Английская поэзия XIV–XX веков в современных русских переводах

О, громче, песни тяжкий стон,

О, слезы пусть текут рекой —

Смолкнул праздничный трезвон,

Черным днем стал День Святой:

Мой милый спит,

Глубоко зарыт

Под ивой, в могиле сырой.

Черногривый, как зимний мрак,

Белотелый, как первый снег,

Краснощекий, как солнца зрак,

Холоден милый, почил навек:

Мой милый спит,

Глубоко зарыт

Под ивой, в могиле сырой.

Сладко пел он, будто дрозд,

Скоро плясал он, как ветер шальной;

Лук за плечами, дубинка в рост;

О, тихо лежит он в могиле сырой!

Мой милый спит,

Глубоко зарыт

Под ивой, в могиле сырой.

Слышишь, ворон забил крылами,

Там, где вересковый дол;

Слышишь, филин кричит над нами —

Страшные тени сюда привел:

Мой милый спит,

Глубоко зарыт

Под ивой, в могиле сырой.

Видишь, белеет лунный глаз —

Белее милого покров,

Белее, чем небо в рассветный час,

Белее полуденных облаков:

Мой милый спит,

Глубоко зарыт

Под ивой, в могиле сырой.

Здесь, над милым моим, прорастут

Пустоцвет и гроб-трава;

Хладной девы уже не спасут

Даже молитвы святые слова:

Мой милый спит,

Глубоко зарыт

Под ивой, в могиле сырой.

Я сама соберу соломы

Вкруг могилы дорогой

Ярче светите, феи да гномы —

Здесь приют последний мой:

Мой милый спит,

Глубоко зарыт

Под ивой, в могиле сырой.

Вот мое сердце — рви его,

В чаши лей кровавый сок;

Все сгорело, все мертво;

Пляши всю ночь, не жалея ног:

Мой милый спит,

Глубоко зарыт

Под ивой, в могиле сырой.

Певец пернатый, Петушок

В рожок свой затрубил

И поселянам он зарю

Трикратно возвестил.

Король Эдвард увидев, встав,

Как заиграл восток.

Он слышит: граем злобных вран

Проклятый день предрек.

«Не зря ты каркнул! Видит Бог, —

Он молвил, — белый свет

Покинут нынче же они:

Чарльз Бовдин и клеврет!»

Вот рыцарь брагу преподнес,

Явившись на поклон.

«Ты весть изменнику доставь:

Простится с жизнью он!»

Сэр Кантерлон склонился ниц,

Потупил долу взор

И к Чарльзу в замок поспешил,

Покинув царский двор.

Когда же прибыл Кантерлон,

В слезах застал детей.

О Чарльзе плакала жена

И две малютки с ней.

«Мой Чарльз! — так начал Кантерлон —

С недоброй вестью я».

«Все говори, — воскликнул Чарльз. —

Худого не тая!»

«Слова, что должен я сказать,

Мне причиняют боль…

С заходом солнца ты умрешь…

Поклялся в том король».

— Что ж, — молвил Чарльз, — мы все умрем,

Коль смертных рок таков.

Хвала Творцу, жизнь не вечна

И к смерти я готов.

Скажи владыке твоему:

Не буду бить челом.

Пусть лучше я умру, а быть

Я не хочу рабом!»

Оставил Чарльза Кантерлон

И к мэру он идет

Отдать приказ, чтоб тот воздвиг

Немедля эшафот.

В ту пору Кэниндж побежал

К Эдварду-королю:

«О милосердии, король,

Сегодня я молю!»

Король промолвил: — «Верный друг,

Ты сердце мне открой,

О чем бы ты не попросил,

Склонюсь перед мольбой!»

«О, государь! Тебя прошу

О рыцаре одном:

Проступок тяжкий он свершил,

Не думая о том.

Есть дети у него, жена.

Погублены они,

Коль на помосте бедный Чарльз

Окончит свои дни!»

