Английская поэзия XIV–XX веков в современных русских переводах

Она ехала рысью путем ночным,

Для того ль, чтобы молча расстаться с ним?

Для того ль грязь и дождик глухой порой

Выносила она, чтоб увидеть самой

Труп, лежащий у стога средь топких полей?..

Вдоль роняющих капли нагих ветвей,

Слыша каждым своим башмаком стремена,

Долго ехала рысью привычной она —

С юбкой, сбитой к коленям, в грязи, что летит

На пути из-под конских тяжелых копыт.

Дождь стекал по набухшим ветвям,

По тяжелым и мокрым ее волосам,

По ресницам, глазам — прекрасным в тоске.

Дождь и слезы, мешаясь, текли по щеке.

Временами пускали они повода,

И вперед выходил на коне он тогда

Для разведки ночной. Должен был он взглянуть —

Все могло ведь случиться, — спокоен ли путь

Там, в скрещеньи дорог. И, когда отряд

Недовольно шептал, обращался назад,

Чтоб скорей подбодрить утомленных людей.

О, как смутно было на сердце у ней!

От сомнений и страха, не раз и не два

Она всхлипнула глухо. У ней голова

Закружилась от быстрой езды. Ей, дрожа,

Было трудно в озябших пальцах держать

Мокрый повод. Тревоги полна,

Еле чуяла в стремени ногу она, —

Все затем, чтобы без поцелуя ей

С ним расстаться у стога средь топких полей…

Едва они мокрый увидели стог,

По размытой дороге им путь пересек

С войском Годмар-Иуда, готовясь напасть.

Трое огненных львов, оскаливших пасть,

Змеились на знамени у него.

Увидали они вдоль пути своего

Три десятка людей, построенных в ряд.

Роберт взором мгновенным окинул отряд

И почувствовал сразу, что близок конец,

А она на глаза опустила чепец,

Чтобы только не видеть вокруг ничего.

Роберт молвил: «Их двое на одного.

А когда-то при встрече под Пуатье…

Но не надо бояться, сердце мое,

Ведь граница Гаскони уже близка». —

«Ах, — сказала она, — мне так тяжка

Мысль уехать без вас; а потом —

Суд в Париже. И те — вшестером,

И решетка тюрьмы Шателе,

Быстроводная Сена в осенней мгле

Под дождем. И насмешки на берегу

Надо мной — оттого, что я плыть не могу.

Или это — иль жизнь с нелюбимым, с ним,

Чтобы я была проклята небом самим.

О, скорей бы прошел этот час роковой».

Без ответа он крикнул с веселой душой —

«Святой Георгий!» — свой клич в бою,

Положив ей на повод руку свою.

Но никто из его молодцов

Не ответил на этот бодрый зов.

И пока он гневно сжимал свой меч,

Кем-то брошенный ловко, коснулся плеч

Крепкий жгут, — был веревкою связан он

И немедленно к Годмару подведен.

«Жеан! — крикнул Годмар с угрозой в глазах. —

Тот, кого ты любишь, в моих руках,

Если ты мне тотчас не дашь ответ,

Разделишь ты ложе со мной или нет,

Он не увидит дождя конец». —

«Не издевайтесь над ней, наглец,

Или я тотчас же вас убью!»

Лба коснулась она и руку свою

К глазам поднесла — будто видела кровь.

«Нет», — она повторила и отвернулась вновь, —

Будто нечего больше прибавить ей,

И все решено. И Годмар стал еще красней,

К его лицу и к шее кровь прилила волной.

«Жеан! Недалеко отсюда замок мой,

Убежищем надежным привык я его считать.

Что мне мешает сейчас вас силой взять

И сделать немедля все, что хочу,

С вашим строптивым телом, пока, обречен мечу,

Ваш рыцарь крепко связан?» И тотчас улыбка ей

Чуть шевельнула губы, стала она бледней

И на него взглянула надменным прищуром глаз.

«Знайте же, сэр Роберт, я б задушила вас,

Если б вы спали рядом, вгрызлась бы в горло вам

С помощью божьей». И тотчас воззвала к небесам:

«О Иисус, пришлите мне помощь, душу храня.

Они, затравив как зверя, здесь заставляют меня

Выбрать греха дорогу и покривить душой —

Что бы я ни решила. Но шепчет разум мой,

Что могла бы я отказаться от пищи и от питья,

Что этим путем скорее приблизиться смерть моя». —

«Если вы не хотите исполнить волю мою,

То мне, — хотя я вас так люблю, —

Придется сделать иначе. Молчите? Ну, что ж,

Я скажу про то, что знаю!..» — «Но это наглая ложь!» —

«Ложь? Я клянусь богом, присутствующим тут,

Что ее в Париже охотно истиною сочтут.

