Английская поэзия XIV–XX веков в современных русских переводах

Пусть только наилучшее растёт!

И не погибнет роза красоты,

когда цветы умрут, но в свой черёд

их обессмертят юные цветы.

А ты, влюблённый в собственную стать,

горишь самоубийственным огнём,

в пиру предпочитаешь голодать,

чтоб жертвой стать себе и палачом.

В тебе — весь мир, ты — юности венец,

весны герольд, но свой богатый клад

в себе ты прячешь, милый мой скупец,

и в то же время тратишь невпопад.

Не ешь того, что всем принадлежит,

не то тебя убьёт твой аппетит.

Когда твой лоб обложат сорок зим

И лягут рвы в красы твоей жнивье,

Весь твой наряд, что днесь неотразим,

Падет в цене, как старое тряпье.

И если спросят, где твоя краса,

Где все богатство дней твоей гульбы,

Чем озаришь ты впалые глаза —

Огнем стыда и жалкой похвальбы?

О, был бы ты рачительней стократ,

Коль мог сказать бы: «Вот дитя мое,

В нем — мой итог и ссуд моих возврат»,

Красу вложив в наследие ее.

Тогда, старея, вновь ты был бы млад,

Зря теплой кровь, в которой чуешь хлад.

Сравню ли я тебя с днем светлым лета?

Милей его ты, кротче и нежнее.

Холодный ветер — злобный враг расцвета,

Дни летние могли бы быть длиннее.

Порою око неба слишком знойно,

Иль золото его закрыто тучей,

И красота боится беспокойно

Природы иль случайности летучей.

Твое лишь лето вечное не минет,

И красота не будет скоротечность.

Смерть с похвальбой тень на тебя не кинет,

Когда в стихе изведаешь ты вечность.

Пока есть люди и пока есть зренье,

Жив будет стих и ты, его творенье.

Под женское Природа расписала

Твое лицо, мой царь, моя царица,

Но женским быть и сердцу приказала,

Что женщинам лукавым не приснится.

Твой ясный взор нелжив и постоянен:

Взгляни — и всё вокруг позолотеет.

Мужчина сам, мужчине ты желанен,

А женщина от восхищенья млеет.

Быть женщиной — такое назначенье

Готовила тебе сама Природа,

Но увлеклась и, сделав добавленье,

Из моего изъяла обихода.

Так, женщинам принадлежа по праву,

Дай мне любовь, а им — любви забаву.

Пусть баловни изменчивых планет

Бахвалятся своим везеньем бренным, —

Я, у кого удач и званий нет,

Тайком горжусь, но самым драгоценным.

К ногам князей былинка склонена,

Ничтожество пред солнцем величавым,

Спесь глубоко внутри погребена,

Но хмурый взгляд — конец непрочным славам.

Победами воитель был велик

До первого несчастного похода,

И вот уже он вычеркнут из книг

И выброшен из памяти народа.

А там, где я люблю и где любим,

Я не тесню — и сам неоттесним.

Не раз я видел солнце в блеске славы,

Ласкало горы царственное око,

В лугах улыбкой целовало травы,

Рядило в золото струи потока;

А иногда божественное лико

Презренным тучам затмевать давало

Свое величье и с тоской великой

На запад, в тучи прячась, поспешало.

Так и мое торжественно светило

Однажды утром солнце надо мною.

Увы! Моим оно недолго было

И скрылось вдруг за темной пеленою.

И все ж его люблю я. Мне понятна

Мгла солнца жизни: на небесном пятна.

Не вспоминай, чего ты натворил:

Простительны у ручейков осадки,

У роз шипы, затменья у светил

И тощий червь, который гложет грядки.

Мы все грешны, и нынче я грешу,

Сравненьями виновность упрощая:

Виня себя, помочь тебе спешу,

Твой рецидив заранее прощая.

Грех чувственный я чувством объясню,

В защитники судья пойдет незлобный,

А я его по праву обвиню

В неистовствах войны междоусобной —

И выступлю пособником того,

Кто обокрал меня же самого.

Ни мрамор статуй, ни дворцов гранит

Не смогут пережить могучий стих;

Сонет тебя во блеске сохранит,

А камни скроет мох веков иных.

Свергает изваянья злоба смут,

Война сжигает здание дворца;

Разящий меч и пламя не возьмут

Нетленное творение певца.

Но смерти вопреки, назло вражде

Все громче зазвенит тебе хвала,

Сердца пленяя всюду и везде,

Покуда мир износится дотла.

Ты в судный день восстанешь, а пока

Живи строкой, пронзающей века.

Как волны набегают на каменья,

И каждая там гибнет в свой черед,

Так к своему концу спешат мгновенья,

В стремленьи неизменном — все вперед!

Родимся, мы в огне лучей без тени

И в зрелости бежим; но с той поры

Должны бороться против злых затмений,

И время требует назад дары.

Ты, время, юность губишь беспощадно,

В морщинах искажаешь блеск красы,

Все, что прекрасно, пожираешь жадно,

Ничто не свято для твоей косы.

И все ж мой стих переживет столетья:

Так славы стоит, что хочу воспеть я!

