Царство. 1958–1960

8 марта, воскресенье

Восьмое марта праздновали как всегда с приподнятым настроением. Москва точно расцвела от улыбок, мужских и женских, репродукторы на улицах мелодии играли. Кругом поздравляли слабый пол.

— День вроде бы женский, а радуются мужики! — усмехнулся Леонид Ильич.

Не дожидаясь приёма в Кремле, Брежнев укатил на дачу к Косте Черненко. Помощник никогда на даче не жил, в выходные обычно ехал в пансионат на всё готовое, а небольшой домик в Морозовке находился в распоряжении его начальника. Обычно, когда Брежнев приезжал в Морозовку, Люба находилась уже там, и всё происходило быстро, как в войну и почти по-солдатски. На этот раз Любы на месте не оказалось. Леонид Ильич обошёл пустой дом, прогулялся по двору, где росли сплошь берёзы и лишь четыре вишнёвых дерева вдоль забора, присел на скамеечку, поставленную в зарослях жасмина. Правда, в марте о жасминовых зарослях можно лишь помечтать. Находиться на воздухе было прохладно, и он поспешил в дом. Деревянный дом этот, аккуратный, но в один этаж, производил впечатление нежилого, в комнатах ничего лишнего, в спальне — две кровати рядом, шкаф, зеркало, в ванной — стопка полотенец на табурете, в столовой — стол, стулья, сервант и диван. Напротив дивана телевизор, в углу одинокое кресло, у кресла узкий столик с хрустальным графином. Кухня была совершенно нетронутая, в ней лишь с урчанием работал холодильник. Раз в неделю комнаты убирала горничная, которую привозили из ХОЗУ ЦК По существу, она убирала пустоту, не было тут ни пышных ковров, ни тяжелых штор — снаружи окна закрывали деревянные ставни; не было ничего лишнего и не лишнего тоже, вообще ничего, даже бесполезных безделиц, которые всегда встречаются в человеческом обиталище: ни вазочек, ни подставочек, ни часиков-будильников, ни утративших из-за бесчисленной массовости художественную эстетику фигурок Ленинградского фарфорового завода, какие обычно преподносят друг другу на дни рожденья сотрудники; не обнаруживалось на полках выспренних подарков, предназначенных на крупные даты, ни охотничьих трофеев, ни детских игрушек, указывающих на семейное благополучие деревянного домика, никакой пустяковой ерунды, и главное, не было людей, один Леонид Ильич изредка уединялся тут на часок-другой. В кухне, правда, обнаружилось две книги, может, уборщица их забыла или шустрый охранник, тот, что обычно затаривал холодильник вином и пивом, раскладывал на нержавеющем подносе бутерброды и выставлял на сервант коробку конфет, оказался любознательным человеком. Одна книга была из «Библиотеки приключений» и называлась «Земля Санникова» писателя Обручева, а другая — стихи Сергея Есенина. Есенин был любимым брежневским поэтом. Леонид Ильич потянулся за томиком, раскрыл, и стал с выражением читать:

Леонид Ильич не представлял, как можно так точно, так сердечно написать? Вот если б он умел слагать подобные строки! Вот был бы праздник! Брежнев представил себя молодым поэтом в окружении почитателей, друзей, и конечно, милых дам.

— Дамы, дамы! — вздохнул неудавшийся поэт. — Где же моя Любаша?

Чёрная «Волга» уже сворачивала с шоссе на местную дорогу. На подобные деликатные цели использовалась тоже черненковская машина, за Костей было закреплено два автомобиля, один предназначался непосредственно Константину Устиновичу, а другой ездил по заданиям Секретаря ЦК На второй машине работали особо доверенные шофера, они и возили брежневских зазноб. Последние четыре года Брежнев основательно сблизился с Любой, она работала у него ещё в Алма-Ате, с переводом в Москву Леонид Ильич перевёз её за собой. Но не так давно машина забрала с Кутузовского высокую брюнетку с осиной талией. Леонид Ильич узрел девушку осенью, прогуливаясь по Кутузовскому проспекту. Когда оставался в Москве, Брежнев обязательно гулял, обычно делал длинный круп шёл по проспекту до гостиницы «Украина», потом по противоположной стороне возвращался обратно, а у кинотеатра «Пионер» подземным переходом оказывался перед собственным подъездом. Вот у этого перехода неподалёку от кинотеатра ему и встретилась коротко стриженая Полина. Отец её работал механиком на заводе «Каучук», мама водила трамвай, старший брат окончил слесарное училище и попал в гражданскую авиацию, жил и трудился во Внуково, младший брат ходил во второй класс, именно из-за него, из-за вёрткого, неуправляемого Мишки, она и оказалась на Кутузовском проспекте — повела братика в кино. Фильм закончился, непослушный мальчик стрелой выскочил на улицу и пропал! Полина старалась не отстать от сорванца, лишь чуть замешкалась в дверях. Не обнаружив братика, девушка почувствовала себя как будто парализованной, у неё похолодело сердце, отнялись ноги.

