Счастливый случай

Глава 313

Привычным усилием воли он прогнал этот вкрадчивый шёпот туда, где ему было самое место. Прочь из сознания.

— Это хорошо, — напряжение сделало его голос хриплым. — Это правильно… Не нужно тебе находиться там, где Тьма даёт о себе знать. Хорошо, что ты ушла… Я буду приходить, когда это станет для тебя безопасным. Для тебя и… Остальных. Как сейчас.

— Да причём тут моя безопасность?! От кого?! — выкрикнула Шер. Накатившее ощущение, что горит и рушится всё — палуба, переборки, космос, что происходит что-то непоправимое, выбивало из колеи, заставляло спешить… — Нет же, неправильно, что я ушла! Но… Когда Тьма — это твой Джерек, это одно! А когда это прекрасная женщина? И если всё вместе?! А я не могу… Я не стану, Ник, стоять на пути! Ты волен в своих чувствах! И если ты так сейчас говоришь… Значит, мой свет уже больше тебе не светит?

Она прижалась к переборке и с трудом переводила дыхание, глядя на Ника огромными глазами.

Ник смотрел на неё и не верил тому, что услышал. Не мог поверить. Не хотел…

На миг на Шер плеснуло растерянностью. Потом упала глухая стена.

Ник отвернулся — и исчез. Взгляд человека не мог уследить за Одарённым, который задействовал Ускорение.

Сухо щёлкнули замки, фиксируя штурмана в кресле. Так же сухо прозвучал сигнал блокировки дверей изнутри.

— Адам. Не открывать. Никому. Даже капитану. Я опасен.

Голос, ронявший приказы в тишину кокпита, был сух, как песок пустыни где-то на побережье далёкой родины его народа.

Потом он упал в Силу, как падают со скалы в море — раскинув руки…

И исчез в ней, растворившись, как ещё одна крупинка соли среди мириадов других.

…он плыл в этом бесконечном океане, не имеющем ни берегов, ни дна, лишённый телесности и всего, что могло быть связано с нею — и смотрел на себя, приколотого к ложементу, как мотылёк к правилке, чёрно-багровым остриём боли и гнева.

Это было неприглядное зрелище.

Все долгие месяцы, когда он бегал, прятался, срывал одну операцию за другой, сдавал агентов Джерека, он старался не касаться Тьмы. Учитель почуял бы его… Потом, когда Римон, ещё не ставший Риком, подхватил его на околосолнечной орбите Дженериса, он думал, что сжёг в ярости звезды всё, что связывало его с прошлым — и Тьму тоже. Иначе как бы он смог продержаться так долго и не убить никого, чтобы восстановить свои силы?

А потом появилась Шер. Огонёк в беззвёздной ночи. Даже сейчас, там, где нет ничего, кроме Силы, он мог безошибочно угадать, где она…

Сегодня Тьма проснулась. Он сдержал её, когда Леди — да, безусловно Леди, теперь он это видел, — сознательно или нет, но спровоцировала ситуацию, в которой их застала Шер.

Но он мог не оказаться в этой ситуации.

Он мог отказаться от разговора с глазу на глаз.

Мог остаться на камбузе или уйти в их с Шер каюту, или вернуться в кокпит, наконец.

Он захотел узнать, что ему скажет фалиенка. И в этом ему было некого винить, кроме себя.

Теперь, глядя со стороны на себя самого, Ник видел, что переоценил себя и свою стойкость. Стоило рядом оказаться Тёмной — и его собственная Тьма подняла голову, готовая защищать то, что считала своим. Этот разговор там, в коридоре… Он извлекал слова и фразы из чёрного сгустка в штурманском кресле, пересыпал из одной несуществующей ладони в другую. Перебирал, рассматривал. Менял местами, поворачивал другой стороной. Изучал.

У каждого слова есть много сторон. У каждой стороны — свой оттенок значения, смысла. Зачастую радикально меняющий суть всего сказанного. И это работало в обе стороны. Каждый из них услышал своё. То, что страшило больше всего.

Испугалась. Она так сказала. И дальше смотрела глазами своего страха и слушала его ушами. И говорила его голосом…

У Ника тоже был свой страх. Однажды обнаружить, что его огонёк больше ему не светит. Что от него отвернулись. Что больше он не нужен, и ему остаётся только брести обратно во Тьму, из цепких объятий которой он, как ему думалось, вырвался. Потому что без этого света в мире не останется больше ничего.

