Царство. 1958–1960

31 декабря 1959 года, четверг. Москва

Андрей Иванович никак не мог оправиться от впечатления, которое произвела на него Америка, она даже ночью ему снилась, и чем больше он о ней думал, сравнивая, как живут люди там, и как в родной стране, тем мрачнее на душе становилось. «Я — рабочий, шахтёр, я в детстве пас коров!» — вспоминал он слова Хрущёва.

— То-то, что в детстве! С 30 лет на партийной работе, с сытными пайками! В сорок лет в Москве секретарствовал, сейчас живёт, словно царь, во дворцах, обслуги не сосчитать, машины, корабли, самолеты! Какой он рабочий? — внутри Андрея Ивановича всё клокотало. — Одно бахвальство! Пожил бы, как рабочий!

За два последних года, невзирая на тотальные сокращения повсюду, штат хрущевской охраны и обслуживающего персонала неимоверно разросся. Андрею как начальнику не всегда приходилось бывать с Первым, это давало некоторую свободу — у него даже появлялись выходные, которых раньше совершенно не было. Находясь вне службы, Андрей Иванович старался отмахиваться от навязчивых и недобрых мыслей. Вне дома его всё бесило, особенно раздражали разговоры про равенство и братство, которые бесконечно вёл Хрущёв. Какое равенство? Где? Но люди как завороженные смотрели Хрущёву в глаза, ходили вокруг, умилённо приговаривая: «Какой человек!». И сам Андрей все эти годы был дурак-дураком, наивно полагая, что общество развивается правильно, а за границей простого человека до смерти угнетают и мучают.

«Скорее человека угнетают у нас, угнетают, принижают, издеваются, и вообще — катастрофа!» — хмурился офицер. Букин взял в руки «Вечёрку». В центральных газетах до сих пор упивались триумфальным визитом Никиты Сергеевича в Соединённые Штаты, и «Вечёрка» об этом писала.

«Опять восхваляют великого человека!» — уставившись в передовицу, качал головой Андрей. Газета полетела на пол. Он вспомнил рапорт, который подал вчера комендант огарёвской дачи, в рапорте уличался шофёр второй семейной машины, который рассказал товарищам непотребный анекдот про Самого. «Что с ним делать?» — спрашивал комендант. Букин ограничился устным замечанием. А анекдот был забавный, мудак-комендант изложил его на бумаге: «Президент Эйзенхауэр предложил Хрущёву наперегонки пробежать стометровку. Хрущёв согласился, побежали. Американский Президент пришёл к финишу первым. На следующий день в газете «Известия» вышла передовица, в ней говорилось: «Вчера в резиденции Президента США состоялся дружеский забег, в котором приняли участие Первый Секретарь Центрального Комитета коммунистической партии Советского Союза, Председатель Совета Министров Никита Сергеевич Хрущёв и Президент Соединённых Штатов Дуайт Эйзенхауэр. Никита Сергеевич занял почётное призовое второе место, Президент Соединённых Штатов прибежал предпоследним!»» За что тут обижаться?

Америка-Америка, как же она вскружила полковнику голову! В букинской квартире на журнальном столике лежал увесистый фотоальбом «Нью-Йорк». Сотрудник посольства удивлялся, никак не мог понять, зачем Букин выбрасывает целых двенадцать долларов за дурацкую книгу, на эти деньги можно было купить пару штанов и рубашку! Но когда дипломат попытался объяснить суть вопроса, Андрей высокомерно взглянул на сопровождающего и отчеканил: «Много вопросов задаете!» — чем окончательно смутил молодого человека. На следующий день с помощью того же ориентированного сотрудника он приобрёл магнитофон, плащ, зимние ботинки и часы «Омега», зачем-то купил ещё и женскую «Омегу», на которую дали скидку в 50 %. Теплая кофта маме и брошь с кораллом обошлись совсем дёшево, а вот часы и магнитофон съели почти все финансы, Помощник Никиты Сергеевича Олег Трояновский, его сосед по комнате в Америке, отсчитал начальнику охраны триста новеньких долларов в счет компенсации за бабочек, хотя Сергей Никитич деньги возвратил.

— Я заявку подал и деньги прислали. Не сдавать же их обратно, — извиняющимся тоном проговорил Трояновский. Так Андрей Иванович нежданно-негаданно разбогател.