«Ты мне о нем не говори, —

Король сказал в сердцах. —

За холм и солнце не зайдет,

Он превратится в прах.

О мщеньи небо вопиет,

То — правосудья глас.

Проси же Кэниндж, для себя, —

Исполню я тотчас!»

«О государь! За грех Господь

Его не пощадит.

Оливковую ветвью пусть

Твой будет жезл увит!

В душе достойнейших людей,

Есть пятна и у тех!

И лишь наместнику Христа

Неведом смертный грех.

О будь же милостив! Тебя

Благословит народ.

Да процветает навсегда

Твой дом из рода в род!

Но если кровью обагришь

Престол свой, тем верней

Твоя корона упадет

С чела твоих детей!

«О, Кэниндж! Он — изменник злой,

Мою презрел он власть…

Так как же просишь пощадить

Того, кто должен пасть?

«Великодушный государь

Не будет столь угрюм.

Он доблесть в недруге почтит

И благородный ум!»

«Прочь, Кэниндж! Прочь! клянусь Творцом,

Нам давшим жизнь: и в рот

Мне не полезет хлеба кус,

Покуда Чарльз живет!

Клянусь, на это солнце он

Глядит в последний раз!»

И Кэниндж вышел. Слез ручьи

Вмиг хлынули из глаз.

И к Чарльзу в замок он пошел,

Скорбящий пилигрим.

Пришел и на скамью упал,

Заплакал перед ним.

«Мы все умрем! — воскликнул Чарльз. —

Не все ль равно, когда?

Смерть неизбежна, стережет

Нас всех одна беда.

Зачем же духом ты скорбишь,

Терзаемый тоской!

Ужель оплакиваешь ты

Желанный жребий мой?»

Благочестивый Кэниндж рек:

«Затем я слезы лью,

Что ты умрешь, на произвол

Оставишь ты семью».

«Ах, слезы осуши… легка

Да будет мне земля!

Я презираю смерть и власть

Эдварда-короля.

Всевышний, если я умру,

Окажет милость мне:

Он попечение возьмет

О детях и жене.

Мой рок написан был, когда

Вдохнул он душу в плоть.

Ужель осмелюсь я роптать,

Коль так судил Господь?

Спроста ль из битв я вышел жив?

Кровавый помню бой.

Ряды бойцов косила смерть

Безжалостной рукой.

И, рассекая небеса,

Летели тучи стрел:

В грудь не вонзилась ни одна

И я остался цел.

Так неужели трусить мне

И унывать, о друг?

Пусть каждый будет храбр, как я;

Мне незнаком испуг.

О, Генрих! С трона свержен ты…

Себя ты сбережешь,

Коль Бог судил… а коли нет…

То — Божья воля, что ж!

О, друг мой! Виноват я тем,

Что Генриху служу,

И то, что я не подхалим,

На плахе докажу.

Свой род от знатных я веду —

Об этом говорит

Герб геральдический отца

И предков медный щит.

Отец давно ушел туда,

Где тлен и вечный хлад.

И скоро я из царства слез

Уйду с страну услад.

Меня учил он сочетать

С любовию закон.

И отличить добро от зла

Преподавал мне он.

Голодным щедрою рукой

Мне завещал помочь,

Дабы от дома моего

Слуга не гнал их прочь.

Кто смеет упрекнуть меня?

Заветы я берег.

Дневных деяний перед сном

Я подводил итог.

Я ль ложе брака осквернил?

Спроси мою жену!

Не может и король вменить

Измену мне в виду!

Скоромной пищи никогда

Не ел в Великий пост.

Мне не о чем скорбеть, когда

Взойду я на помост!

Нет, бедный Генрих! Не узрю,

Как будешь умирать.

За дело праведное я

Готов и жизнь отдать…

О, край погубленный! Тебе

Не знать покоя вновь…

Потомки Ричарда царят,

Рекою льется кровь.

