Покрывало пока что надежно спрятало и его и паука. Тем более что паук, состоящий из тьмы, вообще вряд ли без светильников был заметен кому-либо. Все-таки, несмотря на острое зрение, гоблинам, чтобы видеть во тьме, нужные были какие-либо ориентиры — небольшие источники света от мха до светящегося жука где-нибудь вдали.
Первые мгновения после кормежки Зур’дах хотел отпустить паука, но потом подумал, что можно воспользоваться моментом и попробовать то, что он давно откладывал. Паук довольно сидел на руке: нажравшийся, сытый. Лучшее время, чтобы попытаться проникнуть в его сознание, как он уже делал с обычными пауками. Раз уж никто сейчас его не видит, то надо рискнуть.
Гоблиненок глубоко вздохнул и попытался вызвать то самое ощущение, когда кровь по его зову откликалась и приливала к глазам. Паук заинтересованно приподнял голову, явно почуяв в Зур’дахе какие-то внутренние изменения, и в тот же миг их взгляды встретились.
Паучья кровь послушно затопила глаза Зур’даха и даже то немногое, что он мог разглядеть под покрывалом пропало. Мир полностью погрузился во тьму. В голове возникло чудовищное напряжение от переизбытка паучьей крови и появились точки…Сердца других детей вокруг. Они слабо светились — какие-то сильнее, какие-то слабее, в зависимости от жизненной силы. А на его руке, где находился паук никакой жизненной точки не было. Пустота.
Всего миг продлилось это состояние, когда он видел чужие жизни, и уже в следующее мгновение он провалился в тягучую тьму чужого сознания. Сознания паука.
В этот раз отличалось всё. Будто он оказался не в живом сознании, как бывало раньше, а в какой-то замороженной зоне застывшего времени. Нет, тут были всё те же круги паутины, расходящиеся вокруг центра-сознания паучка, но никаких мыслей, желаний, намерений не было. Зато было другое — статичные образы.
Кроме того, паук явно знал, что Зур’дах внутри, но вообще никак на это не реагировал.
Каждый образ был скрыт вуалью тьмы, поэтому чтобы увидеть что там, нужно было прикоснуться к нему — мысленно, усилием воли. Зур’дах не удержался и дотронулся до первого образа. Им оказался он сам, и, к его удивлению, его образ сопровождали эмоции удовольствия и радости от того, что он кормил паука такой вкусной тьмой. И этого никак нельзя было ожидать от создания тьмы, которое и живым-то не являлось. Зур’дах на мгновение опешил. А еще он четко понял что когда он скармливает пауку именно капли тьмы, то тот растет и развивается, а вот остальные кристаллики и песчинки лишь поддерживают его не-жизнь.
Интересно…
Значит… — оно всё же что-то чувствует.
Его собственный образ занимал мало места, всего лишь небольшое облачко среди паутины сознания.
Зур’дах вынырнул из него, и погрузился во второй образ, он выбрал самый большой — ему стало интересно, что же там?
И сразу об том пожалел.
Потому что на него накатила такая волна ненависти, что его собственное сознание скрутило до тошноты.
Ай!
Зур’дах увидел Праматерь, ту самую, которую видел во тьме, — внутри тела огромного паука, — прекрасную белокожую женщину с паучьими глазами и белоснежными волосами, окутывающими ее тело целиком.
И вот ее паук люто ненавидел. Откуда в голове маленького паучка взялся этот образ — Зур’дах не представлял. Не мог же он ее видеть вживую?
А потом до него дошло. Может он видел ее во тьме? Как Зур’дах в Ямах?
Ведь такой крохотный паучок вряд ли мог далеко уползти из этой пещеры.
За что он ее ненавидит? Он ведь тоже тоже паук!
Это ему было непонятно. В его представлении каждый паук, как и огневки в пещере Праматери, должен испытывать восторг по отношении и паучихе. Но спутать с чем-то другим эмоцию, которая кружилась плотным коконом вокруг образа Праматери было невозможно — это была ненависть; древняя, непримиримая, затаенная. Но почему существо плоть от плоти паучихи ее ненавидело? Гоблиненка аж самого затрясло от эмоций, который он уловил, настолько они были сильны.
Но уже через пару мгновений Зур’даха выбросило обратно, в паутину сознания.
Ему сразу полегчало.
Возвращаться и проверять другие образы не хотелось. Потому что тошнота и какой-то неприятный горький привкус после посещения этого образа, остались в нем, будто он и сам должен ненавидеть Праматерь.