«Миша! Мишенька! Мальчика не видели?» — взывала она к прохожим. Никто ничего не видел. Тут-то ей и попался солидный дядечка в шляпе.

«Заблудилась?» — спросил он.

«Мальчик пропал, брат!» — выдавила Полина.

По проспекту мчались быстроходные машины, катили пузатые троллейбусы, грузовики.

«Может, он под машину попал?» — тряслась от переживаний сестрица.

«Никуда он не попал, не хнычь! — приказал мужчина, достал из кармана платок и протянул ей. — Вытри слезы! Сколько пацану лет?»

«Восемь. Такой светленький!»

Солидный мужчина оглядел тротуар, ближайшие дома, развернулся, чтобы обозреть пространство за выстроившимися на стоянке автомобилями.

«И здесь нет. Скажите, — обратился он к парочке влюбленных, застрявших у перехода и счастливо держащихся за руки, — вы мальчугана не видели, он в переход не проскочил?»

«Вроде не было», — пожала плечами девушка.

«Точно, не было», — подтвердил её парень.

Брежнев посмотрел на арку дома, ведущую во двор, и быстрым шагом направился туда.

«Никуда не уходи, здесь карауль!» — бросил он Полине.

И точно, пацанёнок оказался во дворе, он кормил пушистого рыжего котёнка.

«Ты Мишка?» — спросил Леонид Ильич.

«Я».

«С сестрой пришёл?»

«Да, с Полинкой!» — кивнул мальчик.

Брежнев порылся в кармане и выудил пару конфет, леденцов. У него в кармане всегда оказывались леденцы: и сам их пососешь, и угостишь кого-то.

«Конфетку бери!»

«Спасибо, дядя!» — забирая сосалки, поблагодарил ребёнок.

«Дядя Лёня! — представился мужчина. — Идём, а то твоя сестра в слезах».

«Чего это?» — удивился Мишка.

«Тебя потеряла, вот чего! Пошли скорей!»

«А как же кот?»

«Он с нами пойдёт».

«Не пойдёт!» — засомневался мальчик.

«Пойдёт, увидишь. Мы ему молочка дадим».

Леонид Ильич взял ребёнка за руку и повёл в арку, кот, как было предсказано, бежал следом, будто знал, что его хотят угостить молочком. Навстречу вышла убитая горем Полина.

«Вот ты где, негодник!» — всплеснула руками сестра, пытаясь стегнуть непослушного ребенка вязаной кофтой.

«Тихо, тихо! — мягко отстраняя её, заступился Леонид Ильич, — Мишка не нарочно, он котёнка встретил и за ним увязался. Так?»

«Так!» — надул губки проказник.

У Полины камень с души свалился, она уже и ласкала, и гладила по головке своего непутёвого братика.

«Дядя Лёня, мы киске молочка обещали!» — напомнил ребёнок.

«Раз обещали, нужно выполнять! Сейчас в магазин пойду».

И он действительно пошёл в магазин и принёс молоко. Кот благодарно тёрся о Мишкины ноги и урчал.

«Мы, Полин, его домой заберём», — сказал мальчик.

«Ещё чего! Мать нас из дома с вместе котом выставит!»

Мишка расплакался.

«Вы это зря с молоком придумали, даже неудобно!» — посетовала Полина.

«Котёнок голодный!» — подал голос Мишка.

«Он гулял сам по себе, вот пусть и гуляет!» — не допуская возражений, отрезала сестра.

Леонид Ильич её бесцеремонно разглядывал. Поражало в ней всё: высокая шея, слегка припухшие губки, большие серые, точно светящиеся глаза с длинными ресницами, и конечно, очень уж короткая стрижка. Она особо бросалась в глаза, но ничуть девушку не портила. Обычно женщины, а тем более молодые девушки, так коротко не стриглись, наоборот, старались волосы отрастить — длинные волосы считались украшением. Полина была провизор в аптеке родильного дома № 1. Провизорам полагалось носить халаты и шапочки, стерильный материал не допускал проникновения в лекарственные препараты ничего инородного. При работе особо мешали волосы, они обязательно лезли туда, куда не следовало! А волосы у Полины были роскошные! Шапочку полагалось туго завязывать, пряча под ней шевелюру. Старший провизор бесконечно делал Полине замечания: «Шапку поправь! Локон спрячь! Приведи внешность в порядок!» — Просто измучил! Это было одной из причин, расстаться с завидным богатством.

