Пушкин и декабристы

296

Рылеев - Бестужеву:

Хоть Пушкин суд мне строгий произнес

И слабый дар, как недруг тайный, взвесил,

Но от того, Бестужев, еще нос

Я недругам в угоду не повесил.

Моя душа до гроба сохранит

Высоких дум кипящую отвагу;

Мой друг! Недаром в юноше горит

Любовь к общественному благу!

Поэтические и политические оценки как будто не сходятся, сталкиваются, заостряются в полемике: взгляд Пушкина на «цель поэзии», конечно, много сложнее шутливой формулы Дельвига; Рылеев же обижен, но вряд ли откажет Пушкину в отваге высоких дум.

Спор 1825 года на том, как известно, не кончается, возобновляясь по новым поводам.

А. Бестужев пишет в последней «Полярной звезде» о первенстве в России критики над литературой (имеется в виду, конечно, декабристская идейная критика), полагает, что в России отсутствуют гении и недостает талантов.

Пушкин: «У нас есть критика, а нет литературы. Где же ты это нашел? именно критики у нас и недостает ‹…› Что же ты называешь критикою? Вестник Европы и Благонамеренный? библиографические известия Греча и Булгарина? свои статьи? но признайся, что это все не может установить какого-нибудь мнения в публике, не может почесться уложением вкуса. Каченовский туп и скучен, Греч и ты остры и забавны - вот все, что можно сказать об вас - но где же критика? Нет, фразу твою скажем на оборот; литература кой-какая у нас есть, а критики нет. Впрочем, ты сам немного ниже с этим соглашаешься.

У одного только народа критика предшествовала литературе - у германцев.

Отчего у нас нет гениев и мало талантов? Во-первых, у нас Державин и Крылов - во-вторых, где же бывает много талантов» (XIII, 177-178).

Пушкин (30 ноября 1825 года): «Кланяюсь планщику Рылееву, как говаривал покойник Платов - но я, право, более люблю стихи без плана, чем план без стихов» (XIII, 245).

Обе стороны идут на уступки. Пушкин признает, что «хотел было покривить душой», соглашаясь с мнением

Байрона в споре с Боулсом, в то время как оба «заврались». Рылеев смягчает не дошедшее к нам резкое суждение Бестужева о Жуковском и особенно о Батюшкове.

За вычетом этих эпизодов каждый стоит на своем, и связь «второго диспута» с первым, об Онегине, очевидна: Рылеев и Бестужев подсказывают Пушкину полезные и благородные темы (край русской свободы близ Пскова, сатира), а Пушкин, нарочито смешивая серьезность с шуткой, парадоксально заостряя реплики, противопоставляет «планам», «высокой цели» - «стихи без плана», «цель поэзии - поэзия»… Бестужев, говоря о том, что критика в России сильнее литературы, подразумевает, конечно, что его направления ближе к общероссийским, высоким задачам, чем «цех поэтов»; Пушкин же разумеет, что не нужно преувеличивать зрелость «бестужевского направления» («литература кой-какая у нас есть, а критики нет»).

Изучение этих споров - дело очень непростое ¹. Огромность пушкинского гения может создать преувеличенное представление о его правоте в дискуссиях с менее талантливыми собеседниками. Это было бы особенно существенно, когда б предметом обсуждения стали чисто поэтические материи. Но ведь речь идет, в сущности, о смысле жизни, о судьбах человеческих и народных. Мы понимаем, что Пушкин прав, не видя подлинного историзма в рылеевских «Думах», хотя герои и события там взяты из российского прошлого. Однако Рылеев ведь ищет ответа в другой «системе координат»; и в то время, как Пушкин найдет отрывок из поэмы «Наливайко» растянутым и с трудом напишет автору несколько добрых слов - братья Бестужевы, например, услышат пророческое звучание в строках:

…Известно мне: погибель ждет

Того, кто первым восстает

На утеснителей народа, -

Судьба меня уж обрекла…

Обе стороны отстаивают свою правду. Каждая из сторон идет своим единственным путем к своим оценкам ².

¹ См. о них: Б. С. Meйлах. Пушкин и русский романтизм. М.-Л., Изд-во АН СССР, 1937.

² Огарев: «Пушкин своей всеобъемлющей впечатлительностью не мог понять исповеди Наливайки; публика поняла ее и откликнулась. Пушкин искал образа казацкого вождя, чтоб быть вполне удовлетворенным этим отрывком, и не находил его - и был прав; он только забыл в заглавие поставить: исповедь Рылеева, но тогда бы он удовлетворился» (Н. П. Огарев. Избранные произведения, т. 2. М., Гослитиздат, 1956, с. 471).