Подземелье

Глава 7

Проснулся он от того, что кто-то тряс его за плечо. Спать было хорошо и приятно, во сне ничего не болело, просыпаться совсем не хотелось, но его снова тряхнули за плечо.

Пришлось нехотя открыть глаза.

Над ним склонилась мать.

— Опять подрался? — спросила она грустно покачав головой.

Зур’дах помрачнел. Признаваться, что ни с кем он не дрался, что его избили как последнего сопляка, было стыдно.

Разве это драка? В драке отпор дают, хоть какой-то, а это…это было просто избиение. Поэтому, он промолчал.

— Ладно, — улыбнувшись сказала мама, — поднимайся, займемся твоим лицом, а то тебя не узнать.

Зур’дах с трудом поднялся, — ноги затекли и теперь по ним ползали тысячи мурашек.

Мать помогла встать и усадила перед огнем костра, в который она подкинула каких-то трав и сухих растений. Огонь вспыхнул, выбросив вверх сноп искр и сильно задымил. Гоблиненок закашлялся.

После этого Айра взяла влажную тряпку и отерпла его лицо от засохшей крови. Потом бросила в огонь уже другой пучок травы. Он как и предыдущий сильно задымился, но пах уже совсем иначе.

— Дыши, дыши… — мама подтолкнула ладонью к нему побольше дыма.

Пучок травы был совсем небольшим, и скоро догорел, выдав необходимое количество дыма.

После этого мать прощупала его грудь где теперь виднелся огромный, в две ладони, синяк, и начала втирать какую-то мазь из каменной баночки. В грудь одну, на лицо другую. Каждое ее прикосновение отдавалось болью, и он еле сдерживался, чтобы не вскрикивать каждый раз.

Глубоко вдохнув дыма дурман травы, именно ее использовала мать Зур’даха каждый раз когда лечила его, — он ощутил как боль, там, где касалась руками мать, потихоньку отступает. Прикосновения мамы к лицу и груди уже не вызывали таких вспышек боли как поначалу.

Слегка затошнило. Голова закружилась, но лишь немного. Все это были обычные для всех реакции на дурман-траву.

Мягко и внезапно нахлынувшая слабость, заставила рефлекторно разжать прежде стиснутую ладонь. Снова клонило в сон.

— Это что еще за мерзость⁉ — брезгливо воскликнула мать.

Гоблиненок непонимающе посмотрел на нее, а потом на ладонь и вздрогнул. Как вновь угольница оказалась в ладони он не представлял. Он думал она заперта в небольшом кармане одежды.

— Драмар дал. — вяло признался гоблиненок.

Дым здорово так расслабил и тело и голову.

— Опять этот Драмар, — раздраженно вздохнула мать, — Ну-ка дай сюда эту тварь.

Зур’дах нехотя протянул руку.

— Только не убивай ее.

— Не буду. — пообещала мать.

Насекомых мама ненавидела, и Зур’дах конечно, это прекрасно знал, но ничего не мог поделать с желанием тащить домой любое редкое насекомое.

Она куда-то положила насекомое, и принялась уже другой мазью обрабатывать оставшиеся ссадины и ушибы по всему телу гоблиненка.

Мать уложила гоблиненка на меховую подстилку.

— Глаза закрой. — приказала она.

Собственно, глаза Зур’даха уже и сами закрывались. На лице все еще чувствовалась вязкая, и вызывающая волны холодных мурашек мазь. Несколько мгновений, и он уже не ощущал ничего, кроме мягко обволакивающей его сознание тьмы.

Айра еще долго смотрела на сына, думая о своем решении. Нужно ли пытаться из него сделать…сделать почти Охотника? Не только ведь в Испытании дело, — ее сыну нужна сила, иначе его и дальше будут бить и унижать, прямо как сегодня, и ни он, ни она, ничего с этим поделать не смогут.

Решение верное. Если он переживет Поглощение, это даст ему реальную возможность выжить на Испытании. Все Охотники, и их дети в том числе, даже всего лишь после первого Поглощения, уже становятся значительно крепче, сильнее, быстрее нежели прежде, и сильнее обычных детей в разы.

Она это прекрасно знала. Именно эти качества и помогут ее сыну выжить.

Конечно, она знала, существует высокий шанс, что ее сын переживет Поглощение, тут Ксорх, конечно же не врал, но для нее это ничего не значило. Она была непоколебимо убеждена — именно ее сын сумеет пережить ритуал, чтобы там ей Охотник не говорил.

Когда Зур’дах проснулся на следующий день, раны уже подзажили и теперь страшно чесались, — мазь сделала свое дело. На теле и лице правда все еще оставался плотный слой полупрозрачных остатков уже засохшей мази.

Голова гудела, но больше всего болело в груди. Там синяк только еще больше побагровел. Но в целом, он чувствовал себя обновленным, и набравшимся сил. Он окинул шалаш взглядом, — матери внутри не было. Он сделал пару пробных шагов и осторожно выглянул наружу.

Беглый взгляд, и его голова спряталась обратно в жилище.

Будто сговорившись, все зуры сидели на своих ковриках-циновках перед шалашами и домами. С таким количеством глаз, которые только и делают, что пристально следят за тобой, выходить совсем не хотелось.

