Царство. 1958–1960

26 января, воскресенье. Москва, Ленинские горы, дом 40, особняк Хрущёва

Анастас Иванович по-соседски заглянул к Хрущёву. Они часто так запросто навещали друг друга: то Хрущёв к Микояну придет, то Микоян к Хрущёву, их особняки на Ленинских горах соседствовали.

— Чем занят, Никита Сергеевич? От важных дел не оторвал?

— Церковью проклятой! Отчеты читаю. Присаживайся, Анастас, присаживайся!

Микоян расположился на диване.

— Чая хочешь?

Анастас Иванович отрицательно покачал головой.

— А рюмочку?

— И рюмочку не хочу, хватит пить.

— И то, верно!

Первый Секретарь сложил листки, которые изучал.

— Не дорабатывает Совет по религии, явно не дорабатывает. Не борьба там с попами, а сплошное топтание на месте! Ты, Анастас, их записку читал? — Хрущёв уставился на Микояна.

— Прочёл.

— Что скажешь?

— Народ в Бога уже не верит, вот что скажу.

— А почему тогда в церковь идут? Получается, верят, Анастас, в Бога, верят!

— Далеко не все.

— Божью веру надо под корень рубить, под самый корень! — прогремел Никита Сергеевич. — Ведь какое заблуждение, Бог?! Какая нелепость! Наука семимильными шагами серость атакует, а в церкви свечки жгут и псалмы распевают, как тыщи лет назад. Иконки продают, крестики, всякую дребедень — бери, молись! По церковным понятиям, не человек за человека, а деревяшка с изображением божества за людей заступается! Ну не глупость ли? Святых на все случаи жизни навыдумывали, и где их только не рисуют, стены церковные снизу доверху измалеваны, и всё мало! На психику, Анастас, так действуют. Чем больше свечей жжёшь, тем лучше тебе должно становиться! — возмущался Хрущёв. — А знаешь, чем лучше?

— Чем?

— Тем, что у попа больше денежек скопится! Просто клоуны! С одного конца ставь свечу «за здравие», чтобы до ста лет жить, с другого — «за упокой», за тех, кого уже нет на белом свете. Хитро придумано! Если в церковь пришёл — как за память отца с матерью свечку не поставить? Обязательно поставишь. А за себя? За жену? За ребятишек? То не обсуждается! Так и выкачивают из наивного человека деньги, и человек галиматьей одурманенный ходит, — раздухарился Хрущёв.

— К сожалению, недалёких людей хватает! — подтвердил Микоян.

— Грабёж средь бела дня! — не унимался Никита Сергеевич. — Народ у нас тёмный, запало в голову — всё! — палкой не вышибешь. Вот и получается, как денежки скопятся, надо к Богу бежать, свечи жечь, чтоб он за тебя, дурака, заступился. Сплошное надувательство! Ради выгоды священники ничем не гнушаются. А посмотри, название какое красивое себе придумали — священники! Слышишь, свя-щен-ни-ки! — по слогам выговорил Хрущёв.

— Я бы значение этому не придавал, — заметил Анастас Иванович.

— Они и любые грехи отпустят! Обидел человека, поговорил с попом, и он от имени Бога твой грех списал, и ничего, что грех смертный, ничего, что ты кого-то убил или обокрал — Бог простит! Позорище! И ведь верят им люди. Партия такого вероломства допустить не может! Посмотри, к чему они призывают, про какие чудеса талдычат, про какие там исцеления? Мать рассказала, что есть одно место, монастырь, где какой-то святой лежит в монашескую одежду облаченный, так вот, раз в год попы саркофаг открывают, чтобы переодеть его в чистое. И когда переодевают, удивляются, что тапочки, вернее подошвы на тряпичных тапочках попачканы. «Это от того, — архиерей объясняет, — что ходит тот святой ночами и смотрит, какому несчастному помочь!» — Мертвец по ночам расхаживает! — негодовал Первый Секретарь. — Вот до чего невежество довело! Я, прям, от души смеялся — мертвец побежал! Мать со мной потом месяц не разговаривала.

— А Сталин в Сарове, там, где Серафим Саровский жил, велел атомный центр организовать: «Раз место святое, значит, и бомба хорошая получится!» — так сказал, — смеялся Анастас Иванович.

— Погодите у меня! — погрозил попам Хрущёв.

— Ты, Никита, напрасно бесишься, вреда от церкви немного, к тому же деньги в казну идут.

