Подземелье

Глава 43

Шаман первым услышал ВДОХ.

Его жилище находилось максимально близко к гробнице. Практически над ним.

И от одного этого вдоха он ощутил, как температура в жилище сразу упала в несколько раз.

Тут и так всегда было холодно, близость Предка давала о себе знать, но это был привычный холод. Теперь же они словно очутились там, внутри, прямо в гробнице.

Помощник оглянулся на шамана, а за ним и малец за которого отвечал этот самый помощник с ужасом в глазах посмотрел на старших.

— Чтооо…это? — дрожащими от страха губами спросил он.

Шаман сразу понял что это конец. И для него, и для остальных.

Он никогда не думал, что при его жизни произойдет пробуждение Предка, и тем более, что он будет присутствовать при этом процессе ближе всех. Всегда казалось, что это случится при следующем поколении, но не сейчас. Он рассчитывал, что спокойно передаст обязанности следующему поколению и уйдет на покой…

Не успел.

Почти шестьдесят лет он ежедневно слышал стук сердца Предка и настолько привык к нему, что просто не представлял это существо проснувшимся. И вот оно — свершилось.

Шаман как и Охотники догадывался — нет никаких гарантий, что Предок будет настроен дружелюбно, после стольких-то лет сна вообще неизвестно, что у него в голове творится.

В одном все же большинство из них ни на миг не сомневались — Предок обязательно рано или поздно проснется.

На теле Предка были раны, которые,по словам его учителя, предыдущего шамана, — за семьдесят лет жизни того, — порядочно затянулись. Да и сам он ежегодно наблюдал за тем, как раны продолжают медленно, но верно затягиваться. Однако теперь это было уже не важно.

Первым умер самый младший помощник.

Тхул даже не понял как это случилось. Просто маленький мальчик вдруг застыл, — вокруг стало в разы холоднее, — и из него капля за каплей стала вытягиваться кровь. То, что это кровь, стало понятно через пару мгновений, когда он побелел, а затем в мгновение ока иссох как дряхлый старик, при этом одновременно покрываясь слоем изморози. Вся его кровь туманом взмыла вверх.

Тело мальчишки еще несколько мгновений стояло неподвижно, словно готовое взять и пойти, а затем упало на пол, брызнув тысячами замороженных частиц.

Старший помощник только и успел, что взглянуть на шамана с каким-то обреченным отчаянием в глазах, и глубоко, последний раз в жизни вдохнуть.

Ралд все понял.

Предок просто-напросто жрет их, как скот. Он проснулся раньше времени. Раны, очевидно, еще остались и залечить их можно только чужой кровью, и чужой жизнью.

Сам он ощутил чужое ледяное прикосновение уже после того как упал замертво его помощник. Теперь пришел его черед.

Единственное, что Ралд успел сделать — это успокоить душу и принять неизбежное. Он стар, и был лишь вопрос времени, когда он умрет. Так не все ли равно?

Так должно быть, — решил он, — Так надо, раз это случилось. Значит это было неизбежно. И закрыл глаза.

Больно не было, хоть его тело и начало выкручивать как мокрое полотенце. Жизнь высасывали до капли. И сейчас, на пороге смерти, каждая украденная капля этой уходящей навсегда жизни ощущалась особенно остро.

Холод, сковавший его, ему же и помог. Он всем своим существом успел ощутить неизбежность происходящего, и не смог не дать места страху. Жалко ему было только двух своих помощников — совсем еще мальчишек.

Возможно, — была его последняя мысль, — трех жизней ему будет достаточно чтобы восстановится.

Он, уже в который раз, ошибся.

Следом за рухнувшим на пол телом шамана, раздался оглушительный взрыв, разворотивший все внутренние помещения, гробницу, часть площади и строения вокруг нее.

Ксорх был в своем жилище, когда услышал ВДОХ.

Страх бежать и куда-то спрятаться лишь несколько мгновений боролся в нем с любопытством.

Бежать ему? Потомственному охотнику? Нет! Он привык встречать опасность лицом к лицу, с копьем в руке.