«Что пялитесь?!» — заметив чересчур откровенный брежневский взгляд, нахмурилась Полина.

«Вот смотрю, что у тебя за такая за прическа?» — мило улыбался Леонид Ильич.

«Тифом болела!» — съязвила девушка. Последнее время мужики её со всех сторон донимали! Окончив институт, попала в медицинское учреждение. Красота её дивных волос и она сама, разумеется, точно магнитом притягивала мужчин, весь мужской коллектив роддома, ну не весь, а пусть через одного, принялся красотку обхаживать. Разозлившись на долговязого акушера, который совершенно не давал прохода, Полина взяла и отрезала свои пышные волосы. От беспардонного приставалы и от назойливости других мужиков-прилипал захотелось таким образом отделаться: «Без шикарных волос никто на меня внимания не обратит!» Но не тут-то было! И хотя акушер был послан подальше, ухажёров с новой прической у Полины меньше не стало. Как она ненавидела настырные домогания, а тут этот дедушка клеится! Леониду Ильичу было всего-то пятьдесят четыре года — он считал себя мужчиной хоть куда, для молодёжи, конечно, староват, но не дышащий на ладан старец. Брежнев с иронией смотрел на строптивую сестрицу.

В школе Полина влюбилась в парня, в ровесника, а он не обращал никакого внимания, она написала ему записку, призналась в сокровенной любви, а мерзавец взял и высмеял девушку перед классом, записку пустил по рукам. Полина так расстроилась, что чуть не убилась от позора. С тех пор сердечные дела стояли у неё на последнем месте, напористых и бесцеремонных мужиков она просто ненавидела.

Леонид Ильич взял сытого котёнка на руки и, обращаясь к мальчику, пообещал:

«Я его в хорошие руки пристрою, ты не беспокойся. Если захочешь, придёшь проведать».

«Приду!» — пообещал мальчик.

«И ты приходи», — обратился он к Полине.

«Я кошек не терплю!»

«А я не ненавижу пенки!» — почему-то сказал братик.

Полина поправила на нём расхристанную рубашку, заправила её в брюки, выровняла свитерок, который минуту назад торопливо надела, взяла ребёнка за руку и шагнула в сторону остановки, но потом развернулась и произнесла:

«Спасибо за помощь!»

«Пока, Лёня! — весело прокричал мальчик и помахал рукой. — Мы на троллейбусе поедем!»

«Счастливо, юла! А ты больше не теряй брата!»

Подъехал троллейбус, сестра и братик запрыгнули в него, двери с жёстким хлопаньем закрылись, и машина тронулась. Брежнев вздохнул:

«Хороша Полинка! А я, видать, старею, не тот герой, не тот! Таким жгучим горячий джигит нужен!» — он погладил кота, который задремал на руках, но как только пальцы коснулись его мохнатой головки, снова начал урчать.

«Куда ж тебя деть, дурачок?» — размышлял мужчина, собираясь спускаться в подземный переход, и тут услышал возглас:

«Дядя Лёня!»

Навстречу ему несся сорванец Мишка, за ним торопливым шагом устремилась сестра.

«Что стряслось?!»

«Троллейбус рога потерял, дальше не едет!» — весело сообщил баловник.

«Опять мы и человек с кошкой!» — философски заключила Полина, но глаза её смотрели добрей.

«Тогда пошли чай пить!» — предложил Брежнев.

Леонид Ильич повёл их в булочную, соседствующую с его домом, там пекли сдобные булочки с маком, а в кипящем масле жарили пышные пончики. Мишка попросил и пончик, и лимонад. Полине и себе спаситель кота взял по пиву. Полина уже не сердилась на случайного встречного, который премило шутил и сыпал забавными историями. Поведал даже, как сам в лесу потерялся. По всему было видно, что дядя Лёня большой начальник, и даже не потому, что он был хорошо одет, нет, скорее поведение, манера держаться, жесты указывали на его превосходство. Полина окончательно поняла это, когда за ней с братом пришла машина и как внимательно и вежливо с дядей Лёней говорил водитель. Черненковская «Волга» отвезла сестру и брата домой. Брежнев оставил Полине свой телефон. И всё. Точка. Полина пропала, ни звука от неё. Почему он сейчас вспомнил о ней, вспомнил обстоятельно, с мельчайшими подробностями? Видно, потому, что с Любой последнее время не клеилось, время текло невесело, не в удовольствие, как будто осень настала.