— Лучше б церквей вообще не было!

— Тут резко действовать нельзя, резонанс нехороший будет. Твоя мама молится и пусть молится, вреда от того нет.

— Ей с малолетства голову задурили! Крестьянина в деревне запросто одурачить, крестьяне наивные. Попам волю дай, они повсюду с проповедями побегут. Мало мы по церкви бьём! — сокрушался Никита Сергеевич. — А что это за понятие в социалистическом обществе — «Святые места»? Что это за места такие? Чем святые? Тем, объясняют, что в местах тех чудеса приключаются! Ты о Дивееве слышал?

— Слышал.

— В прорубь в Дивееве убогий нырнул, а вынырнул пышущим здоровьем красавцем! Глухой нырнул — слышать стал. Да что они, смеются, в самом деле? Что, безногие там новые ноги получили или у слепого глаза открылись? Брехня! А ведь и зимой в воду сигают!

— Очередей нет, — подметил Анастас Иванович.

— Потому что разъяснительную работу ведём, — пыхтел Никита Сергеевич. — Все «святые места» я приказал колючей проволокой обнести и гнать оттуда в три шеи!

— И напрасно. Запретный плод сладок.

— Не пускать! — разошёлся Первый. — Я — коммунист, вракам не верю! — Хрущёв не мог успокоиться. — Мы инвалидам инвалидные коляски раздаём, а они — в ледяную воду сигай, только вперёд деньги дай! Я тебе сейчас одну библейскую историю расскажу, — Хрущёв раскраснелся. — Шёл по городу пророк, не помню, как его звали, да и не важно. Вышел он на окраину города, а там увидела его ребятня, ну и давай насмехаться. Чудной он был какой-то или одет по-дурацки. Дети пальцами в него тыкают, от смеха надрываются, обзывают. Вдруг из леса медведь выскакивает и прямиком на детей. Всех деток этот оголтелый медведь на части разодрал. А пророк пронаблюдал спокойно расправу и дальше пошёл. Слышал о такой истории, Анастас?

— Что-то слышал.

— Объяснение у попов такое: Господь учит любить и почитать ближнего своего, особливо отца с матерью, а ежели кто не почитает отца с матерью, то совершает большой грех. А здесь Божий пророк шёл, то есть посланник Господний, и над ним стали насмехаться, а значит, насмехались над Богом, и Бог дерзнувших в назидание наказал. — Никита Сергеевич дёрнул Микояна за рукав. — И ничего, что были там дети, что задрал их до смерти, ничего! В назидание! — так попы талдычат, чтобы не грешили. А как детям грешить, если они уже мёртвые? Ну, выбежал бы из чащи медведь, порычал бы, попугал, разъяснили б потом ребятне, что к чему, кто есть бог, кто пророк, и тому подобное, так нет — сожрал!

— История, конечно, вопиющая.

— И таких историй тьма! А если, к примеру, человек другой веры или вообще в бога не верит, значит, его убивать надо? Да, говорят, убивать! Ругая иноверцев, как сапожник, Иван Златоуст только о расправах и помышлял, а он святой! — выкрикивал Хрущёв. — Евреев особо невзлюбил. А чем евреи не люди? За православную веру, да и за любую другую, беспощадно убивали, вот что я тебе скажу. Получается, вера не безобидна. Наши попы — не белоручки, и басурмане — не ангелы. А церковники всё примерами тычут, книжицы раздают. Кстати, про издательства забыли, где они свою гадость печатают. Издательства закрыть! — выпалил Хрущёв.

— Не горячись, Никита, тебе надо показывать себя гуманистом!

— При царе от попов житья не было, распутник Распутин Николашку науськивал, и сейчас к счастью народному попы руки тянут, чтоб счастьем самим завладеть! У них от начала до конца — всё враки! Им палец дай, они руку отгрызут. Растлевать народ не позволю!

В столовой показалась недовольная Нина Петровна.

— Что, Нинуля, — поднял голову вмиг угомонившийся супруг, — будешь нас кормить?

Нина Петровна встала перед мужем.

— Представляешь, открыла банку помидор, выложила на тарелку, такие они красивые, один к одному, дай, думаю, попробую. Попробовала, а они безвкусные! — расстроено проговорила она.

— Да ну? — поразился Никита Сергеевич.

— Фрося помидоры закатывала, а соль положить забыла. Все двадцать банок на выброс!

Анастас Иванович рассмеялся:

— У нас, Нина Петровна, такое тоже бывало!