Английская поэзия XIV–XX веков в современных русских переводах

Она склонилась к золотой

Ограде в небесах.

Вся глубина вечерних вод

Была в ее глазах;

Три лилии в ее руке,

Семь звезд на волосах.

Хитон свободный, и на нем

Для литаний цвела

Лишь роза белая, — ее

Мария ей дала.

Волна распущенных волос

Желта, как рожь, была.

Казалось ей — прошел лишь день,

Как умерла она,

И изумлением еще

Была она полна.

Но там считался этот день

За десять лет сполна.

Но для кого и десять лет…

(…Но вот моих сейчас,

Склонясь, она волной волос

Коснулась щек и глаз…)

…Ничто: осенняя листва,

Мелькает год, как час.

Она стояла на валу,

Где божий дом сиял;

У самой бездны на краю

Бог создал этот вал,

Так высоко, что солнца свет

Внизу — едва мерцал.

Был перекинут чрез эфир

Тот вал, как мост — дугой,

Под ним чредою — день и ночь

Сменялся пламень тьмой;

И, как комар, кружась, земля

Летела пустотой.

И о любви бессмертной пел

Хор любящих пред ней

И славословил имена,

Что были всех милей;

Взлетали к богу сонмы душ,

Как язычки огней.

Она чуть-чуть приподнялась

Над дивною дугой,

Всем теплым телом прислонясь

К ограде золотой;

И лилии в ее руке

Легли одна к другой.

И вот увидела она,

Как бьется пульс миров,

И развернулась перед ней

Вся бездна без краев;

И зазвучала речь ее —

Хор звездных голосов.

Как перышко за солнцем вслед

Плыл месяц в глубине,

И зазвучала речь ее

В бездонной тишине,

И голос был — как пенье звезд,

Поющих в вышине.

(О счастье! Разве не ее

Мне голос тот звучал,

И разве колокольный звон,

Что небо наполнял, —

То не был звук ее шагов,

Которым я внимал?)

Она сказала: «Знаю я —

Ко мне придет он сам,

Я ль не молилась в небесах,

И он молился там,

А две молитвы не пустяк,

Чего ж бояться нам?

В одежде белой будет он,

С сияющим венцом,

Мы в полный света водоем

С ним об руку войдем

И на виду у бога, так,

Купаться будем в нем.

Мы встанем с ним у алтаря,

Одни — в руке рука,

Там от молитв огни свечей

Колеблются слегка,

И тают прежние мольбы,

Как в небе облака.

У древа жизни ляжем с ним,

И нас прикроет тень.

Незримо голубя хранит

Его благая сень;

И Божье имя каждый лист

В нем славит целый день.

И стану я учить его

Там, лежа так вдвоем,

Всем песням, что я пела здесь, —

Их вместе мы споем,

И после каждой что-нибудь

Мы новое поймем».

(Увы! Вдвоем — ты говоришь.

Да, ты была со мной.

Сольет ли бог когда-нибудь

В одно меня с тобой,

Ту душу, что в любви к тебе

Была с твоей душой?)

«По рощам вместе мы пойдем

Искать Марии след, —

С ней пять служанок, их имен

На свете слаще нет:

Сесили, Гертруд, Розалис

И Магдален с Маргарет.

Они уселися в кружок,

Их волосы в цветах,

И пряжи золотая нить

Бежит у них в руках:

Новоявленным душам ткань

Готовят для рубах.

Смутясь он, верно, замолчит, —

Тогда своей щекой

К его щеке я приложусь,

И о любви простой

Я расскажу, и Божья Мать

Рассказ одобрит мой.

Нас поведет она к нему,

Где, светом нимбов слит,

Коленопреклоненных душ

За рядом ряд стоит.

Где с лютнями навстречу нам

Хор ангелов взлетит.

И там я попрошу для нас

У Господа Христа,

Чтоб только были вместе мы,

Как на земле тогда.

Тогда не долго, а теперь

Навеки, навсегда».

«Все будет так, лишь он придет», —

Добавила она.

И ангелов сквозь блеск лучей

К ней ринулась волна.

Улыбка на ее губах

Была едва видна.

(Ее улыбку видел я.)

Но дивный свет погас.

Она заплакала, прикрыв

Рукой сиянье глаз.

(И дальний, тихий плач ее

Я слышал в этот час.)

