«Почто печален мой супруг?
Почто лицо — снегов белей?
Какой язвит его недуг?
О Герман! Душу мне излей!
Почто безмолвье темноты
Тревожит твой печальный стон?
Иль непосильным горем ты,
Безмерным горем удручен?
Что сперся дух? что ноет грудь?
О молви! Пусть тоску уймет
Твоя Гертруда как-нибудь,
А нет — разделит скорби гнет.
Увяли розы свежих щек,
Румяных уст мертвеет лал,
Взгляд потухающий поблек,
Что некогда огнем пылал!
Зачем в ночи, когда ни глянь,
Ты мечешься и стонешь так,
Как будто призрачная длань
Влечет тебя в могильный мрак?
Ты задыхаешься во сне;
Влажнит чело холодный пот…
О Герман! Расскажи жене,
Что за печаль тебя гнетет».
«Гертруда! не найдется слов,
Чтоб злую описать болесть!
Удел мой странен и суров,
Но я открою все, как есть.
Иссяк источник прежних сил;
Жестокой волею судеб
Недуг, что душу истомил,
Сведет меня в безмолвный склеп!»
«Но, милый Герман, в чем же суть
Твоих печалей и досад,
Что рвут стервятниками грудь
И льют отчаяния яд?
То, верно, худшая из мук?
То, верно, не простая боль?
Поведай все жене, мой друг,
Унять страдания позволь!»
«Гертруда, их ужасна суть!
Гертруда, это — сущий ад!
Стервятники терзают грудь,
И жжет отчаяния яд!
Млад-Сигизмунд, мой милый друг,
В расцвете юности усоп;
Родных и близких скорбный круг
Сопроводил его во гроб.
О нем рыдал я и скорбел,
Долг дружбы уплатив сполна;
Печален Германа удел —
Вот дружбы горькая цена!
Но к ночи вновь приходит он
Цедить из вен кровавый сок,
Я ж обречен стонать сквозь стон,
Я от мучений изнемог!
Млад Сигизмунд, былой мой друг,
С недавних пор — мой кровный враг.
Без счету неизбывных мук
Сулит мне злобный вурдалак!
В ночи, разнеженно дыша,
Всяк почиет в объятьях сна;
Моя же бодрствует душа,
Тревогою уязвлена.
Покинув склепа стылый свод,
Где смерть справляет торжество,
Дух Сигизмунда восстает,
У ложа рыщет моего!
Сам ад, не иначе, облек
Кошмарной плотью прах и тлен!
Ложится гоблин мне под бок
И кровь мою сосет из вен!
Пьет, тщится осушить до дна
Животворящий сердца ключ!
Гертруда! Милая жена!
Сколь яд моих терзаний жгуч!
Натешась видом горьких слез
И жажду утолив взахлеб,
Насытившийся кровосос
Вновь возвращается во гроб.
Но к ночи вновь приходит он
Цедить из вен кровавый сок,
Я ж обречен стонать сквозь стон,
Я от мучений изнемог!
Но близок оргии финал;
Былой огонь во мне потух;
Мне ужас душу истерзал;
Назавтра отлетит мой дух!
Гертруда! Все открыть пора!
Я худшего не утаю:
Восстав со смертного одра,
Твой Герман выпьет кровь твою!
Но, дабы отвратить судьбу,
Пред тем, как прах земле предать,
Мой труп копьем пронзи в гробу —
Мне это помешает встать.
Пробудь же эту ночь со мной,
Бди рядом, не смыкая глаз;
Но лампу под плащом сокрой
Покуда дух мой не угас.
Чуть поплывет вечерний звон
Над сводами в монастыре,
Знай: то — предвестье похорон;
Знай: бедный Герман твой помре.
Тогда — не ранее! — яви
Слепящий луч, внезапный свет, —
И, с ног до головы в крови,
Предстанет взгляду людоед!»
Всю ночь Гертруда прождала
У ложа мужнего в тиши,
Всю ночь, горюя, провела
С тем, в ком не чаяла души.
