О, сколь нам, государь, чинят обид
Колдун, убийца, тать и живодер!
Не медли — поступи, как царь Давид:
В узилище отправь их, под затвор.
Да вознесется праведник, не вор!
Судить пора не лица, но дела:
Преступному — суровый приговор,
Достойному — всемерная хвала!
И коль судьба престол тебе дала,
Скликай мужей мудрейших на совет,
Без коего корона тяжела;
Низзри: чинят бесправным вящий вред,
Их до тюрьмы доводят, иль сумы…
Злодейский произвол — страшней чумы.
О Музы! Пусть моя гремит хвала
Тому, кто первым числится меж нас!
К нему с Парнаса низлетал Пегас,
Молва о нем до полюса дошла.
Он сто шестой в роду; его дела
Блистают безо всяческих прикрас;
И рыцарский в нем дух вовек не гас —
И всю крамолу выжжет он дотла.
Спешите, Музы, лаврами венчать
И вайями владыку-храбреца —
Почетнее не сыщется венца.
На короле — бессмертия печать;
Он — воин, вождь, мыслитель и мудрец,
Кладущий беззакониям конец.
Коль скоро кто-нибудь отменно знатен,
Воскликну: много благородней Джон!
Коль скоро чья-то честь не знает пятен,
Отвечу: всех честней и чище он.
Коль скоро кто умишком наделен —
Ужель он ровня Джону-мудрецу?
О, лучшая меж всех земных корон
Была бы Джону истинно к лицу!
Хвала его достойному отцу!
А я желаю Джону всяких благ,
И верю: Шарпа к раннему концу
Не приведет неосторожный шаг!
Одна беда: от признаков свободен
Мужских он — и в священники не годен[11].
Вельможи! Вы ль великие вожди?
В базарный день вам — оптом! — грош цена.
Свирепые сердца у вас в груди,
А совесть ваша, словно смоль, черна.
Узнает, верьте слову, вся страна,
Сколь вы неправедный свершили суд.
И Бог не слеп. Воздаст Господь сполна
Злодеям, что людскую кровь сосут.
Терпенья Божья полнится сосуд.
О, предрекаю: Бог припомнит, как
Прошенья отправляли вы под спуд —
И вас отправит в адский огнь и мрак!
И пусть не завтра, пусть когда-нибудь,
Но вам — в смоле кипящей потонуть.
Меня и Музу мудрый клир винит
За чей-то пасквиль: есть же, мол, и грань!..
О нет! Коль я бранился бы, то брань
Смутила бы и Фурий-Эвменид.
Монтгомери не бранью знаменит —
Хотя повсюду чтим, куда ни глянь.
Но если уж честит людскую дрянь —
То в преисподней морщится Аид.
Когда бранюсь — рыкаю аки лев!
Язык мой — точно львиный: где лизну —
Слезает плоть, и видно белизну
Костей! А если б я разинул зев…
Нет, вас не лев охаял, но шакал!
А я пера в помои не макал.
Да, славный песик, счастлив ты зело —
Чуть не сказал «поистине блажен»…
У милой не слезаешь ты с колен:
Тебе уютно, радостно, тепло.
А мне со счастьем — ох, не повезло.
Я знаю: жизнь мирская — прах и тлен.
Живу, не чая добрых перемен,
И мысли омрачают мне чело.
О Господи, зачем я не болван,
Который ищет истину в вине
И радуется жизни, если пьян?
Но все ж отрадней — с мудрым наравне…
Невзгода серебрит мои виски,
Но дух мой вырву из когтей тоски!
Любимейший собрат по ремеслу[12],
Услышь призыв отчаяннейший мой!
Пускай ты глух — но ты не брат ослу,
И сам когда-то хаживал с сумой.
Едва я выжил нынешней зимой —
Разут, раздет… А лютый был мороз.
Увидев, как, дрожа, бегу домой,
Ты пролил бы, клянусь, немало слез.
Но, знаешь, я и впрямь повесил нос,
Когда проведал, что по вечерам
Ты хлещешь вина добрые взасос,
Не приглашая друга — стыд и срам!
Я пивом жив — да кончилось оно!
А ты, о жадный, втайне пьешь вино?
Я твой сонет, о златоуст Икар,
Для дальнего потомства сберегу:
Ты, громовержец, эдакий удар
Не другу бы отвесил, но врагу!
Клянусь: ты предо мной теперь в долгу.
Ругнешься вновь — получишь укорот!
Отныне помни, друг мой: ни гу-гу.
За все ответишь, коль разинешь рот…
А я в норе зарылся — истый крот!
Сижу и дни, и ночи взаперти…
Сберемтесь и гульнем, честной народ!
Прощу тебя — и ты меня прости.
Сберемтесь! Ты, да я — и Джордж, и Джон.
Довольно лезть на дружеский рожон!