Он выскочил наружу как и большинство других охотников.

Все высыпавшие наружу Охотники несколько секунд переглядывались, словно сомневаясь в произошедшем, сомневаясь в собственных инстинктах и ощущениях.

Показалось? Или нет?

Взрыв потрясший площадь и разбросавший камни словно пушинки моментально убедил Ксорха, — не показалось, случилось.

Часть камней просто напрочь снесла пару десятков жилищ, оставив после себя их жалкие обломки. Часть изранила и обычных гоблинов, и даже Охотников, хоть и несильно. Крепости их тел хватало, чтобы просто камень не пробил кожу.

Над площадью взметнулся столб пыли, который с каждой секундой ширился вокруг.

Ничего не было видно. Не разглядеть!

Через десяток секунд пыль начала оседать, и на поверхности площади Ксорх, терший глаза от пыли, увидел его — Предка.

Он бывал в гробнице, и прекрасно знал как тот выглядит. Вдвое выше любого из гоблинов, с серой кожей и исполосованной рваными ранами грудью. Сейчас же ни одной раны на Предке не было, кожа была плотной и гладкой.

Раньше, бывая внизу, в гробнице, Ксорх поражался полупустым глазницам этого существа, теперь же…Теперь глаза были на месте. Два сгустка кристально чистого, голубого льда.

Предок легонько взмахнул кистью и волна морозной стужи прошла вокруг него, просто снося всех стоявших вокруг площади.

И этого они так долго ждали? Пробуждения вот этого чудовища? — подумал Ксорх.

Предок сжал ладонь, словно вспоминая, каково это шевелить собственным телом.

Ксорх бросил взгляд вокруг. Везде валялись раненые…и убитые.

Одну женщину, жену молодого Охотника посекло так, что места живого не осталось, сплошные кровавые порезы.

Ребенок лежал без сознания, пришибленный силой взрыва об крупный булыжник.

Всюду раскидало сотни камней, столбом стояла пыль мешавшая дышать. Лежали рухнувшие остатки жилищ, останки гоблинов, все это было перемешано, а над всей площадью стояли крики и стоны.

Вдруг, ранее словно погруженный в себя, Предок обратил внимание на них. На насекомых.

Именно так ощутил себя Ксорх. Насекомым.

Которое даже лень давить. И это он, почти самый сильный в племени.

Подумать Охотник больше ничего не успел. Холод заморозил мысли и чувства. Он почувствовал как из его тела вырывают разом всю кровь. Боль пронзила каждую клеточку его тела. Его измененная ядром кровь, отчаянно пыталась сопротивляться. Тщетно. Этого сопротивления существо перед ним просто не ощутило. Кровь вырвали как сорняк из земли, разом, с корневищем — всю до единой капли.

Мгновение, и изо всех стоящих на площади высосалась жизнь и кровь.

Справа, слева, позади.

Везде, поочередно и вместе, раздавались звуки падающих на землю тел и с грохотом разлетающихся на тысячи осколков, будто кто-то разбивал хрупкие стеклянные сосуды с жизнью.

Шала, жена старого шамана и по совместительству главная татуировщица племени услышала ВДОХ раньше остальных.

Она услышала его еще раньше, чем он прозвучал под сводами пещеры. Ее считали не менее безумной, чем старого Драмара. Одной своей частью сознания она еще была жива, а второй…второй принимала смерть, смирялась с ней заранее.

Работа, которой она занималась всю жизнь, лишь еще больше помогла примириться ей с грядущей смертью. Она давно уже воспринимала тела как сосуды, временные пристанища сознания. Сосуды, которые она разукрашивала красотой. Так она считала. Всего лишь сосуды, ценность которых незначительна.

В состоянии неподвижности, когда она сидела неподвижно по неделе-две без еды и воды, в ней рождалось особое состояние растянутости времени.