Сегодня, посетив Музей,

Я восхищался все полней

Элладою прошедших дней:

Какое счастье для людей

Ее искусств дары живые!

Со вздохом их я покидал —

Меня туманный Лондон ждал;

Я, выходя, у двери встал

И видел, как внесен был в зал

Крылатый зверь из Ниневии.

Имел он человечий лик,

На чреслах — руны тайных книг,

С копытами, могуч и дик, —

То в митре Минотавр иль бык,

Хранящий тайны вековые

Забытых верований прах,

Повитый в тонких пеленах,

Он грелся в солнечных лучах

И в наших представал глазах

Как воплощенье Ниневии.

Следы узорчатых пелен

Еще хранил, иссохнув, он:

Блюдя таинственный канон,

Свершали хоры смуглых жен

Над ним моления какие?

Какой свершали ритуал?

Каким заклятьем он внимал?

В каких глухих темницах спал,

Пока Британец не порвал

Молчанье древней Ниневии?

О, если бы под каждый кров,

Закрытый даже для ветров,

В песках, где тяжкий шаг веков

Бесследней бега скакунов,

Могли взглянуть глаза людские, —

Казалось, пали б чары вдруг,

И встали б воины вокруг,

И под стрелой запел бы лук,

И слышался б кимвалов звук,

И жизнь воскресла б в Ниневии!

На пыльной нашей мостовой

Тень зверя чертит контур свой.

Тоска темницы вековой,

Ни свет, ни тень, — пока чредой

Сменялись возрасты земные.

Кто видел из жрецов, о Бог,

Бессмертья твоего залог?

Их нет, — ты сроки превозмог,

И та же тень твоя у ног,

Как в оно время в Ниневии!

Свет солнца ту же тень чертил

В день, что пророк нам сохранил,

Когда Господь небесных сил

Ионе тыкву возрастил,

Храня решения благие;

И неизменна тень была, —

От света, что луна лила,

От ламп во храме без числа,

От пламени, что сжег дотла

Сарданапала Ниневию.

Сеннахериб в твоей тени,

Гоним сынами, в злые дни

Скрывался, а в него они

В алтарной целились сени;

Семирамида золотые

Дары несла к твоим ногам,

Ища любви, грозя врагам;

А ныне христиане там,

В твоей тени воздвигнув храм,

Христу молились — в Ниневии.

Теперь, о бедный Бог, попал

Ты в этот чуждый, гулкий зал,

И падает на пьедестал

Тот свет, что с давних лет считал

Наш Лондон — за лучи дневные;

И школы чинной чередой

Проходят в праздник пред тобой

И видят факт в тебе живой

Великой эры прожитой —

«Рим, Вавилон и Ниневия».

Кто б ждал, что жребий твой таков,

Когда, слагая звенья строф,

Которых повторить — нет слов,

Перед тобою сонм жрецов

Бледнел в экстазе литургии?

Рим, Греция, Египет, — вам

И вашим гордым божествам

Не снилось, что искусства храм

Вас приютит, и будет там

К вам близко — Бог из Ниневии!

Где в недрах камни спать могли,

Что здесь оградою легли,

Пока столетия текли

И капища твои росли,

Веков свидетели немые?

О, что не кажется чужим

Проснувшимся очам твоим?

Что веет для тебя былым?

Лишь свод небес, неумолим

И пуст, как древле в Ниневии.

Да, здесь из мумий вдоль стены

Иные быть привезены

Могли в музей твоей страны

И были в нем сохранены,

Как древности, тебе чужие;

И вот, всех выходцев могил,

Вас ныне рок соединил:

Бог смертный, — кто бы он ни был:

Изида, Ибис, крокодил,

Из Фив или из Ниневии.

Да, не один священный лик.

Металлы, и таблицы книг,

И кости, — только свет проник

Под землю, — в прах распались вмиг

От веянья живой стихии, —

И, как они, тогда в сердцах

Будившие священный страх,

Так в ярких солнечных лучах

Сгорела, рассыпаясь в прах,

Былая слава Ниневии.

Когда строитель от трудов

Почил, стояли у брегов

Громады гордых городов,

Колонны капищ и дворцов,

Порфировые, золотые;

Когда Иона в край чужой

Был послан вечным Иеговой,

Он встретил море пред собой,

Где гордость трон воздвигла свой,

Как после — в пышной Ниневии.

