преобразовался в судьи» - и мы, пусть не дословно, можем восстановить его ответ, представить реакцию второго собеседника. Эта часть разговора восстанавливается прежде всего по рассказу Е. Якушкина, записанному за самим Иваном Ивановичем и вполне корректируемому показаниями декабриста на следствии и свидетельствами современников ¹.

¹ См.: Е. Якушкин. Воспоминания об И. И. Пущине. - Газета «Северный край», Ярославль, 1899, 18-19 мая.

Рассказ Пущина обязательно включал в себя следующие элементы:

Столкновение с Михаилом Павловичем (1823 г.).

На выходе во дворце великий князь резко выговаривает Пущину, что у того «не по форме был повязан темляк на сабле». Пущин тотчас подает в отставку.

Затем - поиски новой службы.

Пущин демонстративно хочет занять должность квартального надзирателя, «желая показать, что в службе государству нет обязанности, которую можно было бы считать унизительной». Родные возмущены, сестра на коленях умоляет брата не делать глупостей. Пущин несколько уступает и переходит на должность, тоже немыслимую для лицеиста, гвардейского офицера и сына сенатора, но несколько более «солидную» - сначала в Петербургскую палату уголовного суда, где в то время служил и другой отставной офицер, Кондратий Рылеев; с весны же 1824-го Пущин - московский надворный судья.

Пушкину нравится достоинство друга, сохраненное после стычки с великим князем. В его духе и такой общественный вызов, как переход в квартальные надзиратели, надворные судьи: ведь это находится в совершенном соответствии с тем, чего он сам добивался в отношениях с Воронцовым, и всего за полгода до того, просясь в отставку, объяснял (дружески настроенному начальнику канцелярии Воронцова А. И. Казначееву):

«О чем мне жалеть? О своей неудавшейся карьере? С этой мыслью я успел уже примириться ‹…› Я не могу, да и не хочу притязать на дружбу графа Воронцова, еще менее на его покровительство: по моему, ничто так не бесчестит, как покровительство ‹…› На этот счет у меня свои демократические предрассудки, вполне стоящие предрассудков аристократической гордости.

Я устал быть в зависимости от хорошего или дурного пищеварения того или другого начальника, мне наскучило, что в моем отечестве ко мне относятся с меньшим уважением, чем к любому юнцу-англичанину, явившемуся щеголять среди нас своей тупостью и своей тарабарщиной.

Единственное, чего я жажду, это - независимости, (слово неважное, да сама вещь хороша); с помощью мужества и упорства я в конце концов добьюсь ее. Я уже поборол в себе отвращение к тому, чтобы писать стихи и продавать их, дабы существовать на это, - самый трудный шаг сделан. Если я еще пишу по вольной прихоти вдохновения,