Она поняла, что мысли не выражают сути. Ее ощущение постижения невозможно было передать словами. Это были проблески озарения, которые объяснить она не смогла бы при все желании. Будто что-то Вечное на мгновение приоткрывало перед ней жуткие тайны Вселенной и краешком касалось сознания. И среди этого она ясно видела Страшный обман Предопределенности. Управляемость этого процесса могущественными существами, которым подвластно время и пространство. Тем, кто подчинил Извечное своим прихотям и страху. Бессмертные.

Но и за этим всем, искаженными, извращенным, была Изначальная Истина, которую она видела в Сиянии Умирающих Звезд. Даже Звезды, гигантские сгустки энергии, умирали, давая жизнь другой жизни, отдавая себя целиком, перерождаясь, даже они… А вот Бессмертные…это ведь существа-паразиты в теле Вселенной. Было неприятно видеть, что они заблудились, вступили не на тот путь, но она понимала, и это временно, и это пройдет.

Шала, никогда не видевшая звезд, прозревала их сквозь тьму закрытых глаз. Блуждать своим сознанием среди них было увлекательнее, чем находиться в той тяжеловесной реальности, где пребывало ее тело.

Именно поэтому, когда после вдоха ее тело высохло, обледенело, и умерло, она, частицей своего сознания, даже этого не почувствовала. Она была ТАМ. Другая же часть ее давно предчувствовала эту смерть и просто ждала ее как избавления. Ждала, чтобы вырваться из телесных оков и оказаться среди вечной тьмы и согревающего сияния Гаснущих Светил. Соединиться с остальной частью Вселенной, от которой посредством смертного тела ее отлучили.

Шала умерла.

Ларка только и успела услышать как ее муж Ксорх, выбежал наружу. Она, правда, не поняла, что это было — будто ветер по всей пещере куда-то всосался с громким звуком. Лишь через секунду она поняла, что это был ВДОХ. Огромный, громкий, страшный вдох.

Ларка хотела выбежать следом, но не смогла.

От внезапно нахлынувшего страха у нее подогнулись ноги и она упала. После того, что сделал с ее глазами Ксорх — она ничего не видела. Она не свыклась с этим, теперь ее ненависть к мужу стала пуще прежнего, вот только…сделать Ларка ему ничего не могла.

Она смирилась с тем, что произошло. Смирились потому, что несмотря на наступившую расплату в виде слепоты,та тварь все равно сдохла, и Косрху ее не вернуть. И еще она знала, из-за подобных ран, пусть они были такие же как у той зуры Айры — она никогда не покончит с собой. Не дождутся!

Но сейчас все это вылетело из головы. Потому что стало холодно до невозможности. Ее тело, не такое закаленное, как у Охотников, сильнее и острее ощутило этот леденящий мороз. И страх.

Стало страшно так, как бывало в детстве. До жути, до дрожи в коленках. Когда хотелось исчезнуть, стать невидимой, чтобы опасность прошла мимо, не заметила тебя. Как очень маленькому, слабому животному.

Десяток мгновений ничего не происходило. А затем раздался грохот, шум взлетающих и затем гулкие удары падающих на пол пещеры камней.

По крыше их жилища забарабанили осколки, камни, крошево. Их жилище было крепким, и стояло от других немного в стороне, поэтому, наверное, и выдержало этот удар.

Наступило недолгое затишье и Ларка смогла выдохнуть. До этого страх не давал ей сделать даже глоток воздуха, полностью спазмировав горло. Но затем страх не просто вернулся, а заставил застыть и трястись, как от холода. Он стал больше прежнего, накрыл ее всю, превратив в трясущееся слабое животное, ожидающее, пока хищник вонзит клыки в шею и высосет всю жизнь.

Одновременно с сотнями других гоблинов, Ларка почувствовала обжигающе ледяное прикосновение прямо у своего сердца.

Чьи-то невидимые пальцы сжали ее хрупкое, горячее сердце и раздавили, как бурдюк с водой.

Ларка не успела больше испытать ничего — ни страха, ни боли. Смерть пришла мгновенно и без страданий.

Ташка лежала. Просто лежала.