И он не мог там, в замкнутой скорлупке корабля, думать о других значениях и смыслах услышанных слов. Мог только не верить. Ни на мгновение не верить, что услышанное им — правда.

Это неверие он унёс с собой в рубку и теперь изучал его внимательно и пристально, как, может быть, Шер изучала данные своих пациентов. Ставил диагноз самому себе.

Его так задело это "не буду стоять на пути" — почему? Потому что для него это означало — "я не стану бороться за тебя"? Потому что он — стал бы?

О да… Не просто встал бы на пути — костьми бы лёг, но не отдал, не уступил кому бы то ни было, если бы вдруг в её жизни появился другой мужчина. И плевать, насколько сильнее мог бы оказаться этот соперник. Ей — не сказал бы ни слова. Потому что она действительно свободна в своих чувствах. Но другой мужчина?

Одному из них пришлось бы умереть или отступить. Отступить Ник не мог. При одной мысли о том, что кто-то ещё может быть рядом с нею, Тьма взвилась бы как ужаленная — и горе тому, кто её разбудил…

Он ждал от неё такого же отношения?

Но чем, по сути, оно отличалось от чувства собственничества — неотъемлемой черты всех Тёмных? От этого неукротимого: "Моё! Только моё!"

Могла ли она разделить с ним это чувство?

Он знал ответ…

Может быть, если бы в ней сегодня говорил не страх, она сказала бы это иначе. Другими словами. Так, чтобы он понял и не прятал сейчас от всех то, что раздирает его изнутри.

У слов, которые одно за другим падали в пустоту и таяли там, были другие грани. Меняющие всё.

"Я тебе доверяю. Ты меня никогда не предашь…"

Когда последнее из них исчезло, Ник взглянул на себя ещё раз — и пошёл в глубину. Туда, где ещё никогда не рисковал оказаться, но где хотел оставить всё то, что отравило сегодня их обоих. То, в чём упрекнул Айрен — но не увидел в себе самом. У Силы нет дна. Так говорят.

Он собирался это проверить.

Вечность спустя, когда уже ничего не осталось от ярости и боли, тянувших его всё ниже и ниже, Ник узнал, что Сила отнюдь не бездонна — если только это действительно было дном её океана, а не ещё одной границей, которую он не мог преодолеть, как ни стремился. Он знал, всем существом ощущал, что там, по ту сторону, есть что-то ещё. Может быть, гораздо большее, чем доступное им всем, Одарённым и нет. Но он не мог туда прорваться. Не мог оставить там то, что встало между ним и Шер.

Не мог…

От безмолвного крика, рвущегося из самых потаённых глубин сердца, казалось, всколыхнулся весь океан. Обессиленный, опустошённый, отчаявшийся Ник лежал, распластавшись на этой незримой преграде, когда его достиг беззвучный отклик.

Его услышали…

В медотсеке опять стояла мёртвая тишина. Док ещё как-то смогла выписать Шай к ней в каюту, с ней отправила и Склива. На этот раз забота даже о её девочке ей не помогла. И вот теперь, в темноте, где уже не теплились визоры и подсветки 2-1В, она сидела на полу у стены. В темноте можно не держать лица, можно не идти прямо, словно не в тебя попал заряд… Это было разочарование — убийственное оружие. После которого дышать нельзя, искать оправдания для себя нельзя, думать о будущем нельзя… Можно только смотреть в одну точку… Жаль, что это не кокпит, и перед ней не гипер. Джетро говорил, что, если в него смотреть долго, то можно в нем исчезнуть. Но в кокпите Ник. А её для него и так нет…

Она сползла и растянулась на полу медотсека. И не почувствовала его холода.

Он так смотрел на неё, словно видит в первый раз… И какая разница, что она хотела или не хотела, чего она боялась или не боялась… Кому это теперь надо? Хотела сказать ему, что никогда не встанет на пути его счастья, всё равно, чем это обернётся для неё… Жизнь отдала бы за него, а не только радость этой жизни рядом с ним… Но боль, что Тьма откусывает от родного тебе человека всё больше знакомых и дорогих черт… А она ещё и помогла ей, о…

Всё. Больше она никому не скажет ни слова. Слишком много горечи от слов. Слишком много горечи. Слова зачёркивают всё — их полёт на синем спидере над грязным смогом Нар-Шаддаа, тяжёлые воды Золотого озера в пещере — всё зачёркивают какие-то слова. Обычные. Короткие. Может, не самые удачные. Но всё равно, они способны уничтожить всё за секунду.