Иль кротость Генриха тебе

Успела надоесть,

Что на Голгофу всходишь ты,

Забыв покой и честь?

Хотя велит меня свезти

На казнь Плантагенет,

Над телом он имеет власть,

Над духом власти нет.

Хоть вечером мою главу

Проткнет позорный шест,

Хотя не будет водружен

Над прахом Чарльза крест, —

Но имя в книге бытия

Не может истлевать

И Добрый Пастырь призовет

На дух мой благодать.

Приди же, Смерть! Для вечных благ

Мир покидаю я.

Все — суета. Прощай, жена!

Прощайте, сыновья!

Любезна смерть моей душе

Она, как вечный май.

Расстанусь с жизнью я легко.

О, бренный мир, прощай!»

И молвил Кэниндж: «Хорошо

Так смерть принять, как ты,

И в горний мир перелететь

Из мира суеты…»

Но вот звонят в колокола,

Вот заиграл рожок

И топот конский слышит Чарльз:

К нему стучится рок.

Но вот переступил порог

Со стражею палач.

Супруга Чарльза их ведет

И раздается плач.

«Не плачь, Флоренса! Твердый дух

Смутит твоя слеза…

Дай Бог, чтоб каждый смерти мог,

Как я, смотреть в глаза!

Флоренса милая, не плачь!

Меня язвит печаль…

Твой плач ввергает дух в соблазн

И умереть мне жаль…

Мгновенью смерть равна. Иду

Я в неземной чертог.

Прими же, друг мой, поцелуй —

Святой любви залог!»

Флоренса бледная, дрожа,

Склоняется без сил:

«Эдвард, жестокий государь,

Ты сердце мне разбил!

О, милый Чарльз! Как ты уйдешь?

Покинешь ты жену!..

Когда палач тебя казнит,

С тобой навек усну».

Тут к Чарльзу стража подошла,

Чтоб взять и увести.

Он, обратясь к своей жене,

Промолвил ей: «Прости!

На жизнь иду, а не на смерть.

Взывай же к небесам,

Да будет милостив Господь

К тебе и сыновьям.

Наставь их истине, чтоб шли,

Как я, путем отцов…

Флоренса! друг! Прощай навек!

Эй, стража! Я готов!..»

Флоренса стала косы рвать.

Его уже ведут.

«Постой, мой муж! мой господин!»

Заплакал Бовдин тут.

Она упала, вопль подняв

И разорвав лицо.

Собрался с духом Чарльз и вот

Он вышел на крыльцо.

И, отрешенный, в сани сел.

Сверкал отвагой взор.

И вот уже в последний раз

Обвел любимый двор.

В пурпурных мантиях пред ним

Советники прошли.

Подол в прошивах золотых

Касается земли.

А за советниками шли

И августинцы вслед.

Их рясы, как велит устав,

Имеют серый цвет.

Запели набожно они

Божественный псалом.

А дальше шесть герольдов шли

На солнце золотом.

А дальше лучники идут

И согнут каждый лук,

Чтоб злобный умысел пресечь

Ланкастеровских слуг.

В санях, заправив полость, Чарльз,

Как лев, презрел боязнь.

В попонах белых два коня

Везли его на казнь.

И двадцать пять стрелков опять

За ним взрывают снег.

И согнут лук, чтоб на пути

Предотвратить побег.

И Джамсова монастыря

Шли иноки гурьбой

И шесть герольдов, на трубе

Трубя, смыкали строй.

В пурпурной мантии шел мэр;

Советники, теснясь,

Сомкнули строй и каждый был

Наряден, точно князь.

Стеклися граждане толпой,

Ропща, как грозный вал,

А в окнах — тысяча голов,

Когда он проезжал.

С распятьем поравнявшись, Чарльз

Привстал и молвил вслух:

«Ты, искупивший род людской,

Днесь исцели мой дух!»

В соборе у окна стоял

Со свитою король,

Чтоб насладить свой взор, когда

Чарльз пронесется вдоль.