Все это время, все эти две недели после того, как этот поганый мальчишка, выродок, ублюдок, недоношенное чудовище, — устроил пожар, она вычухивалась. Ее тело…ее тело было сплошным незаживающим ожогом. Хотелось выть от ярости и злобы, но и этого она не могла сделать — было больно. Хотелось колотить руками и ногами пол, циновку, посуду, еду, костер — но было больно. Хотелось плеваться, ругаться, кого-нибудь ударить — но было больно.

Просто шевелиться, дышать — уже было больно. Любое действие вызывало боль.

Даже слезы жалости к себе, и ненависти к мальчишке, пару раз вытекающие из глаз — и те приносили гребаную боль, а никак не желанное облегчение.

Зуры помогали ей, кормили, убирали, жалели, говорили что отомстят, но она знала — это ложь. Если бы можно было, мальчишку уже бы схватили, и наказали как следует. А если этого не сделали — значит этот проклятый Ксорх вмешался, чтоб он сгнил как последняя тварь.

Они даже не давали взглянуть ей в блестящий металл — посмотреть как она выглядит.

Ташка никогда не считала себя красивой, но считала что и она может привлечь кого-нибудь, и действительно привлекала, иначе бы ей пришлось работать в другом месте, но то, как она выглядит сейчас…ей одновременно и хотелось, и не хотелось знать.

Не знать что от нее осталось, строить одни догадки — было мучительно тяжело.

Она теперь еще больше ненавидела своих подружек. Они улыбались, смеялись, весело болтали — щебетали, — она это слышала. Стены шалаша были тонкие. От пожара серьезно пострадала она, да еще Сурика — остальные отделались легкими ожогами и сгоревшими шалашами и все.

Несправедливо! Тот мальчишка заслужил самое жестокое из возможных наказаний, а избежал его.

Ведь она ни в чем не виновата, тогда она так и не согласилась сделать то, что попросила жена Ксорха. Даже она сочла это слишком жестокой местью — посадить тех тварей, червей на тело Айры.

Нет — она знала пределы, знала что хорошо и что плохо. И это было уже за гранью.

Она Айру только подкараулила когда та возвращалась домой и вырубила ту, все остальное сделали уже они сами, не она.

Так почему же горела заживо только она? А они?

Они должны заплатить.

Эти суки радовались жизни. А она гнила заживо. Несправедливо! Нечестно!

Она бы стиснула зубы, но уже знала какая страшная боль за этим последует.

Единственное, что у нее осталось — это обостренный слух, который хоть как-то связывал ее с реальным миром.

В этот день она, как и все услышала этот ВДОХ.

Однако замкнувшись в себе, вспоминая и прокручивая в голове все, что произошло с ней, жалея себя и проклиная остальных, она перепутала его с обычным ежедневным стуком сердца Предка. Пропустила разницу.

А когда через мгновение поняла, что кое-что изменилось — прислушалась еще раз, повнимательнее. И через десяток мгновений все же решила, что ей все показалось.

Страх, вдруг возникший в душе из-за почудившегося ВДОХА, — перемешался с жалостью себе. И жалость на время вытеснила страх.

Однако взрыв она уже услышала четко и ясно.

Случилось что-то совершенно непредвиденное и непредсказуемое — это стало ясно даже ей.

Она продолжала лежать, прислушиваясь, ожидая, что может подружки-зуры начнут говорить и станет ясно, что же там такое случилось.

Но ничего. Какая-то звенящая, ледяная тишина. И все почему-то молчали.

Нехорошо, — подумала Ташка, — Очень нехорошо.

Холод Ташка ощутила. Вначале с какой-то инстинктивной благодарностью. Словно сами боги услышали ее молитвы, даровав такое необходимое ей облегчение от боли.

Боже, как приятно. Как хорошо.

Холод будто охладил ее воспаленное тело, даря короткие мгновения облегчения.

А вот мертвая тишина последовавшая за холодом уже ее напугала до дрожи в огромном теле.

Будто кто-то взял, и разом выкачал отовсюду жизнь.

Стало еще холоднее.

Что же это такое происходит?..

