Царство. 1958–1960

11 марта, вторник Москва, «Дом на набережной», квартира Светланы Аллилуевой

Зима была на исходе, солнце сделалось пристальней, ярче, днём, нет-нет, весёлые капельки сыпались с крыш, а значит, весна рядом! Но хотя и на пороге весна, природа изменчива, своевольна: сегодня — капель вовсю, а завтра горизонт заволокут тучи, посыплет, завьюжит — забудешь и про весну, и про солнышко, морозец к ночи как вдарит! — нешуточный морозец, крепкий.

Валечка поднялась с колен, последнее время, особо после больницы, стала она молиться прилежней, просила за Васю, за Светочку, за ребятишек. Письма от Васеньки получали не часто, а тут сразу две весточки принесли. Как вспоминала работница про Васю, больно сжималось сердце, был Василий Иосифович чуткий, ранимый, на подлости не способный, одна беда — выпивал.

— Господи, помилуй его грешного, вызволи! — просила старушка.

Поминала в молитвах она и отца его — Иосифа Виссарионовича, которого считала человеком от Бога — сердечным и совестливым, а кумира из него специально сделали, чтобы народ обманывать и его самого путать.

— Опричники постарались! — шептала набожная женщина, — сначала сделали кумиром, а потом страшилищем, он — святой! Ни разу за двадцать пять лет ни ей, ни другому работнику бранного слова не сказал, голос не повысил. Генералам, тем доставалась, а простому человеку — никогда. Все любили Сталина, и горничные, и повара, и истопники, и садовники.

Как же можно человека оболгать?! — перед иконкой крестилась Валечка. — Как же можно безнаказанно чернить? Разве Иосиф Виссарионович шиковал? Никогда не шиковал! Разве хапал обеими руками? Не хапал! Разве не любил русский народ? Любил, и другие народы у сердца держал, а его исчадьем ада представили!

— Бесы, бесы! — целуя образок с Угодником, шептала Валюта. — В людях он не разбирался, подпустил к себе самых подлых и самых коварных, которые друзьями прикидывались, вот и поплатился! — решила сердобольная женщина. — А он жизнью поплатился! Милый, любимый мой человек! — из глаз Валюши брызнули слёзы. Неожиданно она вспомнила зимний день 51-го года, когда Иосиф Виссарионович вернулся с отдыха. На отдых уезжал он в начале лета, а возвращался из Гагр под самый Новый год, ко дню своего рождения. Приехал генералиссимус тогда таким красивым, загоревшим, полным сил, улыбчивым. Вся обслуга это заметила и с одобрением шушукалась. В полпятого сел пить чай в столовой, пил и глядел на снег, на сугробы, ведь в тёплых краях откуда взяться снегу? А тут всё в снегу! Особо уважал Сталин чаёк с овсяным печеньицем, печенье и чаёк с молоком как раз Валя и подала. Иосиф Виссарионович тогда так ласково кивнул и совсем по-детски потянул из вазочки печенюшку. Глядя на благообразного приветливого человека, Валечка разрыдалась. Сталин встал, обнял работницу, стал утешать, а потом, поглаживая по голове, спросил:

— Валюта, кто тебя обидел?

А она пуще прежнего в слёзы!

— Что стряслось? — прижимая крепче, допытывался он.

— Вас жалко! — выдавила служанка. Никак не могла она унять слёзы, никак!

— Чего ж, меня? Смотри, какой я бравый!

— Я-я… — заикалась Валя. — Я должна вам кое-что сказать!

— Так говори? — Сталин не отпускал её из объятий.

— Здесь не могу, здесь боюсь! — в страхе прошептала работница и отчаянно закрутила головой. — Давайте на улицу выйдем? — умоляюще попоросила она.

Сталин укрыл Валю тяжелой маршальской шинелью, на себя водрузил безразмерный армейский тулуп и шагнул к дверям.

На улице сыпал снежок Иосиф Виссарионович встал посреди террасы:

— Здесь не страшно, здесь говорить можем?

— Можем!

Почти неслышным, срывающимся от волнения голосом женщина произнесла:

— Когда вас нету, тут пьянки-гулянки закатывают!

— Где? — изумился Сталин. — У меня?!

— Да, тут, на вашей даче.

Иосиф Виссарионович вмиг стал серьёзным.

— Ты ничего не путаешь, Валечка?

— Ничего! — выдала служанка.

— Кто же без меня здесь гуляет?

— Начальник 1-го Управления охраны генерал Кочегаров, с ним наш комендант и другие генералы из Москвы.

— Какие генералы?

— Из охраны.

— Часто?

— Очень часто, почти через день. Они пьют ваше вино, мы за ними убираем. Они привозят с собой девиц!

— Девиц?!

— Да, и развлекаются с ними! Голышом по комнатам бегают, бесстыжие! — Валя опять готова была разрыдаться. — Ни стыда у них, ни совести! Даже в ваш кабинет пробрались. В кабинете б постеснялись!

Сталин был ошарашен:

— И все про это знают?

— Нас расстрелом пугали, если проговоримся! — вздрагивая от страха, призналась Валечка.

— Правильно, что рассказала, правильно! — Иосиф Виссарионович крепко её поцеловал. — Спасибо, родимая!

Валя жалко всхлипнула и прошептала:

— И вы мой родимый!

Сталин с негодованием смотрел на свой запорошенный снегом, растворенный в морозной дымке дом. Этот дом он считал убежищем, храмом Спокойствия, предназначенным только ему одному. Укрывшись в Кунцевских лесах, Хозяин всё реже бывал в Москве, на «ближней» он погружался в умиротворение и покой. Теперь дом был осквернен. Глаза вождя сверкнули.

— Давай, моя хорошая, вот о чём условимся, — Иосиф Виссарионович наклонился ближе. — Ты никому не говори, про то, что мне рассказала, вообще никому ни слова, ладно?

— Не скажу!

— Пусть это останется нашим секретом!

Валя пообещала.

Сталина тогда называли Отцом народов, мудрейшим и любимейшим Вождём и Учителем.

«Почему же приближенные генералы не боялись его, ни во что не ставили, устраивая на кунцевской даче попойки с развлечениями? Какой же Сталин после этого цербер? Какой вождь?» — со слезами на глазах мучилась раздумьями Валя.

Сегодня, когда Светочка уложила детей, Валя этот случай припомнила.

— У отца на даче устраивались гульбища?! — поразилась Света.

— Да!

— И не боялись?

— Получается, не боялись, командовали всеми нами.

— И что было потом?

— Потом всех повыгоняли. Всех, и комендантов, и начальников, много кого. Никого из старых генералов в охране не осталось.

— Я что-то припоминаю, — протянула Светлана. — Тогда беспардонного хама Власика выгнали, и Поскребышеву досталось! — Светлана Иосифовна не переносила прихлебателей. — Почему ж при живом отце они так распоясались?

— Креста на них нет! — объяснила няня.