И вот Москва, унылые дожди, колючие снега и суровые лица! — как не хотелось видеть это заунывное однообразие! Из-за серьёзного, практически безулыбчивого, угрюмого вида, окружающие считали Букина въедливым и дотошным начальником, не знающим снисхождения и компромиссов. Он действительно мало кому делал поблажки, строго спрашивал и мог придраться к любой мелочи. В охране его прозвали Цербером. После американского путешествия Андрей и вовсе замкнулся. Даже Хрущёв в последнее время стал называть его по имени отчеству.

— Вот уж нашёл себе Никита Сергеевич сторожа! — кивал на полковника Козлов. Брежнев при встрече шутя отдавал честь, как бы подчеркивая букинское важное положение.

— Мимо Букина комар не пролетит! — положительно отзывался о нем руководитель госбезопасности Шелепин. Несколько раз он беседовал с начальником охраны, всякий раз убеждаясь, что Букин на своём месте и что охрана первого лица организована правильно. Андрей Иванович всё знал досконально. Задав вопрос о любом сотруднике, можно было получить исчерпывающий ответ, и формализма Букин не допускал, то есть на работе был абсолютный порядок. И начальник Главного управления охраны Захаров был им доволен. Если б они только знали, что творится у полковника на душе!

После Америки Андрей Иванович выставил перед собой магнитофон и стал вечерами слушать музыку. Переводчик Суходрев и Олег Трояновский нанесли ему всевозможных записей, он с наслаждением слушал Элвиса, молодую английскую группу «Битлз», ещё «Криденс», на книжной полке появился английский словарь, при помощи которого Андрей кое-как стал разучивать слова песен и подпевать исполнителям.

Музыка облагораживала, разглаживала морщины и, главное, расслабляла — не так противно было каждый день шагать на работу. На работу полковник шёл, как на каторгу, про себя называя творящееся в Кремле «кривозеркальем». Теперь ему приходилось притворяться. Америка парализовала его сознание! К Хрущеву Букин чувствовал особое раздражение, раньше он ему свято верил, но когда своими глазами увидел заокеанскую жизнь, точно очнулся: «Мы — сироты, беспризорники, безделушки!». Особенно раздражали бравые высказывания Первого. «Во славу социализма!» — любил повторять Хрущёв. Во славу какого социализма, где ваш социализм?

На улице беспроглядно мело, надвигался Новый год, календарь застыл на последнем дне декабря, через какие-нибудь восемь часов начнётся следующий год, и всё вокруг сделается на год старше, вместе с окружающим миром на год постареет и Андрей, а казалось, жизнь только начинается, и он только-только задышал полной грудью!

— Так и сгину в затхлой банке, протухну, уткнувшись в телевизор! Неужели я слуга скудоумия? Неужели я заслужил такую безнравственную, лживую жизнь?

Внезапно Андрей вспомнил о Светлане Иосифовне.

— Вот уж кому по-настоящему плохо! Интересно, как она там? Все ли в порядке с её сынком-школьником?

Он решил позвонить ей, поздравить с Новым годом, наверное, ей будет приятно. Андрей Иванович пододвинул ближе телефон, номер Светланы он помнил наизусть, набрал.

— Здравствуйте, Светлана Иосифовна! Узнали?

— Да, узнала. Здравствуйте, Андрей Иванович!

— Как у вас дела, всё ли в порядке?

— Спасибо, всё слава богу!

— Звоню поздравить вас с наступающим Новым годом, пожелать много солнца в наступающем году, и не только весеннего солнца, но и сердечного!

— И вам весны! — мягко отозвалась Светлана.

— Вы вашу ребятню расцелуйте!

— Обязательно расцелую!

— Вот, собственно, всё, что хотел сказать, — замялся Андрей.

— Вы от себя звоните или по поручению? — вдруг поинтересовалась Светлана, и в голосе прозвучали металлические нотки.

— Я от себя звоню, поручений ни от кого не имею.

— Это вдвойне приятно!

— Спасибо на добром слове!

— А вы где справляете, на работе?

— Мне повезло, в этот раз дома.

— Тогда и вы всех своих поцелуйте, жену, детей!

— Могу поцеловать только маму, больше у меня никого нет. Но ей будет приятно получить поздравления от дочери Иосифа Виссарионовича!

— Расцелуйте её обязательно! А знаете что, если будет желание, то заглядывайте ко мне, я тоже сижу одна.

— К вам? — оторопел Андрей.

— Или ко мне вам нельзя? — с каким-то надрывом проговорила Светлана.

— Почему же нельзя. Я загляну.