Вы знаете, как громко кричали там о вас:

Отдайте Жеан, смуглянку, отдайте ее сейчас,

Отдайте Жеан. Хотим мы ее утопить или сжечь». —

«О Роберт мой, мне лучше было бы мертвой лечь!» —

«Кто бы конец подобный жалким назвать не мог

Для этих длинных пальцев, для этих стройных ног,

Для этой высокой шеи и гладких нежных плеч, —

Конец, о котором после долго вели бы речь

Все, кто его увидит? Лишь час могу я ждать,

Подумай, Жеан. Должна ты немедленно выбирать —

Жизнь или смерть. Решай же!» в тумане сна,

Покинув седло, шатаясь, прошла она

Два-три шага дальше. И там на сене сыром

Легла — с обращенным к небу, полным тоски лицом.

Сырая охапка сена ей изголовьем была,

И тихо она заснула и, покуда так спала,

Не видела снов. Но минуты вели неуклонный счет,

К полуночи подступая все ближе и ближе. Вот

Она, наконец, проснулась. Вздохнула глубоко

И Годмару по-детски сказала даже легко:

«Я не хочу». И тотчас Годмара голова

Повернулась резко на эти ее слова.

Загорелось лицо. А Роберт, как прежде, был недвижим

И не сказал ни слова, и взгляд его был сухим.

Не уронил слезы он. И в молчаньи своем,

Казалось, следил зорко за падающим дождем.

Губы его были сжаты. Точно жаждой томим,

Он ими к ней потянулся. И она отвечала им.

Тщетное желанье мучило их тела,

Губы ее побледнели. Рука его провела

По ним, чуть касаясь. Годмар, сдерживая злость,

Порывисто встал меж ними, грубо толкнул их врозь.

Роберту открыл шею, ослабив кольцо петли,

Она, протянув пустые руки свои,

Молча вперед смотрела и видела, как клинок

Точно и быстро Годмар из ножен своих извлек,

Видела его руку у Роберта в волосах,

Остро отточенной стали безжалостный размах.

С перерубленною шеей Роберт упал

И, словно пес от боли, горестно простонал,

Лишенный сознанья. Годмар кликнул своих людей,

Они к нему подбежали и тяжкой пятой своей

Череп разбили тому, кто у Годмара ног,

Мечом его пораженный, лишенный дыханья, лег.

А Годмар тогда промолвил: «Это, Жеан моя,

Только начало того, что делаю я.

Заметьте, Жеан, отныне один вам путь на земле —

Вам ехать сейчас придется обратно в Шателе».

Она головой покачала — словно в забытьи

И горестно посмотрела на холодные руки свои,

Как будто все, что случилось, рассудка стоило ей.

Так они расстались у стога среди полей.

Песня ветра слышна,

И ночь холодна,

И Темзы поток

До дна продрог,

Но мил наш дом,

Доброта здесь во всем,

И дарю я тепло,

Хоть поля замело.

Так отдохни

И думать начни

О лете, весне,

Когда в вышине

Птицы поют…

Дам тебе я приют;

Так лежи, недвижим,

Чтоб отрадам земным

Не скрыться с глаз

В предрассветный час.

Жизнь долга моя,

Много видела я:

Радость, беду,

Прибыль, нужду.

Умолчу обо всем —

О благом, о дурном, —

Скажу лишь одно:

Скоро будет темно,

А в доле любой

Отраден покой.

В ладье, что мчится над волной,

Шесть дев плывут, нежны,

В златых коронах; у одной —

Одежды зелены.

Парят на зелени знамён

Изображенья дивных жён;

Средь них портрет Джиневры; он

На всех ветрилах повторён.

Шесть смелых рыцарей стоят

На судне у руля —

Забрало заслоняет взгляд,

Им не видна земля.

Рвёт с копий ветер, обозлён,

Лохмотья пламенных знамён.

И каждый рыцарь удручён,

И прядь таит златую он.

Любовь дары несёт в расцвете жизни всем:

«Любовь назад берёт дары свои затем».

Любовь подарит речь молчавшему дотоль:

«Любовь отнимет речь, коль вместо счастья — боль».

Любовь откроет взор всем, до того слепым:

«Любовь туманит взор всем, но не нам двоим».

Любовь — прекрасный свет, коль радость впереди:

«Любовь — источник бед, когда тоска в груди».

Любовь! Меняешь всё — меня не измени!

«Любовь! Меняешь всё — о, радость мне верни!»

Любовь, сжигая мир, взлетает в высоту:

«Любовь, сжигая мир, оставит пустоту».

Остались мы вдвоем, и нас труды не ждут:

«Остался я один; кто мой оценит труд?»

Любовь, тебя молю о радости в судьбе!

«Я грешен — но люблю… Прислушайся к мольбе!».

Дрожащих рук не отводи:

Шумят — ветра, стучат — дожди,

И стыд не ждёт нас впереди,

Хоть листья облетают.

Твердишь, что скоро холода…

Но пусть и жизнь, и смерть — беда:

Живым — не ведать нам вреда,

Умрём — пускай болтают.

Вновь будет зелено вокруг,

Не зря мы сеяли, мой друг;

Был корень — рай, росток — недуг,

А колос — их сплетенье.

Но корень навсегда зачах,

И стебель сохнет на глазах,

А колос спрятан в закромах

До светопреставленья.