Когда весь мир, доступный нам,

Князь гордости открыл очам

Спасителя с горы и там

Сказал: «Мне поклонись, и дам

Все царства я тебе земные», —

Средь пышности, ласкавшей взор,

Нежданный возникал отпор,

Где моря Мертвого простор

Рябил под ветром, — до сих пор

Тебе чужой, о Ниневия.

Блудница пышная! Твой трон

Царит над миром без препон;

Шли годы, шли столетья, — он

Мог отражать, несокрушен,

Все посягательства людские;

Тебе и в час победы гнев

Явился меж поющих дев,

И их воркующий напев

Царя встречал, запечатлев

Завоеванье Ниневии!

Я здесь очнулся. Надо мной

Стал ветер резче; как порой

Улыбку гонит гнев людской,

Так гас и таял свет дневной,

И ветра завыванья злые,

Казалось, тень сметали вон;

И Бог, как роком обречен,

Стоял, короной отягчен;

В нем был, казалось, заключен

Вопль онемевшей Ниневии.

А люди, средь жилых громад

Спешившие вперед, назад,

Невольно поражали взгляд,

Как гипсовых фигурок ряд, —

Все те же формы, как впервые,

Казалось, принимал их строй;

И мог в грядущем разум мой

Вопрос провидеть роковой:

Что было прежде, в век былой.

Наш Лондон — или Ниневия?

Ведь как тогда крылатый Бог

Стоял, пока пустынь песок

Над ним могилою не лег

И, как неумолимый рок,

Закрыл его глаза пустые, —

Так простоит он и сейчас,

И лодки Австралийских рас

Его когда-нибудь от нас

Возьмут, — как древность, в этот раз

Из Лондона — не Ниневии.

Иль, на столетия поздней,

В сознанье будущих людей

Невольно выступят ясней

Истории ближайших дней,

Событья древности седые;

И, эту статую потом

Здесь в месте отыскав пустом,

Решат, что в культе мы своем

Склонялись ниц не пред Христом,

А перед богом Ниневии.

Я улыбнулся; но сменил

Вопрос улыбку: пара крыл

С порывом к небу, но без сил,

Взгляд, что в недвижности застыл;

На чреслах — письмена чужие;

Корона, тяжкая, как рок;

Стопы, давящие песок, —

Ужели (думал я) — то мог,

О Ниневия, быть твой Бог, —

И твой, царица Ниневия?

У гордой царицы Спарты, Елены,

(О, Троя царит!)

Две груди белее небесной пены,

Венец всего, чего б сердце желало,

Конец и начало любовного плена.

(О, Троя горит,

Великая Троя пала!)

Елена молилась Венере в храме:

(О, Троя царит!)

«К тебе, богиня, пришла я с дарами,

С дарами, которых сердце желало:

Услышь и тронься моими словами!

(О, Троя горит,

Великая Троя пала!)

Смотри, я несу тебе чашу резную;

(О, Троя царит!)

Смотри, ее горделиво держу я:

Она создана, как сердце желало,

Чтоб боги к ней припадали, пируя.

(О, Троя горит,

Великая Троя пала!)

Подобна груди та чаша резная.

(О, Троя царит!)

Кто видел ее, покоя не зная,

Тоскует о том, чего сердце желало:

Услышь мое сердце, о неземная!

(О, Троя горит,

Великая Троя пала!)

Смотри, моя грудь, как она прекрасна

(О, Троя царит!)

Смотри, ее ветер волнует страстно!

Такую ль чашу ты сердцем желал?

Не дай моей груди увянуть напрасно!

(О, Троя горит,

Великая Троя пала!)

Да, я о груди моей тоскую;

(О, Троя царит!)

Внемли, богиня, — я грудь дарую

Тому, чье сердце ее желало:

Отдай ему грудь молодую!

(О, Троя горит,

Великая Троя пала!)

Как яблоко каждая грудь наливное.

(О, Троя царит!)

Когда же, в пылу неравного боя,

Взять яблоко ты всем сердцем желала,

Кто положил его пред тобою?

(О, Троя горит,

Великая Троя пала!)

О яблоке спорили трое когда-то;

(О, Троя царит!)

Два сердца он ради тебя без возврата

Лишил того, чего сердце желало:

Теперь твой черед и твоя отплата.