Несколько секунд он приходил в себя, а потом, стряхнув эмоции решил продолжить.
Ладно, — подумал он, посмотрев на центр паутины, — Надо попробовать.
Миг, и он устремился к центру сознания паука.
И…тот впустил его, добровольно. В ту же секунду он стал как бы незримым спутником паука, исчезла паутина сознания и он теперь смотрел его глазами.
Никакого контроля или чего-то подобного — паук был полностью самостоятелен, и Зур’дах даже не пробовал толкать в него свои мысли или пытаться перехватить контроль, — он ЗНАЛ что этого делать НЕЛЬЗЯ. Его пустили простым наблюдателем, не более. Поэтому нарушать это хрупкое доверие не стоило.
Возможно потом можно рискнуть, но точно не сейчас. Не во время первого контакта.
Паук, наевшийся и довольный пополз прочь — выполз из покрывала, будто перетек в щель пола и залез на стену. Жидкой каплей скользнул между кладкой и оказался снаружи, после чего взобрался на крышу казармы. Паук двигался плавно, но быстро.
Привык к новому зрению Зур’дах не сразу, только через несколько минут, когда паук обустроился на крыше и, перебирая лапками, застыл, наблюдая за окружающим миром.
Объекты реальности казались неестественно огромными. От этого стало страшно. И любопытно.
Потому что он сразу увидел массу деталей, невозможных для обычного зрения. Даже каменная крошка и пыль на крыше обрели детали и не казались такими маленькими — он разглядел на них щербинки, оттенки серого и черного цветов. Одновременно всё обрело поразительную четкость. Весь мир, куда бы паук не сфокусировал свой взгляд становился как под увеличительным стеклом.
Мимо прошел дроу-стражник, и он казался прям-таки огромным черным гигантом-колоссом, который чеканил каждый шаг, громыхая. Кроме того, он через тело паука ощущал вибрацию от каждого такого шага.
Не думал, что они ходят так громко…
Потому что для него дроу ходили практически беззвучно, в отличии от тех же гноллов или обычных гоблинов-надсмотрщиков.
Значит паук ТАК их слышит?
Зур’дах не помнил таких обостренных чувств в тех пауках, в которых вселялся раннее, тут же…всё было кристально ясно слышно и видно.
Вдруг гоблиненок понял — ведь паук может заходить гораздо дальше, чем их пускают.
Я же смогу увидеть больше! Надо только чтобы он послушался меня!
Но самым удивительным было то, что паук будто прочитал мысли Зур’даха и тут же сдвинулся. Спустился со стены казармы и исчез в щели пола. Следующие несколько минут гоблиненок видел только трещины-щели в полу, которые для него были тоннелями.
Вынырнул паук через несколько строений от их казармы и точно так же поднялся на крышу уже другого здания, трехэтажного, будто поняв, что Зур’дах хочет смотреть как можно больше вокруг. Он застыл на крыше, и Зур’дах смог взглянуть далеко-далеко. Увидел справа Разлом, слева тренировочные площадки и одноэтажные строение, а впереди высокую башню, — особняк Айгура, Хозяина. Чем больше паук отдалялся от казармы, тем сложнее было удерживаться в его сознании. Теперь Зур’даху приходилось сильно напрягаться, чтобы не вылететь из паука.
Пещера оказалась гораздо больше чем он думал. И гоблинов тут было много, сотни и сотни. Дроу намного меньше. Ту сторону, где видимо были гноллы, он разглядеть отсюда не мог. Ему захотелось чтобы паук прополз еще дальше, еще больше посмотрел, но вдруг, неожиданно он наткнулся на ответную мысль.
Она обозначала и нет, и не могу, и не хочу, и страшно, и всё это одновременно. Дальше этого здания паук ползти не мог.
Значит, дальше этого здания он не ползает. Совсем как мы.
Зато, будто в компенсацию этого отказа, паук пополз обратно, и начал показывать Зур’даху видимо свои любимые места. Темные уголки, нычки, и показателем того, что тут он часто бывает была черная паутина сплетенная из тьмы. Некоторые трещины в полу вели близко к Разлому, но по ним паук тоже далеко не заходил, будто боялся тьмы разлома.
Частичка этого страха передалась гоблиненку.
Свое небольшое путешествие паук закончил на крыше их казармы, где тоже оказалась сплетена большая сеть из тьмы, в которой лежали мертвыми десятки пойманных насекомых, от мотыльков и мошкары до довольно крупных летающих жуков.