Когда я вижу, как съедает гниль

Цветок, вчера струивший аромат,

Бессмертья медь, поверженную в пыль,

В руинах стены мраморных громад;

Когда я вижу: жадно океан

Съедает сушу, вожделенья полн,

И груди скал расселинами ран

Угрюмо покрывает ярость волн;

Изменчивость заметив бытия

И разрушенья гибельную власть,

Во всем предупрежденье вижу я,

Что смерть должна любовь мою украсть.

О знаю я, что мне не избежать,

Тебя имея, за тебя дрожать.

Измучась всем, я умереть хочу.

Тоска смотреть, как мается бедняк,

И как шутя живется богачу,

И доверять, и попадать впросак,

И наблюдать, как наглость лезет в свет,

И честь девичья катится ко дну,

И знать, что ходу совершенствам нет,

И видеть мощь у немощи в плену,

И вспоминать, что мысли замкнут рот,

И разум сносит глупости хулу,

И прямодушье простотой слывет,

И доброта прислуживает злу.

Измучась всем, не стал бы жить и дня,

Да другу трудно будет без меня.

Когда я выйду из земных оков,

поплачь, пока не скажет скорбный звон,

что я, покинув мерзкий из миров,

в мерзейший мир червей переселён.

Не вспоминай при виде этих строк

их автора, что из души твоей,

любовь моя, исчез бы, если б мог

забрать с собою груз твоих скорбей.

А если вспомнишь о моих стихах,

когда суглинку стану я сродни,

не беспокой словами бедный прах —

свою любовь со мной похорони.

Но не стенай, иначе вся страна

поднимет на смех наши имена.

Зачем сонет мой бедный столь не нов,

Не гибок, и чуждается свободы?

Зачем я избегаю свежих слов —

Замены прежним, вышедшим из моды?

Зачем я повторяюсь в сотый раз,

И стих обрек испытанным оковам

Так, что открыт источник этих фраз,

И автор выдается каждым словом?

Знай: не могу не петь на прежний лад;

Любовь и ты — я пленник темы этой.

Для старых слов иной ищу наряд,

И вновь плачу истраченной монетой.

Как солнцу не сменить свой вечный путь,

Так мне с пути любви не повернуть.

О, как мне страшно о тебе писать,

Узнав, что лучший дух тебя возносит

И силится мои хвалы попрать!

Но раз дары твои свободно носят,

Как океан безбрежный, все равно

И бедное, и мощное ветрило,

Мой жалкий челн — пускай слабей его! —

Направит вдаль упрямое правило.

Спасешь — и полечу по гребню волн,

Пока он ждет над бездной молчаливой.

Дашь гибель — значит, я негодный челн,

А он могуч в постройке горделивой.

И если рок судил мне пораженье,

В моей любви гнездилось уж паденье…

Когда я занят древних хроник чтеньем

И нахожу хвалу красавиц там

Иль старый стих читаю, с восхваленьем

Красы умерших рыцарей и дам, —

Я вижу, как тогда хвалить умели

Красу рук, ног, и все лица черты,

И мнится мне: достойно бы воспели

Они красу, какой владеешь ты.

Так, о тебе пророчествуя сладко,

Поэзия красу превознесла!

Но гимны те — лишь слабая догадка:

Ты выше все ж, чем древних вся хвала.

Когда умели петь, — тебя не знали;

Пришел твой век, — и песни слабы стали!

Взор госпожи моей — не солнце, нет,

И на кораллы не походят губы;

Ее груди не белоснежен цвет;

А волосы, как проволока, грубы.

Я видел много белых, алых роз,

Но их не вижу на ее ланитах,

И не сравнится запах черных кос

С усладой благовоний знаменитых;

Мне речь ее мила, но знаю я,

Что музыка богаче благостыней;

Когда ступает госпожа моя,

Мне ясно: то походка не богини;

И все же, что бы ни сравнил я с ней,

Всего на свете мне она милей.

Отчаянье и радость утешений —

Два духа, два любви моей крыла.

Он — белокур, мужчина, добрый гений;

Она — злой дух, лицом мрачна, смугла.

Чтоб в ад меня скорей увлечь, дух черный

Склонил к разлуке доброго со мной

И, соблазняя наглостью упорной,

Старается, чтоб стал и он иной.

Быть может, ангел мой уже низринут, —

Не знаю, но могу подозревать.

И если я обоими покинут,

То ангел мой в аду. Увы, узнать

Могу тогда ту правду, что хоронят,

Когда злой демон ангела прогонит.

Моя любовь сходна так с лихорадкой:

Желает лишь того, что ей вредит,

И этой пищей гибельной, но сладкой,

Болезненный питает аппетит.

Рассудок, врач любви, меня оставил,

Советами его я пренебрег,

И к гибели, забыв ряд мудрых правил,

Стремлюсь в огне желаний и тревог.

Нет, я неизлечим. Мой ум сурово

Заботы бросил. Грудь полна тоски.

Как бред безумный, мысль моя и слово

От истины и смысла далеки.

Что ты чиста, светла — я клясться рад,

А ты черна как ночь, мрачна как ад.