Английская поэзия XIV–XX веков в современных русских переводах

Всё то, что видим над собой —

И свод небесный голубой,

И звёзд блестящих чудный вид —

Нам о Создателе твердит.

Неутомимо, без конца

Вещает Солнце про Творца —

Чтоб знали люди все вокруг

Про дело Всемогущих рук.

Когда земля в объятьях сна —

О чудесах поёт Луна;

Она ведёт в полночный час

О сотворении рассказ,

А звёзд небесных чудный строй

И всех планет подвижный рой

Кивают вслед её речам,

Чтоб знали правду тут и там.

Что из того, что их полёт

В тиши торжественной идёт?

Что из того, что средь орбит

Их речь на деле не звучит?

Наш Разум слышит этот глас —

Он вечен, радостен для нас;

Они сиянием гласят:

«Создатель наш — велик и свят!»

Когда исполненный сердечных восхищений,

Я духом вознестись к тебе дерзну моим,

О Боже!.. посреди любви, благодарений

Теряюсь, изумлен величеством Твоим!..

Где обрету глагол я, с силой чувств согласный,

Чтоб петь мою хвалу Тебе, благий Творец?

Но пусть усилия души моей напрасны:

Кто лучше Твоего зрит внутренность сердец?..

С какою нежностью, с каким ты попеченьем

В утробе матерней еще меня хранил;

И там — я чувствовал Твое благословенье,

И там — я благостей твоих источник пил!

Когда мой слабый дух в страданье укреплялся

И чувствовать себя едва лишь начинал,

И день и ночь с мольбой он к небу возвышался,

И день и ночь свой слух к нему Ты преклонял!

В объятьях матери, в ее любови нежной,

Которой я лишен безвременной судьбой,

Не знав именовать Тебя, неизреченный,

Я знал Тебя любить и полон был Тобой!..

Повсюду слышим был, повсюду зрим тобою,

Везде о мне Твой взор сокрытый промышлял;

Ты юность дней моих невидимой рукою

Среди напастей, зол, безвредну охранял!

Десницу ущедрил на мне Твою святую,

Влил в душу радости — небесный, сладкий дар!

Ты Веру ниспослал, Надежду мне благую

И — сердце, пламенной любви к Тебе алтарь!..

Да восхвалю Тебя, в щедротах беспредельный,

И утра на заре, и нощи тишиной,

Да возвещу Тебя мирам я отдаленным,

Когда, Тобой воззван, оставлю мир земной!

И как небесну твердь одеет сумрак смертный,

Светил блестящих сонм рассыплется во прах,

Когда разрушится сей мир великолепный —

Тебя восславлю я… вселенной на гробах!..

Мой добрый Гарри, коль с недавних пор

Любимцев Муз ты просишь дать обзор

От Чосера до Драйдена, кто пыл

В британских рифмах из души излил,

Без лишних предисловий, что подчас

Бездарность выставляют напоказ,

Потщусь извлечь на свет из дней былых

Стихи куда достойнее моих.

Дремали наши предки в век унылый,

Не ведая Сестер парнасских силы,

Но первый Чосер сверг оковы сна,

Стихов и прозы сочинил сполна,

Хоть ржавчиною времени изъеден

Язык его и ум, что, мнится, беден,

К чему остроты, стиль-то больно груб,

Он нынешним читателям нелюб!

А следом Спенсер, пылкий человек,

Он сказкой тешил варварский свой век,

Век бескультурный всё еще, в рассказе

Куда б ни мчался на крылах фантазий

Сквозь глушь и топь, где множество чудес,

В драконье логово, в волшебный лес.

Но мистика, что всех пленяла прежде,

Днесь по душе лишь детям да невежде;

Где аллегории сплелись в клубок,

Увы, там дух морали неглубок.

Издалека глядим, все дивно нам:

Оружье, кони, поединки там,

Учтивость рыцарей, пригожесть дам,

А всмотримся: безжизненный мираж,

И тут же растворяется пейзаж.

Великий Каули (могучий гений)

Блистает остроумием творений,

Но слишком он читателя гнетет,

А был бы слаще, меньше будь острот.

Не успевает поразиться глаз

Одной причуде, как другая враз

Встает — так Млечный Путь бело сияет

И светом небеса переполняет;

В отдельности не блещут звезды там,

Лишь в общий свет сливаться их лучам.

Прости, великий, сам не без греха,

Браню красоты твоего стиха,

Вина твоя в избытке остроумья,

Но им не восторгаться нам — безумье.