Ни слова. Она будет лежать здесь, в медотсеке, на полу и смотреть в воображаемые звезды на потолке. Ей теперь некуда и незачем. И у них всегда есть Склив.

…Это было как зов, как слабеющий крик отчаяния, выдёргивающий её из окутавшего сумрака, закоченевшую в бесчувственности и скрючившуюся на холодном полу.

«Ник?!» — рванулось сердце, забившись о грудную клетку и вскипая горячей кровью. «Ник!» — теплеющими губами, каждой клеточкой и сознанием, сначала тихо, а потом во всю силу: «Ник, любимый, вернись, я здесь! Я с тобой! Я рядом, мой хороший. Мы вместе, Ник…»

Мгновение — очень странная частица времени. Иногда его не успеваешь даже заметить. Иногда оно тянется дольше, чем живёт Вселенная. Иногда…

То, что слышал Ник в таких глубинах, куда ещё никогда не заглядывал — и заглядывал ли кто-то вообще? — звучало странно и прекрасно. Настолько странно и прекрасно, что ему не с чем было это сравнить. Зов, несущий покой, обещание чего-то настолько превосходящего человеческие представления о счастье, что стало бы страшно — если бы здесь могло быть место страху. Голос, в котором было столько любви, что сами собой закрывались раны, истекающие тем, что разрывало его сердце — и оставляли его чистым, в нём больше не было ни горечи, ни отчаяния, ни тоски.

Ник не знал, где он, что с ним — это уже не имело значения. Он плыл, парил в звучании этого зова, возрождающего его, что-то меняющего в нём — пока вдруг не осознал, что стоит в дверях медблока и смотрит на Шер, лежащую на полу.

— Шер?

Он оказался рядом в мгновение ока, поднял её, прижимая к себе, укачивая, как укачивают маленьких детей.

— Я такой дурак…

Она помотала головой на его плече и непонятно, что там было "набуанским волопадом"- причёска, рассыпавшаяся и встрёпанная, или слезы.

— Не ты, не ты, Ник… — шептала она, уткнувшись в его куртку. — Это я дура… страшная дура… Ты только не уходи, даже с Тьмой в глазах не уходи… Мы справимся. Вместе справимся. Только не уходи, мой хороший.

— Шшшш… Я здесь, — шепнул Ник, обнимая её. Потом поднялся вместе с ней на руках. — Ты совсем замёрзла… Пойдём домой.

— Просто когда дверь кокпита закрылась, я перестала чувствовать… холод, — оправдывалась Шер, вытирая намоченное плечо мужа. — А домой… В твоих руках… Домой, если там ты… И горячий каф… — просияли нежностью серые, прозрачные её акварели свежей отмывки. — С радостью, мой хороший! Да и без кафа…

— Надо сказать Рику, чтобы разрешил Адаму выполнять бытовые распоряжения, — проворчал штурман, унося её из медблока. — Сейчас бы сказал: Адам, набери, пожалуйста, горячую ванну… А, не получится. У нас же только душ… Ну, хотя бы каф можно было бы заказать…

Он вспомнил про эксперименты на камбузе, дотянулся пальцем до комлинка и вызвал Вэйми, слишком поздно спохватившись, что понятия не имеет, который сейчас час. Вдруг уже глубокая ночь, и тви'лекка спит?

Но Вэйми ответила сразу. Шагая к лифту, Ник попросил её прислать горячего кафа к ним в каюту. И что-нибудь поесть.

Ладонь Шер была ещё замёрзшей, когда она ласково взъерошила седые вихры на голове штурмана.

— Зачем нам Вэйми? У тебя, кстати, жена, она бы всё сделала сама! — напомнила док вполголоса, чтобы всяким искинам, которые везде, пришлось бы понапрягать свои аудиосенсоры. — Я и идти могла, просто мне так нравится, когда меня держишь ты… — сияние улыбки не покидало ее глаз, лица и даже растрёпанных невзгодами жизни прядей волос.

— Так будет быстрее, это во-первых, — отмёл возражения штурман. — А во-вторых, жена не для того, чтобы она всё делала сама, а для того, чтобы её любить и носить на руках. И баловать…

Он замолчал, вспомнив сорвавшуюся у Шер фразу. Там, поющую вечность назад.