А затем… она почувствовала ледяное прикосновение которое вывернуло всю ее кровь и внутренности наизнанку.

Жизнь утекала из ее огромного тела. И своими обостренными чувствами она ощутила потеряю каждой частички себя.

Нет! Нет! Рано!

НЕ ХОЧУ!

Ее сознание какой-то совсем короткий миг противилось этому прикосновению.

Она только и успела, что громко и удивленно выдохнуть, прежде чем окончательно погрузилась в вечную тьму.

Знахарка Прата ходила по жилищу, ища своим чутким нюхом ингредиенты для зелья. Все шло как обычно. В своем жилище она ориентировалась лучше, чем иные с глазами. Тело, хоть и старое, перемешалось в пространстве легко, не делая ни единого лишнего движения. Каждый поворот, шаг, подшаг были отточены десятилетиями пребывания в этом доме.

Весь мир для нее сводился к запахам, которые наполняли его красками сильнее, чем мир наблюдаемый одними глазами.

Она не всегда была слепой: до десяти лет она видела так же прекрасно, как и любой здоровый ребенок, однако случайность — в глаза попало жгучее зелье, которое она помогала готовить своей наставнице, и все — зримый мир исчез для нее навсегда. Остались лишь воспоминания об увиденном, которые можно было прокручивать бесконечно. Но и эти воспоминания о реальности бледнели и стирались до сплошных черных и серых оттенков. Цвета исчезли. Забылись.

Лишь через несколько лет после случившегося, она обнаружила у себя способность чувствовать запах. Это был не обычных нюх — это было нечто гораздо большее.

Прата могла четко указать начало и конец любого запаха в пространстве. Более того, лишенная теперь красок окружающего мира, она поняла, каждый запах, аромат — имеет свой цвет.

Она сама не понимала, как можно было раньше не замечать цвет запахов? Ведь теперь для нее каждый запах имел настолько неповторимый оттенок цвета, какой она бы и глазами никогда бы не уловила.

Даже ее ящеры-охранники — она всегда знала где они находятся, даже знала, когда они злятся. Их запах тогда менялся. Знала также когда они голодны, а когда чуяли незваных гостей.

Прата могла бы выходить за пределы своего жилища и окружающей его стены, но не хотела. Тогда бы вокруг закружилось в необъятном вихре слишком много запахов. Они бы смешивались, запутывали, мешали, а от этого уже начинала кружиться голова и сильно стучать сердце.

Потому-то вокруг ее дома и располагался обширный пустырь, в котором каждый новый запах ощущался отчетливо и точно.

Ее жизнь стала маленьким замкнутым кругом, куда периодически просачивались посетители. В юности ее это сильно беспокоило, вплоть до сильных душевных терзании, но потом, с возрастом — ушло.

Однако осознала она предпочтительность жизни знахарок значительно позже, когда все желания и побуждения молодого тела угасли, и казались теперь настоящей глупостью.

Периодически у нее появлялись преемницы…Но почти все не справлялись с обязанностями.

Память у этих куриц была короткая и запоминать травы, зелья и их составы, им быстро надоедало. Они уходили, а найти достойную преемницу все не получалось.

Надежды эти теперь она возлагала на девчонку-охотницу.

Зачем было подвергать трансформации девочку она не знала, но ее род так решил. Обычно так не поступали. Ядра давали лишь мальчишкам, потому что их было больше, и не жалко пустить в расход.

Тем не менее, девочке поглощение ядра пошло на пользу. Ее нюх был намного более чуткий и тонкий, особенно по сравнению со всеми ее предыдущими помощницами.

В остальном она проявляла старательность. Пока что. На сколько упорства девочки хватит, Прата не знала.

Все они, — девочки, — поначалу проявляли старательность. А потом решали, что обычная жизнь лучше, проще, веселее, и не требует стольких усилий.

Сегодня она послала девочку, как и часто в последние недели к Драмару, за ингредиентами, — и девчонка сегодня опасть задерживалась. Ладно бы раз, но это уже продолжалось больше недели и начинало внушать некоторое беспокойство Прате.