Чью музу могут вдохновлять намеки,

Как не твою? что Пиндар ты высокий,

Тот Пиндар, слог которого таков,

Что подражатель будет бестолков,

Благодаря тебе парит и днесь он,

Став более возвышен и чудесен[27].

Блистательный, ты, не подвластный злу,

Стяжал прелата звучного хвалу:

Блистательный, ты славу заслужил

Своим стихом и тем, что Спрат сложил[28].

А следующий Мильтон величавый,

Небесной, не земной взалкавший славы,

Не грубого героя он воспел,

И тесен был ему земной предел.

Гляди, гляди, как воспаряет ввысь,

А смертный дол ничто ему, кажись,

Его предмет вселенская крамола

И битва у Господнего престола.

Перо его о нам незримом пишет,

Чеканен каждый стих, величьем дышит,

Он смелостью пленяет разум мой

И выше лучшей критики самой.

Восторг и ужас нас гнетут как иго,

Когда встают полки Архистратига,

Великого Мессии взвеян стяг

И грохот колесниц в его стихах!

Колеса медные, грома страшны,

Читатели войной оглушены!

И стынет кровь, и страх берет меня,

Как серафимов зрю в клубах огня;

Когда же я, от бездны убегая,

Красой любуюсь первозданной Рая,

Как чувство выразить словам моим

Перед виденьем сладостным таким?

О, если б он пера не осквернял,

Мятежников лихих не обелял,

Труды другие славили б мы тоже,

Однако, их оправдывать негоже:

Хоть безмятежна и чиста волна,

Скрывает всё же муть и мерзость дна[29].

Но, Муза, ты на лад настройся нежный,

Пусть будет стих мой гладкий и прилежный,

Уоллеру галантному пора

Воздать хвалу мне силою пера.

Чаруют нас воспетые им дамы,

Желанью покоряемся тогда мы,

Так разжигаешь ты, Уоллер, нас

Явленьем Сахариссиных прикрас[30].

Изящный бард, своим напевом льстивым

Ты можешь блеск придать и нечестивым,

Явить невинным Кромвеля сумел

И бурю, взявшую его, воспел.

Чуть позже пел бы ты в подобном тоне,

Нассау б видел на британском троне[31],

Его триумф тебя бы окрылил,

И был бы благороднее твой пыл.

Мы видим сцены смерти, ужас бойни

И алые от крови воды в Бойне[32].

Когда Марии[33] прелести поешь

В стихах и гладких и приятных сплошь,

Сей образ, вдохновеньем осиянный,

Величественней, мнится, Глорианы[34].

Роскоммона ль забыть, что дать нам смог

Возвышенной поэзии урок,

Те правила, каким, как ни трудны,

Поэт и критик следовать должны?

А Денема, что звучным пел глаголом?

Холм Купера господствует над долом!

Но вот искусный Драйден, и в годах

Пленителен, состарившись в трудах.

Великий Драйден следом, сей певец,

Изящества нам давший образец

В трагедии, в комедии ли гибкой

Слезами управляет и улыбкой,

Героика его наш дух живит,

Зато сатира острая язвит.

Он не сорит безвкусными стихами,

Все платья носит, что любимы нами.

Кто за поэзию бояться станет:

Цвела у нас так долго, вдруг завянет?

Но есть надежда новая: достоин

Чудесный Конгрив, значит, я спокоен.

Фантазии родник в нем заиграл,

Дал много он, но больше обещал.

Всё ж будет слава Конгрива нетленной,

Он Драйдена преемник несравненный.

Устав от рифм, закончил бы я тут,

Но долг велит свершить последний труд,

Я Монтегю не помянул стихом,

Что юмором прославлен и умом.

Он музу к графу Дорсету направил,

В таких стихах я б сам его восславил.

Как грациозен стих и как свободен,

Небрежен слог, однако превосходен;

Деяния Нассау он поет,

Герой весь в блеске славы предстает;

Вот рать его идет рядами стройно,

И вот побагровели воды Бойна.

Ни Симоэнт столь трупов встарь не влек,

Ни Ксанфа быстробежного поток[35],

Как пел поэт, и боги и герои

Смешались в водах тех в разгаре боя.

Теперь советник он при короле,

Преуспевает в службе и в хвале.

Всё, наконец. Изволь, мой друг, принять

Сей скудный дар, что муза может дать.

Пусть лучше тот поет, кто сам безгрешен

И в практике поэзии успешен.

Поистине, скажу я в окончанье:

Друг дорогой и муза, до свиданья.