Уже Чарльз Бовдин подъезжал

К вратам монастыря.

Он встал в санях, встряхнул главой,

Эдварду говоря:

«Клятвопреступник, злой Эдвард!

Ты видишь мой позор!

Но я сильней тебя, хотя

Иду я под топор.

Ценой измены и злодейств

Ты захватил престол.

Ты волю изъявил, чтоб я

На эшафот взошел.

Ты мнишь: сегодня я умру,

Но я, досель мертвец,

Пав мертвым, буду жив. Меня

Ждет вечности венец.

Недолго царствовать тебе,

Страною управлять:

Нет, тираническую власть

Край будет проклинать.

И на главу твою падет

Кровь жертв твоих, злодей!» —

Тут сани мимо пронеслись,

Вдоль понеслись быстрей.

Ни жив, ни мертв стоит Эдвард.

Испуг в его очах

И брату Глостеру, дрожа,

Поверил тайный страх:

«У прага смерти он стоит,

Каков же человек!

Заметь, сильней он короля,

Он истину изрек!»

«Зато, — воскликнул Ричард, — пусть

Умрет на плахе он.

Да будет каждый ворог твой

Добычею ворон!»

На холм высокий два коня

Неслись во весь опор.

На солнце издали сверкнул

Отточенный топор.

И Чарльз взошел на эшафот:

На колесницу так

Под тучей стрел, средь сечи злой

Взбирается смельчак.

И обратился Чарльз к толпе:

«Умру я потому,

Что правдой Генриху служил

Смерть радостно приму.

Пока Эдвард царит в стране —

Не ведать мира вам!

Кровь наши реки обагрит,

Смерть вашим сыновьям.

Оставьте же Эдварда вы,

Когда придет напасть…

Как я, беритесь за закон,

Хоть вам пришлось бы пасть!»

С напутствием духовника

Он на колени стал,

Моля Творца, чтоб он к себе

Дух страждущий приял.

Колена преклонив, главу

На плаху опустил

И в тот же миг ее палач

От тела отделил.

И хлынула потоком кровь,

Забрызгав эшафот,

И плакал тронутый в душе,

Собравшийся народ.

И плоть палач четвертовал

И нанизал на шест,

И тлели части на шестах,

Страх наводя окрест.

Одна — на Кинвильфском холме

Грозою горожан;

Одна — на башне; третью часть

Клюет пред замком вран.

У врат святого Павла — здесь

Четвертая висит,

Глава же Чарльза на кресте

Пугает весь Хай-стрит.

Вот Чарльза Бовдина конец:

Пусть наш король живет

И славу с Чарльзовой душой

Пусть небу воздает.

Уолпол! Как же слеп я был, пока

Не видел, что душа твоя низка!

Ты, роскоши дитя, пригреть не мог

Мальчишку нищего, что, одинок,

О том молил? Назвал его лжецом?

А ты ужель с обманом не знаком?

«Отранто» вспомни! Нет, упрек, постой!

Презреньем пущим встречу гонор твой,

Уолпол! Так строчи потоки глав

И, письма Несравненной накропав,

Пред критиками снова спину гни,

Хотя и так поют хвалы они,

А честных простофиль гони взашей…

Я беден; будь счастливей мой удел,

Ты оскорблять меня бы не посмел!

Но Роули повсюду прогремит,

Когда ты будешь проклят и забыт!

Бристолия, прощай! С тобой уютней

Поклонникам Маммоны, хитрых плутней.

Отвергла ты певца, чьих песен строй

Ты встретила бесчувственной хвалой.

Прощайте, вы, шуты и ольдермены,

Вы, данники разврата и измены!

Я ухожу для неземных услад,

Но вы!.. По смерти вы сойдете в ад.

Прощай, о мать! Умолкни, скорби гений.

Не погружусь я в волны наслаждений.

О, небо! Нет иного мне пути…

Последний акт отчаянья прости!