Впрочем, чувство времени у самой знахарки было особым, и частенько она сама не замечала, как могла замереть на полдня, погрузившись в себя, и в своим вялотекущие мысли.

Сегодня же ее не покидало какое-то тонюсенькое чувство тревоги. Какой-то неуловимый дребезжащий в ее сознании колокольчик, предупреждающий о чем-то плохом. И с каждым часом это чувство крепло все больше, превращаясь в уверенную тревогу.

Потом случилось ЭТО.

Так далеко ее нос конечно не мог работать. Пара сотен шагов, не больше, но она прекрасно знала, что в центре пещеры, внизу, под центральной площадью лежит Предок.

Все же, несколько раз в год она выходила в племя, приходилось. И в такие моменты, оказавшись очень близко к центральной площади, она очень хорошо ощущала Предка.

Так его называли все, — она же, ощущала это существо как нечто другое. Как постепенно разлагающуюся и неспособную наконец умереть тварь.

Он должен был умереть, должен. Те остатки запахов, которые доходили до нее, говорили об этом, — запаха падали и мертвечины она знала хорошо.

Однако шли годы, а этого не только не происходило, но и наоборот, — запах тлена и разложения лишь уменьшался.

А сейчас ОН проснулся.

Она услышала не только вдох — она почувствовала холод, который сковал всю пещеру тонким, невидимым пятном, с каждым мгновением расползающимся все шире.

Когда вокруг все начали умирать, она не сразу это осознала, не сразу поняла.

Прошло несколько мгновений, и в воздухе что-то начало меняться, что-то уходило навсегда. Что именно уходило, стало ясно через несколько мгновений. Уходила сама жизнь. Она высасывалась отовсюду, и тут же исчезала как бездонной пропасти.

Чем ближе холод добирался до ее части пещеры, до Окраин — тем сильнее она чувствовала эту неизбежную смерть.

Кругом наступили тишина и безмолвие. Везде. Почти одновременно.

Прежде нее, этот цепкий холод, высасывающий жизнь забрал ящеров-охранников. Они умерли почти мгновенно и их запах тут же изменился. Незримое прикосновение смерти накрыло их и дошло до нее.

Прата ощутила цепкие пальцы существа, которое убивало гоблинов племени одного за другим. Большинство из них она даже не знала, и не узнала бы никогда. И все равно ее бросило в дрожь от происходящего кошмара, который она чувствовала острее и болезненнее нежели любой гоблин.

Ее убило медленнее, чем остальных, и чуть позже. Просто из-за того, что она находилась почти на самом краю пещеры. Дальше всех остальных.

Леденящий холод вечности заморозил ее сознание, которое влилось туда хрустальным, ничего не понимающим осколком, лишенным всякого намека на разумную мысль.

Сурия стала слепой по собственному выбору. Должность живого жребия племени считалась почетной. И пусть работа не отличалась особой сложностью, но от этого решения зависела вся дальнейшая жизнь. Потому что пути обратно не было.

Сделавшись жребием, девушка, — а это всегда должна была быть девушка, — лишалась глаз навсегда.

Поначалу ей было страшно и больно. Больно — когда вырывали глаза, страшно — когда пришло осознание, что она стала слепой навсегда, и больше никогда не увидит этот мир.

Настойки и зелья делали свое дело, убирали пульсирующую в глазницах боль. А через неделю боль исчезла уже сама. Остались лишь пустые глазницы. Временно пустые. Скоро в глаза ей вставили два идеально подобранных камня, один с символом жизни, другой с символом смерти. Ее векам поначалу было больно, но со временем они загрубели, и вообще не ощущали вставленных камней.

Потом она училась вращать камни. То, ради чего все и было нужно.

Руки первые разы слушались плохо, скорость была недостаточной.

Важно было вращать камни настолько быстро, чтобы даже Охотник бы не усмотрел, где и какой камень лежит.

Постоянные тренировки и несколько лет потраченного времени дали ей небывалую сноровку. За ее руками было невозможно уследить. Даже ее предшественница была не способна на такую запредельную скорость.