Но вот поплыл вечерний звон
Над сводами в монастыре,
Предвестьем близких похорон:
То Герман горестный помре!
Немедля свет, что был сокрыт,
Блеснул из-под полы плаща, —
Тень Сигизмунда — жуткий вид! —
Она узрела, трепеща.
Сверкал огнем свирепый взор,
Вращал зрачками кровосос;
В луче, направленном в упор,
Он к месту словно бы прирос.
Был страшен облик мертвеца:
Клыкастая разверста пасть,
Багровый ток не стерт с лица:
Знать, крови насосался всласть.
Истошно взвыв, бежал злодей;
Гертрудин взор застлал туман:
Злосчастный Герман перед ней
Простерся бледен, бездыхан!
Назавтра порешил совет
(Округи лучшие умы)
Избавить возмущенный свет
От гнусных порождений тьмы.
Взломали дверь в могильный склеп,
Где Сигизмунд был погребен:
Задрапирован в черный креп,
Он мнился погруженным в сон.
Подобьем жизни дышит лик
Гримасой сведены черты,
Оскален обагренный клык,
И очи — кровью налиты.
В одной гробнице с упырем
Труп Германа приют обрел;
В обоих за один прием
Вонзили заостренный кол.
И упокоился их прах;
Впредь им не рыскать по земле;
Друзья их позабыли страх —
Вампиры спят в могильной мгле.
Поет иной про кровь, и дым,
И гром походов и осад;
Владыкам — добрым и худым, —
Слагает оды, ждет наград;
Звенит, покорна рифмачу,
Честолюбивая струна…
А я бесхитростно хочу
Воспеть былые времена.
О, трижды радостные дни,
Что не спешили мчаться прочь, —
О, сколь забав несли они!
А сколь утех сулила ночь!
Безмерен удали запас,
Юнцам отпущенный сполна!
Люблю, друзья, в досужий час
Былые вспомнить времена.
Однажды ночью, в снегопад,
Я, скукой лютою ведом,
Бродил без цели, наугад —
И вот, забрел к соседу в дом.
Сосед, почтенный человек,
Старик — морщины, седина, —
Вздыхал вседневно: «Хилый век!
А были, были времена…
— Чинила страшный здесь разбой
Нещадных уймища ватаг.
Великой в Камберленд гурьбой
Тогда валил треклятый враг!
Мужичий стон, девичий плач:
В пустых амбарах — ни зерна;
Свиней, овец, коров и кляч —
Угнали… Что за времена!
— Однажды живодерский сброд
В ночи пожаловал сюда,
Чтоб здешний вырезать народ
И без помех забрать стада.
Во весь опор скакала мразь
Верхом — до самого гумна!
И гоготала, не таясь, —
Такие были времена.
— Наш Добби взял тяжелый цеп,
И другу тихо молвил: “Том!
Коль не ослаб, и не ослеп,
Скорей вооружись шестом.
Ну… С нами Бог, а с ними бес!”
И — крик, и стук, и лязг, и звон,
И — первый пал головорез.
Эх, молодцы былых времен!
— Дубасил Добби наповал:
Ударит цеп — и точка, ша!
И Том в бою не отставал,
Шестом калеча и круша.
Не разбираючи пути,
Помчала банда прочь и вон!
Так двое против двадцати
Дрались… Не стало тех времен».
Сосед мой был охоч и лих
Рассказывать, что хватит сил,
О ведьмах, леших, домовых
И жутких людях — им же мил
Наш ненавистник и злохот,
Наш Архиворог — Сатана!
Пред ними даже Митчелл Скотт[50]
Робел в былые времена.
А Скотт, поверьте, не был прост!
Не зря идет о нем рассказ:
Он беса пьяного за хвост
Предерзко дернул как-то раз!
И в утешение поднес
Лукавому стакан вина:
Мол, клюкни, преисподний пес…
Лихие были времена!
О, сколь уютно по ночам
Болтали я и мой сосед!
Не знать надменным богачам
Подобных дружеских бесед.