Вот куда уходит тьма! Вот зачем она ему нужна.
А паутины было много и чем-то она напоминала те самые капли тьмы, которые он формировал — так же поблескивала и казалась живой.
За всем этим Зур’дах не заметил как сильно начала болеть голова. Слишком он был увлечен всем тем, что паук показывал ему, не обращая внимания на всё остальное, поэтому гоблиненок заметил боль только когда она стала совсем невыносима.
Он стиснул зубы, закрыл глаза, и отпустил всякое мысленное усилие, которое удерживало его в сознании паука.
Миг — и он вновь очутился в своем теле, с раскалывающейся головой.
На сегодня точно хватит!
Он не знал, сколько времени прошло, потому что подсознательно понимал, — время внутри паука могло течь совершенно иначе.
Уже через несколько минут он вырубился от резко нахлынувшей, вдобавок к головной боли, усталости, и уснул прямо так — полностью накрытый покрывалом.
В следующие дни паучок стал еще легче идти на контакт: достаточно было гоблиненку появиться и поманить рукой, как тот бежал к нему и запрыгивал. Словно после того взаимного пребывания в его голове, он окончательно определил для себя, что Зур’даху можно полностью доверять.
А может он и у меня в голове побывал?
Новые сеансы единения с паучком, Зур’дах проводил короткие. Не больше пяти минут по своим ощущениям — ровно до того момента, как не начинала болеть голова, — это был знак, что достаточно.
Пару раз гоблиненок замечал паука на потолке казармы, и в такие моменты внутренне напрягался, боясь, чтобы никто того не заметил. С другой стороны, на подобном расстоянии увидеть, что паук состоит полностью из тьмы было очень сложно.
Однако, поскольку управлять пауком он не пробовал, и скорее всего не смог бы, он рассчитывал что паук сам будет осторожен.
Если в какой-то из дней Зур’дах забывал накормить его, или было слишком много тренировок, то паук, как и в тот раз, сам появлялся в казарме, дожидаясь пока все уснут.
Однорукий тем временем, пообещал детям, что через несколько дней они начнут тренироваться с новыми тварями, а не только с Шустряком, который всем изрядно поднадоел и уже не представлял опасности. К его движениям, атакам, рывкам и скорости они привыкли.
Зур’дах больше ни разу его не ударил.
Баланс, который Тар’лах говорил не тренировать, он всё же тренировал. И если раньше он мог только ходить с ним, то теперь он трижды умудрился использовать его во время спарринга с Шустряком. Ненадолго, правда, не более пятнадцати уворотов, но и это было прогрессом.
Войти в состояние Баланса было сложно, но это еще полбеды, сложнее было в нем удержаться. Зур’дах заметил, что если в его голове начинали появляться разные мысли, переживание, эмоции, даже легкий страх или боязнь, — Баланс тут же исчезал. Только когда сознание было чистым, практически безэмоциональным, у него получалось держать его дольше.
К тренировкам прыжков однорукий добавил еще одну их разновидность. На равном расстоянии на площадке были расставлены каменные кирпичи, которые на максимальной скорости дети должны были перепрыгивать.
Никакой ходьбы или бега. Прыжок-прыжок-прыжок. Без остановок. По двадцать-тридцать прыжков подряд. И пока никому не удавалось пройти дистанцию без того, чтобы не грохнутся на пол, потеряв равновесие во время одного из прыжков.
К третьей тренировке Зур’дах привык к подобному типу нагрузки. В промежутке-отдыхе между подходами, однорукий добавил им еще нагрузку.
Метание камней. На площадке он установил мишени и подготовил каждому горсть метательных камней.
— Всем вам нужно повышать меткость. Чувство дистанции. Потом вы будете учиться метать кинжалы, и хороший навык метания камней облегчит вам жизнь. Но даже камень может оказаться полезным. Иногда удачно запущенный камень, к примеру в глаз, или нос, или другое чувствительно место, может дать мгновение передышки, или даже дезориентирует монстра, Поэтому не стоит относиться к этому наплевательски. Это так же важно как и всё остальное, чему я вас учу.
Сопровождалось это обычно хорошим подзатыльником тому из детей, кто делал это спустя рукава.
Даже в таком, казалось бы простом навыке, Тарлах их учил. Каждому показывал как правильно стать, как поставить ногу и развернуть корпус, чтобы бросок получился мощнее. Как размахнуться рукой и вложиться в этот бросок. Детям было проще, потому что работать с телом они научились во время обучения кулачным ударам.