А еще больше не хотелось слушать их ругань, уклоняться от камней и плевков, и что главное…сейчас он боялся наткнутся на эту толстозадую дуру Ташку. Небось, теперь она только и ждет момента, чтобы хорошенько отдубасить его.

Нет, — подумал Зур’дах, — в этот раз он точно будет внимательнее и не даст себя поймать никому.

Несколько минут он вспоминал события вчерашнего дня, медленно прокручивая их в голове.

Угольница! — вдруг вспыхнула мысль в его голове. — Нужно ее найти!

Он кинулся ее искать.

Вдруг мать обманула и раздавила ее как прочих насекомых.

Иногда, с особо раздражающими ее насекомыми, она так поступала. Угольница конечно не относилась к числу таких, но все же…мало ли что могло прийти в голову мамы.

Через несколько минут поисков, Зур’дах с облегчением выдохнул.

Мама не обманула! Угольница живая и здоровая нашлась в одном из многочисленных ящичков матери. Все предметы обстановки были сплетены из разновидностей одной подземельной лозы, мягкая вначале, принимая форму она становилась жесткой как камень.

Угольница медленно, но верно прогрызала дыру в плетенной корзинке и одновременно себе путь на свободу. Зур’дах тут же спрятал ее в своих одеждах. За погрызенную корзинку мать по головке не погладит.

Пряча угольницу он вспомнил и о светлячке. Осторожно достал его.

Вяленький.

Надо накормить.

Где-то в одеждах еще оставалось пару щепоток корма, который остался от Драмара, должно хватить на обоих насекомых. А потом… потом нужно будет подумать, где взять еще.

Следующие несколько дней гоблиненок начал выходить.

Только небольшие прогулки, сначала вокруг шалаша матери, потом немножко дальше. Ходил осторожно, выгадывая такой момент, чтобы зуры были заняты и не видели его. Мать продолжала мазать по нескольку раз на день места ударов. Особенно медленно заживало лицо. Сейчас оно было покрыто естественной коркой в местах, где посдиралась кожа. А таких было много.

Однако, в эти несколько дней, настроение матери было тревожное. Обычно веселая, сейчас она лишь изредка выходила за едой, водой, и по другим своим делам, и все время пребывала в напряженном ожидании чего-то.

Дней через пять Зур’дах уже совершал прогулки за круг зур, и за круг изгоев, правда, каждый раз приходилось не забывать оглядываться и назад, и по сторонам.

И уж особенно бдителен он был около жилища Ташки. Она обычно сидела скрестив под собой ноги и что-то покуривая и одновременно переругиваясь с соседкой.

Видя мальчишку, она в момент багровела, подскакивала, и начинала грозить всеми возможными карами, Зур’дах обычно тут же ретировался, петляя за домами, а она провожала его гневными окриками. Срываться на бег она видимо не хотела, поэтому впустую сотрясала воздух проклятиями.

В эти дни ему не встречались ни Саркх с компанией, ни Кайра. А лицо уже скоро напоминало прежнее, а не покрытую коркой сплошную рану.

Постепенно жук-светляк привыкал к переменам в своей жизни, прежний страх ушел.

С каждым мгновением, проведенным вблизи этого громадного существа, что-то менялось внутри него, медленно и постепенно.

Вскоре, он как-то совершенно осознанно понял, что существо его кормит. Подсовывает приятную еду, такую же, как и та, что он ел в темном, родном месте. И не причиняет никакой боли. Заставляет только иногда светиться. Но светится жук и сам любил, если конечно был сыт. В моменты свечения он испытывал чувство, схожее с щекоткой.

Ощущения времени у жука не было. Началась какая-то другая, не цикличная жизнь, каждый миг которой был не похож не предыдущий.

Иногда приходилось чуть активнее трепыхаться, напоминая существу о кормежке. Это обычно действовало.

Еще позже светляк заметил что он не один, — рядом было незнакомое существо такого же вида и размера как он. Черное, с блестящими глазками.

Оно пахло незнакомо, и было не очень активным. Но пару десятков раз он видел его, когда их кормили одновременно. Существо не проявляло к нему никакого интереса, поэтому и он не спешил обнюхивать его.

Иногда большое существо оставляло их обоих в большой теплой пещере, которую светляк пытался изучать. Входы и выходы в ней были заперты, кроме того, который вел вверх. Но туда, жук пока не рисковал соваться. Под этой дырой, в которую можно было бы улететь, — сверкало алым что-то очень горячее и опасное. Пару раз светляк подползал поближе, так от жара ему чуть глаза не выело. Больше он не совался к этим алым злым камням.

Часто светляка брали в различные места, все и похожие и непохожие друг на друга, но, правда, ненадолго, они в конце-концов всегда возвращались в эту теплую пещеру.

Но кое-что изменилось еще за это время. Теперь у жука было время подумать. Вернее не подумать, а попытаться. Раньше, сделать это странное, необычное усилие чем-то внутри себя, просто не было времени, — он был в вечном движении роя, всегда вместе, всегда в общем настрое, в потоке жизни, подхваченный собратьями и их запахом, который пьянил и заставлял делать тоже самое что и они.

Сейчас же все было иначе. Никакой запах его не дурманил, а спешить было некуда. Жизнь словно приостановилась. Замерла. И это было крайне необычно.