Лютует за стеной метель,
А в старом кресле у окна
Сосед, потягивая эль,
Бормочет: «Были времена!
— Крутенько приходилось прежь:
Под землю прятали добро;
Кровавый бушевал мятеж,
Умно затеян и хитро.
Скрывали в дебрях и коров,
И кляч… Рыдала вся страна,
И не давал защиты кров
Родимый! Были времена…
— Ох, горе горькое — грызня
Чинуш, вельмож да королей!
Но скоро кончилась резня
Средь наших долов и полей.
Милее покаянный мир,
Чем окаянная война!
И вновь под каждым кровом — пир:
Переменились времена.
— Уж не грозила нам беда,
Никто в те годы не был хмур:
Ни самодержец нас тогда
Не угнетал, ни самодур!
Неважно — барин или смерд:
Бок-о-бок пили допьяна
Простой мужик и знатный лэрд!
Какие были времена!
— Никто, насколь бы ни был слаб,
Не знал от ближнего обид;
И даже распоследний раб
Всегда хранил довольный вид.
Колядовали мы зимой,
И улыбалась нам луна.
Как славно было, Боже мой!
Какие были времена!
— Озябнешь — стужи не кляня,
Засядь в уютном кабаке,
У благодатного огня, —
А хочешь — дома, в уголке…
Под Рождество — сытнейший стол:
Жаркое, пудинг, ветчина,
Любой и всякий разносол!
Да, были, были времена.
— Не все потеха: дни бегут…
И, после холодов да вьюг,
Пора и починить хомут,
И к пахоте наладить плуг,
И встать, когда встает заря, —
Негоже спать, уже весна!
Мы тратить не умели зря
Ни дня в былые времена.
— Раздолье девкам да парням,
Когда настанет сенокос!
Как весело бывало нам
Забраться на пузатый воз,
Зарыться в стог, не то в скирду,
Коль на закате клонит в сон…
Поверь: от века дней в году
Милее не было времен!
— Поспела рожь — и без конца
Рядами строятся снопы:
В руках у жницы и жнеца —
Неутомимые серпы!
Нелегкий труд: жара, страда —
И вечерами пьешь до дна
Бочонок пива — без вреда!
Н-да, были, были времена.
— Желтеет лист, и вызрел плод;
Зерно уже свезли в амбар…
На ярмарку спешит народ —
Резвится млад, смеется стар!
Веселый гомон, шум и пляс
Не утихали дотемна.
Бок-о-бок сквайр и свинопас
Гуляли — были времена!»
…Так повести далеких лет
Под ветра заунывный вой
Плел поседелый мой сосед,
Покачивая головой.
Что ж, на закате бренных дней
Душа, увы, утомлена —
И мнится ей: пышней, вольней
Жилось в былые времена.
Но — странно молвить: я вполне
Со старцем согласиться рад!
Нет, прошлое не любо мне,
И не стремлю в былое взгляд:
Безмерно страшные дела
Вершила злоба испокон…
А все же… Честь им и хвала,
Минувшим дням былых времен!
Душе любого дорога
Пора, когда был свеж и млад:
О юность! — вешние луга,
И птичьей песни звонкий лад!
Сиял огромный небосвод,
Сверкала шумная волна…
Глядела юность лишь вперед —
В заманчивые времена!
Уж так ведется с давних пор:
Не мрак запомнится, но свет…
У памяти — пристрастный взор,
Для памяти — плохого нет.
Все нипочем, покуда млад, —
Пусть беден, загнан, изнурен! —
И с грустью мы глядим назад:
О юность! Время из времен!
А время — беспощадный тать…
И ты, читатель мой — поверь! —
Однажды примешься роптать:
«Как было встарь! И что теперь?»
Согбенный временем в дугу,
Оборотишься в ворчуна,
На каждом говоря шагу:
«О, где былые времена?»
Как заливался прежний дрозд!
Как возвышался прежний лес!
А сколь мерцало прежде звезд
На прежнем куполе небес!
Нещадна времени рука,
И душу иссушить вольна…
И стонет сердце старика:
«О, где былые времена?»