Ветви сада прогнулись, дрожа под дождем,

Вновь послышалось пенье дрозда;

Я припомнил, услышав раскатистый гром,

День, когда отступила беда.

Был у мрачного дня лучезарный финал,

Озарённый сияньем небес;

В свете молний я счастье своё вспоминал,

День нежданных, безумных чудес.

Был роскошный июнь. Вслед грозе — тишина,

Вслед дождю — пополуденный зной…

Всё тогда для меня изменила она,

Улыбнувшись улыбкой иной.

Сколько было в той новой улыбке огня!

Помню рук нетерпенье и жар;

Ее пальцы с моими сплетались, пьяня,

И дарили неведомый дар.

Снова ливень — и грома вернувшийся звук;

Прочих звуков не слышно опять;

И слияние губ, и касание рук

Только чудом могу я назвать.

Ее губы коснулись лица моего,

Как мечталось мне тысячу раз;

И сияло в слезах ее то волшебство,

Что весь мир изменяет подчас.

Было время дневное, но царствовал мрак;

Нас желанье как гром потрясло.

Позже свет возвратился, и ливень иссяк,

И запомнили руки тепло.

И, как прежде, она улыбнулась тогда;

Поднялись мы, покинули дом,

Вышли в сад — и услышали пенье дрозда

Средь ветвей, напоённых дождём.

И, с собою неся ароматы земли,

Влажных лилий срывая цветы,

Шла она под аркадой, где розы цвели,

Шла по саду, где травы густы.

Мы в саду оставались тогда дотемна;

Затихал умирающий гром;

На стеной монастырской светила луна,

Заливая весь мир серебром.

Холодало. И час возвращаться пришёл.

Нам опять не хватало тепла.

Над порогом взметнулся шуршащий подол,

В тёмном доме любовь нас ждала.

Зимы губитель, ты пришёл опять?

Глашатай лета, шлём тебе привет!

Входи! Тебя не станем упрекать

За неба блёклый и холодный цвет.

Пусть дням твоим живительным вослед

Апрель зальётся песнею дрозда

Во исправленье зимнего вреда!

Входи! Я рад восславить твой приход;

Пусть лета не дано увидеть мне —

С надеждой буду слушать, как поёт

Твой жаворонок утром в вышине,

Забыв о прошлом и грядущем дне:

«О радость снова свидеться с весной!

Какое счастье! Солнце надо мной!»

Но кто же дал нам этот светлый час?

Даритель — Смерть. Забывчивости сон

Она, стеная, стряхивает с нас:

«Да будет вами сей восторг вкушён,

Покуда жизни срок не завершён.

Жизнь коротка. Примите те дары,

Что Смерть и Жизнь вручают вам, щедры».

Что за гул, что там за звуки? Что звенит у всех в ушах,

Словно ветра гуд в долине, бурю мчавшего в горах,

Словно волны океана, нагоняющие страх?

Рать народная идет.

Путь куда лежит, откуда? Кто они, кого спросить?

Где, меж адских врат и раем, уготовано им жить?

Можно ль их купить за деньги? Будут верно ли служить?

Гул меж тем идет, идет.

Слышишь, вот удар громовый!

Вот и солнце! Свет багровый:

Гнев, надежда, символ новый.

Рать народная идет.

Прочь от горя, прочь от муки, к счастью, к радости идут.

Целый мир для них жилище, вся земля для них приют.

Попытай, что стоит сделка, если купишь ты их труд,

Время тоже ведь идет.

То — они, что строят домы, ткут одежду, жнут хлеба,

Превращают горечь в сладость, наполняют погреба.

Все — тебе, сегодня, вечно. Где ж награда для раба,

Пока рать его идет?

Слышишь, вот удар громовый!

Вот и солнце! Свет багровый:

Гнев, надежда, символ новый.

Рать народная идет.

Много сотен лет протекших был их труд и слеп и глух,

В горе не было надежды, радость не ласкала слух.

Лишь теперь призыв услышан, с ветром клич пронесся вдруг.

И вот рать уже идет.

Богачи, дрожите, бойтесь! Грозных слов шум полон тот:

«Мы трудились вам и смерти; бой теперь иной пойдет.

Люди мы, и будем биться за достойный жизни ход,

Наша рать вперед идет».

Слышишь, вот удар громовый!

Вот и солнце! Свет багровый:

Гнев, надежда символ новый.

Рать народная идет.

«Значит, бой? Хотите ль гибнуть, как валежник от огня?

Или мир? Так будьте с нами, тем надежду сохраня.

Жизнь встает! И вы живите. Не погаснет светоч дня:

Ведь надежды рать идет.

Мы идем, мы, люд рабочий, и тот гул, что встал во мгле, —

Это битвы шум, несущий нам свободу на щите,

Наше знамя ведь надежда всех живущих на земле,

С нами мир вперед идет».

Слышишь, вот удар громовый!

Вот и солнце! Свет багровый:

Гнев, надежда, символ новый.

Рать народная идет.