Царство. 1958–1960

30 апреля, суббота. Москва

Андрей Иванович пригласил Светлану Иосифовну прокатиться на катере. Хрущёв его отпустил, с ним в праздничные дни работал прикреплённый Литовченко. Катер пристал со стороны Театра оперетты, там, где швартуются речные трамвайчики. Усадив детей, отплыли, капитан повёл катерок в сторону Лужников. Было пасмурно, но дети визжали от восторга — не каждый день их катали по Москве-реке. По палубе гулял ветер, Андрей закутал малышку Катю в плед, Иосиф от пледа категорически отказался, всё-таки в 13 лет походить на девчонку ребятам не хотелось. С позволения мамы Букин раздал детишкам сосалки и сам взял себе леденец на палочке.

— Светлана Иосифовна, а вам конфетку?

— Нет, благодарю!

На Свете лица не было, брата снова арестовали, не смог он приспособиться к новой жизни, загулял, забалагурил, словом, съехал с катушек Выкрикивая полную белиберду, ворвался в китайское посольство, а отношения с Китаем уже никому не казались безоблачными. Василий стал требовать, чтобы его отправили к Мао Цзэдуну, утверждал, что должен передать ему нечто важное. Разговаривал с ним сам посол, предложил изложить информацию в письменном виде. Василий просился в Китай, заявил, что в Советском Союзе ему житья нет, взялся составлять обращение к Мао Цзэдуну. Посол обещал в кратчайшие сроки решить вопрос с выездом, но Василий Иосифович хотел, чтобы китайцы, пользуясь своим авторитетом, перво-наперво организовали ему поездку в Тбилиси.

«Меня туда не пускают!» — сетовал он, а после Грузии готов был сразу проследовать в Пекин. Бесконечно жаловался китайцам, что Иосифа Виссарионовича ославили, превратили во врага социализма, а напоследок объявил, что отца отравили неблагодарные приближенные — Хрущёв, Маленков и Берия, что они убийцы! Это заявление посол также попросил изложить на бумаге, пообещав, что товарищ Мао Цзэдун за Василия Иосифовича вступится и восстановит справедливость. И справедливость была восстановлена, Василий снова сидел в тюрьме, снова стоял у токарного станка, и ещё сверху поступила команда, не делать царственному узнику поблажек, пусть отбывает срок, как всякий заключенный, по установленным в СССР тюремным правилам, и баловать его поблажками не следует.

Света переживала за брата, здоровье его пошатнулось, сердце давало сбои, руки и ноги ослабли. На воле он много курил, а ещё больше пил, и пил последнее время с кем угодно, любой человек с бутылкой мог составить ему компанию. Многие собутыльники просили, чтобы Василий оставил им на память автограф. Сначала брат подписывал просто: Василий Сталин. Потом: Василий Иосифович Сталин! — с восклицательным знаком. Потом стал приписывать всякое разное, например: «Вышибем из Кремля сброд!». Слово «сброд» часто менял на слово «самозванцев»! Писал большими буквами: «Дело Сталина живёт!» или «Не троньте отца, передушим!». КГБ стал изымать подобные записи, но за всем не уследишь, кое-что от органов ускользало.

Светлану Иосифовну не трогали, в институте она стала старшим научным сотрудником, взялась даже писать докторскую диссертацию, публиковала статьи в научных журналах. За ней по-прежнему была закреплена машина, сохранена персональная дача в Жуковке, она пользовалась кремлевской больницей и Столовой лечебного питания. Единственное, чему она воспротивилась, так это услугам дачного повара и уборщицы, понятно, что работники эти были в большей мере соглядатаи. «Обойдусь одним дворником!» — на дворника она согласилась. «Он и метет, и подглядывает. Он хотя бы по дому не ходит! Одного дворника с КГБ хватит!» Вдвоем с Валей по дому как-то справлялись. После второго ареста Василия Валечка совершенно поседела, сказав Свете: «Теперь Васеньку из тюрьмы не отпустят, теперь-то наш соколик без крылышек!».

— Они лицемеры, двуличные люди! — сорвавшись в присутствии Букина, кричала Света. — Я ненавижу их! Ненавижу этот страшный, истлевший изнутри Кремль, где умерла мама и озверел отец! Ненавижу Москву, протухший от зависти и лжи сальный город! Ненавижу его отравленный воздух! Ненавижу нашу впавшую в маразм страну, которую невозможно разбудить ни казнями, ни ударом набата! Я всех ненавижу, соседей, друзей, просто прохожих! И все ненавидят меня!

— Почему? — тихо спросил Андрей.

— Потому что они прокляты, прокляты, понимаешь?! Потому что они не могут очнуться! Здесь всё проклято! Надо бежать отсюда, спасаться, бежать со всех ног! Я не переношу лысого «добрячка» Хрущёва, главного вредителя, калечащего судьбы! Он не человек, он — змей!

Хорошо, что никто её слов не слышал, они сидели на корме, а дети пошли в рубку — капитан обещал дать им порулить. Света рыдала. Андрей осторожно взял её руку.

— Света, Светлана! Ну всё, всё, успокойся! Возьми себя в руки, у тебя же семья!

— И дети будут прокляты!

Он держал её ладонь не крепко, а ласково, чуть поглаживая.

— И ты, проклятый, не настоящий! — всхлипывала сталинская дочь.

— Ну хватит, хватит!

Как мог он её утешить, что мог объяснить? Ничего! Прокатил на катере, и — дальше? В ней, в Свете, словно заморозили сердце, как в сказке про Снежную королеву. Светлана была видная, стройная, совсем не старая, ни одного седого волоска в голове, ни намека на морщины — а ей было уже за сорок.

— Давай, на «ты»? — вдруг сказал он.

Женщина сразу успокоилась, всю её ярость как рукой сняло:

— Давай!

— Я не проклятый, я прихожу к тебе чтобы… — он замялся.

— Чтобы что?

— Чтобы… — он снова замолчал, осёкся. — Чтобы быть с тобой, вот что! — выпалил офицер.

Дочь Сталина смотрела на него во все глаза, а он, смутившись, сам не понимал, что и зачем сказал, но сказал верно, самую суть.

— Со мной? — переспросила она, понизив голос.

— Да! — признался он.

Катерок причалил к пристани, Букин довёл Светлану с детьми до квартиры и ничего не говоря, ушёл. Света тоже ничего не сказала, только вечером, часов около одиннадцати, набрала его телефон. В первый раз со встречи Нового года она звонила сама, и когда Андрей взял трубку, сказала:

— Привет, это я! Хотела спросить, как ты?