По дороге в Морозовку в «Волге» спустило колесо, водитель стал его менять и обломал баллонный ключ, пошёл спрашивать у шоферов другой, наконец получил, переставил колесо, так время потеряли и на дачу попали с опозданием.

— Сердишься? — спросила Люба.

— Я? Нет. Я Есенина читал.

— Ты какой-то усталый?

— Нет, нормальный, — Брежнев внимательно посмотрел на подругу. — Со мной ничего, а вот с тобой, что, Люб?

— Со мной?

— С тобой. Не лукавь, скажи правду. Ты ходишь какая-то не своя?

— Я устала, — вмиг погрустнела женщина. — Смертельно устала!

— Устала?

— Да.

— От чего?

— Устала от наших нелепых отношений, которые никуда не ведут. От всего устала — от тебя, от себя, — на глаза навернулись слёзы. — Ты хороший человек, Леонид, но я так больше не могу! Мне тридцать лет, это слишком много. Мне надо заводить семью, чтобы были детки, а я — и не с тобой, и ни с кем!

Он взял её за руку.

— Я измучил тебя?

— Я сама себя измучила!

— Не надо плакать, не надо! — успокаивал он. — Хочешь, расстанемся? Хочешь?

Она не могла больше сдержать слёз.

— Нам было хорошо вдвоём. Было? — держа женщину за руку, допытывался мужчина.

— Было, но раньше, когда я верила в любовь!

— Я люблю тебя, но я работаю день и ночь. Такая моя судьба! — он прижал её голову к груди и долго-долго держал так, ничего не говоря, а она беззвучно плакала.

В этот раз между ними ничего не произошло, он поцеловал Любу в лоб и отпустил, она была верной подругой, доброй, заботливой, настоящей. Настоящих друзей надо уважать, а настоящих женщин особенно. Леониду Ильичу стало грустно, он не любил терять хороших людей, не хотел их терять, но голос разума, очевидности краха их отношений, разлада душевной близости, неминуемо подступил — пора расставаться. «В конце концов, Люба найдёт себе спутника», — рассудил Леонид Ильич. Многие засматривались на статную машинистку, но зная брежневскую симпатию, не решались приближаться.

— Эх, жизнь! — пробормотал Леонид Ильич. — Всё равно путного с Любой не получится, перегорели!

Домой Леонид Ильич вернулся не поздно и очень печальный.

— Ты говорил, с бомбовиками у вас надолго, — такими словами встретила мужа Виктория Петровна.

— Сегодня по-быстрому управились, — объяснил Леонид Ильич. — Я приму душ, а потом залягу спать, — он быстро разделся и заперся в ванной.

Когда распаренный и причёсанный, муж появился, Виктория Петровн сообщила, что ему звонили по ВЧ.

— Кто звонил?

— Кириленко.

— Чего Андрею-то надо? — удивился Брежнев и поспешил к телефону правительственной связи.

— Леонид Ильич! Извини что беспокою, но дело так обстоит, что я должен тебя в курс поставить, — тараторил Андрей Павлович.

— Что стряслось?

— Как раз стряслось! По группе Дятлова.

— По чему?

— По дятловской группе, помнишь, туристы погибли, студенты?

— Помню. Но Нина Петровна никуда не поехала или что?

— Да, Нина Петровна на похороны не ездила, и это очень хорошо!

— Расскажи по порядку! — Брежнев уселся перед телефоном.

— На прошлой неделе патологоанатом, что вскрытие трупов делал, из окна выбросился.

— Помер?

— В лепёшку разбился. На асфальт грохнулся.

— Напился, что ли?

— Я сначала тоже так думал: средь бела дня сиганул человек с четвертого этажа, понятно, что пьяный! Но пьяный он не был, это достоверно известно. Тихий был, всегда общительный, спиртного в рот не брал. Врачи высказались — припадок помешательства мог случиться.

— Всякое, Андрюша, в жизни бывает. Странно, что он был не пьяный, трезвые люди сами из окон не прыгают, — заключил Леонид Ильич.

— Только это ещё не весь рассказ.

— Досказывай!

— Звонит мне Ермаш, если помните, он с самого начала расследованием по Дятлову занимался, и сообщает, что из Мурманского пароходства бумага нехорошая пришла, туда, в Мурманск, второго патологоанатома откомандировали. Одним словом, тот откомандированный патологоанатом зарезался.