— Да что ты машешь рукой как идиот⁈ Бросок должен быть мощным, точным и расслабленным, зажатой рукой ты ничего не сможешь.
Потом переходил к следующему ребенку.
— А ты чего так резко бросаешь? Хочешь выбить себе плечо или другую травму получить? Начинай по-новой и делай как я показываю. Я слежу, давай-давай!
Однорукий действительно успевал следить за каждым.
Зур’дах бросал камни неплохо, но далеко не лучше всех. Вновь отличилась Кайра. Может ее броски и не были такими мощными как у него, зато они были точными и быстрыми. Тут ей равных не было. Она попадала ровно туда, куда хотела.
— А ты молодчина, девочка. — похвалил ее несколько раз однорукий, потрепав по голове.
Похвальба тренера была большой редкостью, поэтому Кайра сразу приподнимала голову от гордости.
Обычно, наблюдать за ее бросками Зур’даху было радостно и приятно. Но сегодня что-то было не так. Что-то зудело в душе, не давая покоя. И глядя на однорукого и Кайру, он пытался понять — что же ему не дает покоя.
Гоблиненок застыл, перебирая мысли и воспоминания. Ища то, что его беспокоило.
Я уже видел что-то похожее… — понял он вдруг.
Точно такая же сцена.
А потом резко нахлынула боль, кольнувшая сердце так сильно, что он аж присел.
Кая! — чуть не вскрикнул он.
Ведь на какое-то время он совсем забыл о ней.
И резко всплывшее воспоминание встало перед ним совсем живое, будто это случилось только вчера. Воспоминание о том, как Драмар учил бросать камни Каю, и как хорошо у нее получалось. И как потом такими бросками она помогала ему в боях с тварями Подземелья.
Дыхание перехватило и он еле удержался, чтобы не заплакать.
Сердце сдавило невидимой рукой, выжимая из него все соки.
Больно.
Зур’дах замахал рукой, пытаясь прогнать это слишком болезненное воспоминание.
Вытерпеть.
Хорошо хоть тренировка через десяток минут закончилась и они двинулись к казарме. Потому что долго наблюдать за бросками Кайры он бы не смог — слишком всё было похоже.
До сна оставался час отдыха.
Зур’дах пошел на задний двор казармы и молился, чтобы никто за ним не увязался. Он не хотел чтобы ему мешали. Мешали плакать.
Едва он сел как появился паук. Он залез на руку гоблиненка, и, заглядывая в глаза своего кормильца, как бы спрашивал — почему ты плачешь?
Зур’дах громко выдохнул и вытер слезы. А уже через пару мгновений взгляд его наткнулся на разбросанные белые мелки, которые теперь всегда лежали тут.
Встав, он немного походил возле них, а потом взял парочку в руки и отошел от казармы.
Он смотрел на пол и ему захотелось что-то нарисовать.
Кого-то.
Руки рванулись нарисовать Каю, но Зур’дах сдержался.
Нет…начинать следовало не с Каи. Воспоминания, образы вставали перед глазами одно за другим.
Я должен нарисовать их всех. Каждого.
Гоблиненок сел, привел дыхание в порядок, и чиркнул мелком по камню.
Линия.
Еще линия. Точка.
Он не спешил, это было слишком важно, чтобы спешить.
С каждой черточкой его рука двигалась все свободнее и свободнее, и вскоре уже сама начала выводить линии, черты лица, которые он рисовал уже не единожды.
Вскоре из линий и точек начало получатся лицо. И получалось хорошо, совсем как живое.
Через минуту размышлений, Зур’дах решил впервые добавить к лицу и тело.
Нарисовать в полный рост.
Тар’лах собрал всех детей в казарме, Дах куда-то запропастился, поэтому собирать и укладывать детей пришлось ему. Отдых закончился. Пора было идти спать. Не хватало только одного ребенка.
Зур’дах! — мысленно воскликнул он.
— Ну кто бы сомневался… — буркнул он уже вслух, — Вечно этот засранец прячется по всем углам.
Выйдя из казармы тренер громко выдохнул:
— Ну, говнюк, сейчас мы тебя найдем. Давно хотел тебя отделать.
Однорукий был сегодня не в духе, несмотря на порадовавшую его на тренировке Кайру, а потому с удовольствием зарядил бы любому, неважно какому ребенку подзатыльник-другой. Как назло все вели себя примерно и тихо, будто чувствуя настроение надсмотрщика.