Сурия знала эти два камня, которые решали судьбу детишек — идеально. Каждую щербинку, царапинку, выемку, хоть посторонним и казалось, что они идеально гладкие, она знала — это не так.

Кроме того, один был более гладкий, другой более твердый. Сурие даже не нужно было щупать низ камня, где выбиты символы, чтобы знать что там выцарапано — крест, или овал. Ее ладоням это и так было понятно.

Наверное, первые несколько десятков лет она ничего не чувствовала. Камни как камни. Ничего особенного.

Только потом, через десятки лет, она поняла, что камни — это нечто большее.

За внешней простотой скрывались символы жизни и смерти. Крест — смерть, круг — жизнь.

Она начала чувствовать это сначала руками, а затем и всем телом целиком. Камни обладали силой. Один был воплощением смерти. Тяжелый, темный, его тяжесть отдавливала руку почти до онемения. Черная клокочущая субстанция по недоразумению заключенная в камень.

Второй же…воплощение жизни. Не менее страшный — он словно пытался прорасти в ладонь, такой всеподавляющей жаждой жизни обладала энергия заключенная внутри него. Сурия не знала, что лучше — всепожирающая жизнь или всепоглощающая смерть.

Конечно, ошибки случались: иногда она отправляла ребенка с символом Жизни на Испытание, и наоборот, с символом Смерти домой, к матерям. Так она проверяла свою теорию. И конечно же ребенок отправленный домой, через непродолжительное время умирал, а ребенок отправленный на Испытание выживал.

Но делала она так не часто. И не видела в этом никакого нарушения своей функции в племени. Все честно. Она жребий — она и решает.

Теперь же, через две недели после последнего Испытания, она ставила себе другое задание — гадать на случайных прохожих племени.

От взрослых Охотников и детей, до женщин и глубоких стариков.

Она начала гадать не делая никаких различий, и не ставя никакой цели. Просто узнать, кого ждет смерть, а кого жизнь.

Иногда, когда мимо нее проходили женщины, — дети, даже Охотники, она, к их страху, начинала гадать на камнях. Вид этой слепой старухи перебирающей камни в каждом вызывал потаенный страх.

Жизнь или смерть. Она крутила, крутила, крутила. Пока камни не сливались в одно сплошное кольцо непрерывного движения — так быстро двигались ее руки для стороннего наблюдателя.

На каком камне остановится рука, такая судьба скоро и ждет случайного прохожего.

Ее охватил небывалый азарт.

Целый день она гадала и…подумала что либо в ней, либо в камнях произошел слом.

Она ни разу не вытащила камня со знаком жизни.

Она раз за разом крутила камни, руки. Но результат был один. Смерть. Смерть. Смерть.

Даже ее, — любившую такие мрачные прогнозы, — это испугало.

Она остановилась на сотне. Сотня смертей.

Сурия застыла, пытаясь понять такую странность.

Такого никогда не бывало ранее, а прогнозы…она знала, что прогнозы ее всегда сбывались. Проверить это у нее была вся жизнь, которая подтверждала неумолимость и безошибочность ее прогнозов.

Пару часов она не решалась прикоснуться к камням. Было страшно.

Неужели она потеряла способность предсказывать? Не может быть! Невозможно!

Но как тогда объяснить такой безоговорочно одинаковый и роковой конец для всех.

Наконец, — она рискнула сделать то, чего никогда не делала, — предсказать на себя.

Немного дрожащими поначалу руками она начала крутить камни.Вот теперь нужно завращать камни с такой скоростью, чтобы даже она не знала какой камень где, чтобы все было случайно.

Смерть. Жизнь.

Быстрее!

Смерть. Жизнь.

Еще быстрее. Еще быстрее.

Руки все еще четко различали, где какой камень. Круговорот завертелся невозможно быстро.

Стоп!

Рука легла на камень.

Смерть.

Липкий страх покрыл ее душу.

Камень ведь означал не просто смерть, а всегда скорую смерть.