— Да ты что?!

— Точно! Ермаш с начальником пароходства говорил и с другими тоже. Рассказали, что неделю был тот сам не свой, а потом взял кухонный нож и зарезался средь бела дня. Выяснили следующее: ходил себе человек на работу и ходил, как все, без опозданий, в коллектив вжился, даже женихался к местной буфетчице, все это видели, и она вроде была не против, и вдруг стал заговариваться, нести околесицу, придёт обедать, сядет на стул, глаза зажмурит, раскачивается как пьяный и полную ахинею несет. Девка из буфета взмолилась: «Уберите его отсюда!». Убрали, вроде успокоили. На другой день он снова приходит и на тот же стул. Он всё про шторм говорил, что будет волна со стоэтажный дом, и всех эта жуткая волна накроет. Он о волне людей предупреждал, говорил, что бежать надо, просто криком кричал! В последний раз его в койку медсанчасти положили, на ключ закрыли, а ночью он в туалет попросился. Утром хватились — нету! Бросились искать и нашли. Лежит он в туалете у стенки весь в крови и нож из груди торчит. И кровью на полу слово «Смерть!» написано.

— Ужас! — промычал в трубку Леонид Ильич и передернул плечами.

— У обоих патологоанатомов симптомы точь-в-точь схожи, а значит, это уже не совпадение, — загробным голосом продолжал Кириленко. — Я своего начальника милиции подключил, и он, как я, думает. И милиционер, и Ермаш опасаются, не было б это заразно!

— Заразно?

— Да. А как иначе психоз передаётся?

— Ты вот что, Андрюша, всех, кто с дятловцами контактовал, собери и запри под присмотром и не выпускай никуда. Это важно. Ещё позвони в Мурманск, чтобы там подобные меры приняли. Пусть за карантинные мероприятия твой Ермаш отвечает, это ему будет партийное поручение. Мне обо всем докладывай, а я военными займусь, получается, что зараза — их рук дело. Ежели что у военных узнаю, сразу сообщу. Действуй оперативно. Следи, чтобы распространения нехорошей болезни не случилось.

— И ты считаешь, что болезнь? — понизил голос Кириленко.

— Очень может быть. Её распространение допустить нельзя, понял меня?

— Понял, Леонид Ильич!

— Действуй!

Брежнев повесил трубку и, покопавшись в телефонном справочнике кремлевской АТС, набрал номер Неделина.

— Как вы, Митрофан Иванович?

— Сплю уже, Леонид Ильич! Но слушаю вас?

Часы показывали начало двенадцатого.

— Я тебя снова по этим чёртовым испытаниям в Свердловске хочу потеребить. Там люди стали умирать.

— Какие люди?

— Уже новые люди, не альпинисты. Психическое расстройство, так врачи констатируют. Вроде нормальный человек, живёт, работает, а потом — раз! — и руки на себя наложил, голова ничего не соображает. Патологоанатомы, что вскрытие дятловцам делали, с собой покончили, оба.

— Суть испытаний нового оружия состояла в нарушении психики, — ответил маршал. — Овцы, над которыми ставили эксперимент, перебесились. Позавчера последняя умерла, жила дольше других, мы думали, хоть одна из сорока выживет, но нет. Профессор Адо эксперимент закрыл и по пятибалльной шкале высшую оценку поставил.

— У нас не овцы, у нас люди мрут, которые контакт с трупами имели! А если зараза распространяться начнёт, твой Адо тоже оценку «отлично» выставит?! — раздражался Брежнев.

— Адо не микробиолог, а физиолог. Он был руководителем научной группы.

— Пусть немедленно собирает свою группу и летит в Свердловск! Там всех, кто имел контакт с дятловцами, по моей команде изолировали. Надо этот кошмар остановить! Невозможно, чтобы мирный народ мёр!

— Даю команду, Леонид Ильич!

— Выдели им самолет и немедленно отправляй туда, немедленно!

— Всех по тревоге поднимаю! Сколько человек умерло?

— Пока два, с интервалом в день. Вот вы нахимичили!

— Это против врага должно применяться, — оправдывался Неделин.

— Прошу тебя, Митрофан Иванович, подключай своих, торопись! Утром пойду Никите Сергеевичу докладывать.

— Может, не надо, сами по-тихому разберёмся, — попросил маршал, представляя, как разойдётся Хрущёв, узнав о гибели мирных жителей. — Прилетят учёные, лекарства раздадут, и если никто не умрёт, значит, опасность миновала.

— Ладно, повременю. Отправляй своих, пожалуйста!