Ожидаемо, он нашел мальчишку на заднем дворе казармы. Тот что-то рисовал. Как обычно.
— Зур’дах! — окликнул он его, — Сколько можно сидеть, все уже ложатся спать! Живо в казарму!
Мальчишка медленно поднялся сжимая мелок в руке. Глаза у него были красные, воспаленные, а лицо…лицо, будто он не спал целую неделю, таким оно истощенным и изможденным оно было.
Тар’лах подошел поближе и слова застряли у него во рту.
Потому что подобное он видел впервые. Перед ним были рисунки…рисунки в полный рост. Да, он видел что Зур’дах рисовал раньше, но это…это было на другом уровне. Таких реалистичных изображений он никогда не видел. Нет, — он конечно видел изображения на посуде и других предметах у дроу, но тут…Тут было что-то совершенно другое. Лица были как живые. Будто на тебя смотрят и пронзают взглядом.
Тар’лах сглотнул.
— Кто это?… — тихо спросил однорукий, сделав шаг вперед, не в силах оторвать взгляд.
Лицо Зур’даха, этого засранца, которого он невзлюбил с первого дня, приняло какое-то почти суровое, и отрешенное выражение. Такое, какого вообще не ждешь от ребенка.
— Вот это… — палец его указал на первый рисунок, — Моя мама…
Однорукий никогда не видел гоблинши подобной красоты. Лицо ее было грустным, печальным и обреченным одновременно.
Почти десяток мгновений он молчал.
— И что с ней случилось? Она погибла там, со всем вашим племенем?
Спрашивать подобное не хотелось, но он все же спросил.
— Нет, — резко ответил Зур’дах, — Ее изуродовала одна сука. И после этого мама…мама…- мальчишка не мог произнести слова, но все же выдавил из себя, — Покончила с собой.
Однорукий застыл. Слова были будто вердиктом, итогом всей жизни этой женщины.
— Мы с Драмаром сожгли ее на Пепелище и прах развеялся по пещере.
Потом мальчишка стал перед следующим рисунком, изображающим дряхлого старика с глубокими морщинами и странным посохом-клешней. Лицо его было суровым и недовольным.
— Это Драмар. Это он нас вывел из племени, когда Предок проснулся. Это он нас спас. Его схватили ваши…
Зур’дах сплюнул и зло топнул ногой.
— Наши? — удивленно повторил Тар’лах.
— Ваши! Дроу поганые…Мы даже не знаем что с ним теперь…
Гоблиненок встал перед следующим изображением.
— Это Инмар…Он должен был пройти поглощение, но все пошло не так….Все пошло неудачно…
Мальчишка замолчал.
— Драмар его заколол…Он превратился в тварь…полностью…покрылся чешуей….
Тар’лах знал, что это такое. Прекрасно знал.
Изображенный мальчишка стоял рядом со стариком. И только сейчас однорукий заметил, что левую руку старик положил на этого Инмара.
Взгляд перенесся дальше.
— Это Кракх и Дракх… — продолжил Зур’дах, — Мы убегали от камнепада и их обоих задавило насмерть.
Оба мальчишки были похожи друг на друга, видимо братья. Они застыли с драчливыми выражениями лиц и вытянутыми кулаками, будто в шутку атакуя друг друга.
Последней была девочка.
Мальчишка застыл и на лице его отразилась неимоверная боль, а на глазах выступили слезы.
— Это Кая…после камнепада нас с остальными разделило и мы остались вдвоем.
Тар’лах напряженно ожидал, что же Зур’дах скажет дальше.
— Мы выживали много дней, пока на нас не напала огромная многоножка…Она свернула Кае шею….Раз…и всё…И Каи больше нет…Все случилось так быстро…
— А ты… — спросил было однорукий, — Как выжил?…Убе…
— Я убил эту тварь!
Мальчишка закусил губу и вдруг совершенно неожиданно убежал. Не договорив.
Тар’лах остался стоять, глядя на всех этих гоблинов. Что-то было жуткое и неправильное в том, что все они мертвы. В том что старик мертв, он не был уверен, но вероятность этого была высока. Немощные рабы дроу не нужны.
Взгляд его остановился на последнем изображении. На девочке. Она была совсем маленькой. Самой маленькой.
Лицо ее было совсем как живое, доброе. Она весело смеялась и игралась с крупной змейкой.