Пушкин и декабристы

240

«С перегородкою коморки».

«Иван-царевич по лесам…».

Декабрь - начало января:

Начаты «Автобиографические записки».

Задуман и начат «Борис Годунов».

«Ты вянешь и молчишь…» (начало).

«Послание к Л. Пушкину».

«Лизе страшно полюбить…».

«Воображаемый разговор с Александром I».

«Сожженное письмо».

«Признание».

Добавим к этому написанное прежде, - всю мудрость Юга, Петербурга и Лицея; прибавим еще не написанное, но уже задуманное; прибавим общественный эффект в связи с появлением именно в эти месяцы печатных сочинений поэта (написанных, понятно, раньше). Так в последнюю неделю декабря, когда Пущин еще в Петербурге, выходит отдельное издание первой главы «Евгения Онегина», а также альманах «Северные цветы», где - «Песнь о вещем Олеге», «Демон», «Прозерпина», новые онегинские строфы. Начиналось такое ощущение своего дара, которое через несколько месяцев вылилось в знаменитое: «Я могу писать…»

Но поэту двадцать пять лет; несправедливая ссылка, ярость против тех, кто сослал, мысли о клевете, побеге, даже самоубийстве; нелепая ссора с отцом, из которой могут выйти еще большие неприятности - «пахнет палачом и каторгой»… Прибавим еще любовь и разочарование на юге, новые увлечения здесь, и Жуковский, который два месяца назад написал: «Ты имеешь не дарование, а гений ‹…› Ты рожден быть великим поэтом; будь же этого достоин. В этой фразе вся твоя мораль, все твое возможное счастие и все вознаграждения. Обстоятельства жизни, счастливые или несчастливые, шелуха. Ты скажешь, что я проповедую с спокойного берега утопающему. Нет! я стою на пустом берегу, вижу в волнах силача и знаю, что он не утонет, если употребит свою силу, и только показываю ему лучший берег, к которому он непременно доплывет, если захочет сам. Плыви, силач ‹…› По данному мне полномочию предлагаю тебе первое место на русском Парнасе. И какое место, если с высокостию гения соединишь и высокость цели!» (XIII, 120).

Заметим строки о «высокой цели» и еще вернемся к ним

позже. Внешне, словесно, пожелания Жуковского удивляюще сходны с «нотациями» Пущина и других декабристов; Пушкин же тронут этими обращениями, потому что в это самое время уж ощущает - «я могу писать». Дважды замеченное Пущиным - «ему наскучила прежняя шумная жизнь», «тут, хотя невольно, но все-таки отдыхает… с музой живет в ладу» - все это позже будет описано самим поэтом и - снова повторим - останется важнейшим воспоминанием о первой Михайловской осени:

Но здесь меня таинственным щитом

Святое провиденье осенило,

Поэзия, как ангел-утешитель,

Спасла меня, и я воскрес душой.

Новое, особенное состояние Пушкина - один из источников его радостного настроения, замеченного Пущиным, - «шуток, анекдотов, хохоту от полноты сердечной».

Теперь затронем интересную и важную для нашего повествования проблему: что знал, о чем думал, чего хотел видный член тайного общества Иван Пущин, разговаривая с Пушкиным 11 января 1825 года? Снимем вопрос о том, что он рассказал: поймем его действительные представления о ближайшем будущем, о наиболее вероятном ходе событий. Ведь эта «сверхзадача» все равно должна наложить печать на разговор, размышления о будущем, ближнем и дальнем…

Сохранилось немало высказываний Пущина и его друзей, относящихся ко времени до и после встречи 11 января, о слабости, медленности действий тайного общества. Так Матвей Муравьев-Апостол писал брату Сергею (3 ноября 1824 года):

«Проезжая через Москву, я видел двух лиц, которые сказали мне, что еще ничего не сделано, да и делать нечего - благоразумного разумеется» ¹.

Тогда же Нарышкин (в присутствии Пущина), узнав об усилении Южного общества, заявляет: «Мы находимся в совершенном бездействии» ².

Во многих письмах встречаются фразы о готовности «через пять лет», «разве что через десять лет».

Что же касается Пущина, то ему было нелегко в Москве в основном из-за медленного, апатичного развития дела.

¹ ВД, т. IX, с. 211.

² См. И. В. Порох. Деятельность декабристов в Москве. - Сб.: «Декабристы в Москве». «Московский рабочий», 1963, с. 77.