Царство. 1958–1960

22 февраля, воскресенье. Калчуга, госдача «Москва-река 1», дача Фурцевой

Николай Павлович Фирюбин допил кофе и, сидя перед приоткрытым окном, попыхивал сигарой — Екатерина Алексеевна не любила сигарный дым, говорила «злой он!» Её тонкие платья и шерстяные кофты моментально впитывали тяжёлый запах, и со штор, плавными оборками наползающими на окна, табачный дух невозможно было выветрить, а надо было отдавать занавеси в стирку.

— Хватит курить, дым приставучий! — разгоняя сизые клубы ладошкой, сердилась женщина.

— Это я приставучий, я! — отложив сигару, улыбался муж, бесцеремонно хватая жену.

Они всё ещё зачарованно целовались как школьники, с наслаждением и где придётся. Сотрудники охраны прозвали чету «влюбленные», но относились к хозяевам с симпатией.

Когда Николай Павлович выпустил из объятий свою ненаглядную, снова потянулся к сигаре. Екатерина Алексеевна недовольно фыркнула, села у трельяжа и, открыв пудреницу, стала прихорашиваться.

— Твоя Света тоже пудрится, — наблюдая за женой, проговорил Фирюбин. — Ей-то это к чему?

Мать пожала плечами:

— Баловство!

— Света не по годам развита, на неё уже мужики пялятся.

— Что выдумал! — Екатерина Алексеевна яростно отбросила пудреницу.

— Говорю, чтоб ты знала.

— Я всё про дочь знаю!

— Чего ж сердишься?

— Со Светой я без тебя разберусь!

— Я просто сказал…

— Она хорошая девочка! — с напором перебила Екатерина Алексеевна.

— Я не спорю!

Николай Павлович потушил сигару и, раскинув руки, опрокинулся на постель.

— Хорошо как! Выходной день наконец выдался!

На мгновенье за окном прояснилось и в комнату заглянуло солнышко.

— Ка-тя! — томно позвал супруг.

Женщина продолжала сидеть перед зеркалом и со старанием подводить веки.

— Ка-тя! — снова позвал он.

— Не мешай!

Муж привстал, дотянулся до неё рукой, и стал теребить полу шёлкового халата:

— Катюша!

— Что?! — дама сердца резко развернулась.

— Иди сюда!

— Я только накрасилась, Коля!

— Иди! — он упорней тянул за халат.

— Иду! — грудным голосом отозвалась Екатерина Алексеевна. — Только дверь запру.

Солнышко скрылось, за окном неслышно падал снег, сыпался белым пухом на землю, всё потонуло в снегу — берёзы, сосны, ели. Кругом царила зима, а в спальне — рай, он и она!

В камине уютно потрескивали дрова, и пунцовые отблески пламени помигивали мягкими всполохами…

Николай Павлович, не шевелясь, распластался на кровати, так хорошо ему было.

— Теперь опять мыться, опять краситься! — с укором, но и с мягкостью проговорила Екатерина Алексеевна. Она разрумянилась, сердце ещё колотилось, не хотело останавливаться. Катя лежала рядом с любимым, который, не открывая глаз, гладил её бархатное тело, проводил пальцами по плечам, касался груди.

— Пусти! — попросила она, но отвести сильные руки не получалось — муж несогласно мотал головой, продолжая её ласкать, и вдруг как умалишенный подскочил с кровати, крича:

— Я первый в ванну!

— Дурак! — обиженно скривила губки Катя, а в ванной уже шумела вода.

— Можешь заходить! — из приоткрытой двери донёсся голос.

— Куда заходить? — не поняла Катя.

— Сюда, ко мне! — слышалось сквозь бушующие потоки. — Идёшь?

Она поднялась и скрылась за дверью, и опять он завладел ею…

Николай Павлович вытирался.

— Как будто нам по двадцать лет, откуда силы? — удивлялась Екатерина Алексеевна.

— Любовь! — отозвался супруг. — Я и не думал, что могу так геройствовать. Всё потому, что люблю тебя!

— Любовь — это счастье! — очень серьезно подтвердила Екатерина Алексеевна, она снова сидела перед трельяжем и пудрилась.

— У тебя с Диором сложилось?

— Показ будет на Красной площади! — похвасталась Катя.

— Как бы эта демонстрация моды боком не вышла. Бабы деревенские в платки закутаны, поголовно в телогрейках, а тут — разные фасоны! К буржуазным элементам могут тебя приписать!

— Ерунда!

— Твой приятель Суслов и припишет.

— Сволочь Суслов! Когда его выгонят?

— Наябедничает Хрущёву, и зададут тебе трёпку!

— Я у Хрущёва была, про Диора рассказала, Хрущёв не против. Со мной Анастас Иванович ходил.

— Анастас Иванович! — хмыкнул супруг.

— Да, Анастас Иванович! Он мне помогает. А Красную площадь лично Хрущёв занять позволил. К тому же Никита Сергеевич уезжает в Крым.

— Я у Диора костюм купил, до сих пор не нарадуюсь! — похвалил французского модельера Николай Павлович.

— Хвастун!

— Давай, Катя, по рюмочке? Наливочка клубничная!

— Нет, Коля, у меня теннис! — наотрез отказалась теннисистка. — А ты разве со мной не идёшь? — нахмурилась она.

Два раза в неделю Фурцева заставляла мужа с ней играть. Сначала у него плохо получалось, но потом пошло. В среду и в субботу они ехали в «Дом на набережной», где над Театром эстрады, имелось два полноценных корта. Летом, разумеется, играли на свежем воздухе.

— Теннис, так теннис! — вздохнув, согласился Фирюбин.