Она сидела неподвижно, не в силах пошевелиться. Она всегда думала о смерти других, и никогда о своей.

Поверить в то, что она ошиблась, в то, что камни врут, она не могла — это значило бы бессмысленность всей ее жизни и веры.

Для нее проще было внутреннее примирение со смертью.

Значит скоро — подумала она.

Совсем скоро она услышала ВДОХ и все поняла. Десяток мгновений прошло, прежде чем пришла смерть. И все равно она пришла слишком быстро, чтобы ее осознать. Но кое-что все же успело проскочить в ее сознание, прежде чем жизнь силком вырвали из тела. Одна маленькая, торжествующая мысль.

Я не ошиблась. Они все умрут.

С улыбкой на устах ее тело высохло, моментально превращаясь в замерзшую мумию.

Водонос, посылая проклятья тупому старику, который увел куда-то детей, нахлестывал плеткой по ящерам, стараясь одновременно, чтобы бурдюки с водой не повылетали за борты телеги.

Слазить и затевать драку он не хотел.

Дети как будто не боялись старика, но это ничего не значит. То, что он увидел там детей Охотников, лишь подстегнуло его решимость во всем разобраться. Правда, с помощью стражи, а не самому.

Детей никогда не пускали к источнику. Из-за опасностей, которые все же могут их подстерегать.

Водонос Мхар не сразу заметил, что стало значительно холоднее.

Минут десять он проехал, прежде чем понял что стало вдруг действительно холодно. Так холодно, что начало сводить ноги и руки.

Что за ерунда!

Какой-то плотной одежды гоблины не носили, а водонос так и вообще ездил в одной только длинной безрукавке.

Еще больше он удивился, когда начал замечать по стенам, на полу какой-то белый налет, а изо рта начали выплывать облачка белого пара.

Да и ящеры стали почему-то тяжелее дышать и сбавили темп. Однако, спешить было уже некуда. Вот он — выход из тоннеля, вот она — родная пещера.

Кое-что впереди заставило Мхара затормозить, а после совсем остановить ящеров.

Он увидел два тела. Вернее…ему показалось, что это тела.

Спрыгнув с телеги он подошел поближе.

Стражи!

Вернее то, что когда-то было ими. Узнавались доспехи, тела же разлетелись на куски, будто были глиняной посудой.

Боже! Как же холодно! — вновь подумал Мхар.

Он сделал еще несколько шагов в пещеру, внутрь. Его поразила мертвая тишина, стоявшая в ней. Он не слышал ни одного живого звука. Единственными звуками оставались его осторожные шаги.

Мхара начинало бить дрожью от холода, а потом и от резко нахлынувшего страха, когда он увидел сотни других тел.

То, что было когда-то телами. Высохшие лица. Детей, стариков, женщин. Всех изгоев, но какая уже разница.

Все мертвы!

Значит те дети не врали, и старик — тоже.

Это действительно настоящий кошмар.

Пока глаза Мхара воспринимали, вернее пытались воспринимать реальность, сознание раз за разом отказывалось принимать ее, верить в увиденное.

Еще полчаса назад он уехал не спеша за водой и все было в порядке. Все было хорошо. Все были живы. А теперь все мертвы.

Как это возможно⁈

Он ступил еще десяток шагов в пещеру даже не думая о том, куда и зачем идет. Он просто хотел увидеть, остался ли кто живой?

Потому что если не осталось никого…

Он не хотел думать об этом. Не могло быть так, чтобы от всего племени остались только те дети и старик.

Не могло. Просто не могло. Это невозможно.

Он сделал еще десяток шагов пока ноги вдруг не отказались шевелиться. Просто вмерзли в пол.

Что за⁈..

В следующее мгновение он увидел какую-то фигуру в сотне шагов от себя: высокая, мерцающая голубым сиянием.

Послышался щелчок и жизнь из него высосалась, оставив после водоноса Мхара, просто высушенную безжизненную обледенелую статую. Он не почувствовал пришедшую смерть.

Мхар даже не понял, что умер.