(О, Троя горит,

Великая Троя пала!)

Мои же яблоки — яблоки юга,

(О, Троя царит!)

Иссохнут от жажды, как от недуга,

Приникнуть к ним бы сердце желало;

Они — для уст избранника-друга».

(О, Троя горит,

Великая Троя пала!)

Венера взглянула на дар заветный,

(О, Троя царит!)

Взглянула с улыбкой едва заметной —

Свершалось то, чего сердце желало:

«Да, молишь ты о любви ответной».

(О, Троя горит,

Великая Троя пала!)

Венера взглянула в лицо Елены,

(О, Троя царит!)

Смеясь, постигла пламень мгновенный

Любви, которой сердце желало.

Сказала: «Принят твой дар бесценный».

(О, Троя горит,

Великая Троя пала!)

Взглянул Купидон на грудь царицы,

(О, Троя царит!)

Увидел сердце в его темнице,

И пламя, которым сердце сгорало,

Отметил стреле, куда ей вонзиться.

(О, Троя горит,

Великая Троя пала!)

В руке Купидона стрела другая.

(О, Троя царит!)

В другое сердце ее направляя,

Ее оперил он, как сердце желало:

Спустилась, звеня, тетива тугая.

(О, Троя горит,

Великая Троя пала!)

Парис повернулся в своей постели,

(О, Троя царит!)

Сказал, стрелою, достигшей цели,

Смертельно ранен, как сердце желало:

«Обнять златокудрую, в самом деле…»

(О, Троя горит,

Великая Троя пала!)

Знаешь ли ты при паденьи листов

Эту томительность долгой печали?

Скорби сплетают, давно уж сплетали,

Сердцу могильный покров,

Спят утешения слов

При паденьи осенних листов.

Стынут главнейшие мысли напрасно,

Стынут главнейшие мысли ума.

Осень, и падают листья, ненастно, —

Знаешь ты это? Все в жизни напрасно,

На все налегла полутьма.

Знаешь ли ты ощущение жатвы

При падении долгом осенних листов?

Ощущенье скользящих серпов?

Ты молчишь, как святыня забытая клятвы,

Ты молчишь, как скучающий сноп меж снопов,

При паденьи осенних листов.

Да, взор ее, что опьянит

Любого, как вином,

Слит с тишиной — так растворен

Мотив один в другом;

Ее глаза пронзают ночь

И видят звезды днем.

Закрыла золотом она

Зеленое сукно;

Какой волшебной тишиной

Чело облечено!

Богат, кто сможет растрепать

Кудрей ее руно.

Танцоры у ее стола

Замкнули тесный круг,

Но четче, резче их прыжков

Чуть уловимый звук —

Ритмичное паденье карт,

Как сердца мерный стук.

И каждая в ее перстах

На миг оживлена,

Но в них игра ее перстней

На миг отражена,

Где зелень, пурпур, синева,

Багрец, голубизна.

Играет с кем она? С тобой,

Любителем перстней,

Со мной — хочу ее постичь,

С людской породой всей,

Играем с нею мы в стране,

Которой нет странней.

В стране, где хаос воцарен,

Где сразу — ночь и день,

Где встать тому, кто лег, не даст

Губительная лень,

Где тьма темнее тьмы самой

И правит смерти тень.

А в картах что? Там бубны бьют,

В сердцах рождая пыл,

Там пики, чей любой удар

Без промаха разил,

Там над могилами кресты

И черви в тьме могил.

Какие правила игры?

Уж близок мой финал,

Игру лишь начал Ты, а он

Еще не начинал,

Но нет на свете никого,

Кто б этих карт не знал.

Ей ведомо, какой из карт

Когда придет черед,

И Жизнью ты игру зовешь,

И жизнь на спад идет,

Когда ж заговорит она,

То Смертью назовет.

Едва поднявшись, бриз упал

В кусты, в листву, за край земли,—

И я, что с ветром дрейфовал,

Увы, остался на мели.

В колени ткнувшись головой,

Я верил — нет беды страшней,

Мешались волосы с травой,

В ушах звучала поступь дней.

Глаза глядели в пустоту,

И вдруг случайно, невзначай

Нащупал взор полянку ту,

Где цвел колючий молочай.

Я боль тех бед забыл давно,

Они от новых — не щиты,

Но позабыть мне не дано

Трехлепестковые цветы.