— Кстати… Мы так тебя замучили своей опекой, да?

Она закрыла ему рот своими тёплыми губами. Как когда-то, ещё в самом начале, когда они только обживали этот корабль. Когда тут всё у всех было впервые. Каюты, вахты… нежность.

— Забудь? — попросила она. — Всё, что было сказано и сделано в коридоре и раньше. Это слова, только слова. А про то, что у нас настоящее — я тебе не дам забыть.

И док коснулась губами морщинки в уголке волевого рта мужа.

Ник только крепче прижал её к себе.

— Уже забыл…

Но там, глубоко внутри, он знал, что не забудет этого вечера никогда. И никогда не позволит ему повториться.

— …и тут Дэй этому пирату отвечает: "Могу сделать для вас салат, который вы никогда не забудете". Он спрашивает: "Такой вкусный"?" "Нет, — отвечает Дэй, — такой, что ваш корвет на реактивной тяге обгонит скорость гиперпрыжка".

Нос кушибанина забавно дёрнулся от тихого смешка, уши вскинулись и опали.

Айрен рассмеялась, просто и искренне, чувствуя, как внутри ослабевает узел захлестнувших ее эмоций. Она даже начала думать, что все хорошо.

— Бус, — отсмеявшись сказала она, заметно смутившись, — прости, конечно, но… можно тебя погладить?

Если бы чешуя могла залиться румянцем, ящерица бы точно покраснела.

Старпом покосился на неё весёлым глазом.

— А я уж думал, ты так и не попросишь, — ухо легло так, чтобы его было удобнее гладить. — Можно и нужно. Я, знаешь ли, тоже люблю, когда меня чешут.

— Просто не хотела обидеть, ты же понимаешь, — когти ящерицы заскользили по белому меху, прекрасно чувствуя, где надо надавить сильнее, где слабее, а где почесать просто необходимо. Всего пара минут, и кушибанин растянулся у неё на коленях с блаженным видом и разве что не мурчал.

Воздух стал словно тяжелее, гуще. Айрен замерла, прислушиваясь. Где-то совсем рядом нарастало что-то тёмное, переполненное болью. И такое узнаваемое.

Сила вспыхнула болью. И все оборвалось, словно музыка мгновенно стихла на мучительно высокой ноте.

— Твою мать… — едва слышно прошептала фалиенка. Обострившимся чутьём она ощущала ещё один комок боли — совсем рядом. Вот теперь Шер было действительно плохо. А насколько плохо Нику, было не понять — Сила молчала так, словно его вообще здесь не было.

Кушибанин беспокойно приподнялся, напрягся, собираясь соскочить с коленей Айрен. Он тоже уловил происходящее.

— Нет, — Айрен придержала его, не давая спрыгнуть, — не ходи. Чуешь, как он закрылся? Ему явно надо побыть одному.

Она повела головой, словно принюхиваясь.

— И к ней — тоже не надо. Просто поверь мне. Не надо.

— Но им же плохо! — настаивал Бус. — Я должен им помочь.

— Иногда человеку нужно побыть одному. Подумать. Успокоиться. Ещё раз подумать.

Айрен машинально потёрла шею, вспоминая прощальный взгляд, которым одарил её Ник. Ей что-то очень не хотелось с ним встречаться.

— Это семейная ссора, Бус. Они же друг друга любят — и скоро поймут, что нужны друг другу. Третий только помешает.

Кушибанин неуверенно оглянулся на неё.

— Ты думаешь?

Он посерел, потом покраснел и наконец вернулся к привычной белой окраске.

— Я на самом деле мало что понимаю в семейных отношениях, — сознался он. — Меня выкрали совсем маленьким… Я почти ничего не помню о том, что такое семья. Ты, наверное, тоже, но у тебя хотя бы круг общения был более… разнообразный, чем у меня. Было где набраться хоть каких-то знаний… Хорошо, я не буду вмешиваться. Но если они не успокоятся… Я всё-таки пойду.

— Пошли на камбуз, — решила ящерица, — выпьем там что-нибудь. И я расскажу, что здесь случилось. А если ты потом тоже решишь меня придушить, я хоть смогу прятаться за Вэйми.

— Придушить? — лицо кушибанина по выразительности не уступало человеческому. Он решительно спрыгнул на пол и направился к выходу. — Пойдём. Похоже, всё куда запутаннее, чем мне казалось. Насухую тут не разберёшься.