Царство. 1958–1960

19 апреля, воскресенье. Калчуга, госдача «Москва-река 2», дача Серова

Зоя была уже совсем взрослая, если можно так сказать про маленького человечка, она стремглав носилась по комнатам, безостановочно говорила, всем улыбалась и, конечно, баловалась. Первым делом дружила с мамочкой, но и до папы дело доходило: когда он приходил с работы, малышка устраивалась с куклами у его ног и увлеченно играла, а если собиралась уходить к себе в детскую, обязательно взбиралась к папуле на руки и самозабвенно целовала его в нос, в губы, в глазки, и смеялась, смеялась! Иван Александрович дочечке не нарадовался. Жена и Зоя были ему отрадой, ведь с тех пор, как он оставил пост председателя Комитета государственной безопасности, ходил задумчиво печальный и глаза его, всегда боевые, редко вспыхивали огоньком задора.

Генерал армии сидел на диване перед телевизором. Аня принесла чай с клубничным вареньем. Иван Александрович захватил ложечкой варенье и, отправив в рот, одобрительно закивал:

— Вкусно!

— Это наше вареньице, Ванечка!

Супруг любовно посмотрел на жену.

— Хорошо, что ты у меня есть! — проговорил он, обнимая.

Прижавшись к мужу, Аня счастливо замирала.

— Я тебя люблю! — только и сказала она.

Серов ласково гладил свою Анюту.

— Что, милая, новенького?

— Да всё по-старому.

— Давно ты мне музыку не играла, — указав глазами на рояль, проговорил Иван Александрович.

— Хочешь, сыграю?

— Лучше посиди со мной, когда ты рядом, мне так спокойно! — он всё ещё не отпускал её.

— Сестра письмо написала, — вспомнила Аня.

— Сестра?

— Двоюродная, под Геническом её дом, помнишь, я рассказывала?

— Помню. Что пишет?

— У неё тоже детки, двое, Гена и Руслан, пяти и семи лет. Надо как-то их пригласить, Москву показать.

— Зови, — не возражал Иван Александрович. — Чем твоя сестра занимается?

— Фельдшером работает. Не везет ей.

— Почему?

— В детстве чуть кони её не растоптали, а возрастом она была, как наша Зоенька.

— Правда?

— Да. Повезло сестричке, как говорится — счастливый случай! Коней тяжеловесов у Сиваша румыны разводили и гоняли с пастбищ табуном. Однажды поле, по которому обычно возвращались в конюшню лошади, залило проливным дождём, да так, что не пройти, вот и погнали табун через село, а там сестрёнка четырехгодовалая играла и неосторожно на дорогу выскочила, не сориентировалась, мала ещё, и рядом никого. А кони огромные, сотня, не меньше, стеной идут. Пастух-дурак их со всей мочи гонит, чтобы поскорее от работы отделаться и домой пойти. Мчатся кони, только гулкий топот стоит. Люда сжалась в комочек, замерла на их пути, ножки у ребёнка от страха поджались и голос пропал. Тут кроху кто-то из деревенских увидал, наперерез стаду бросился, пытаясь лошадей отогнать, но в замешательстве отскочил в сторону, мчащиеся во весь опор кони мужичка потеснили. «Убьют, убьют!» — кричит он и безнадежно руками машет. Но ребёнка ни одна лошадь не зацепила, благополучно девочку кони миновали, перепрыгнули через неё или сторонкой обошли, а копыта у тяжеловозов страшные, стокилограммовые! Так с соломенной куколкой в руках до смерти перепуганное дитя и подобрали.

— История! — поразился Иван Александрович.

— А потом, — продолжала Аня, — когда Люда в школу пошла, стала заниматься гимнастикой. Хорошо у неё получалось, всегда первые места по району брала, а тут с брусьев сорвалась. Очень опасно упала, тазом о деревянную перекладину ударилась, кость лопнула. В гипс сестру на шесть лет заперли.

— На шесть лет?

— Да, шесть лет в больничной палате прикованная к постели пролежала.

— А потом?

— Потом нашелся профессор, на ноги её поставил, стала ходить, но не стройно, прихрамывая. Но она упорная, Людочка, справилась с болезнью и даже семью завела, правда, мужа она всё-таки бросила.

— Как бросила?

— Гуляка он был, Люда не смирилась.

— Адети?

— Дети с ней живут.

— Какая молодец!

— Люди её всегда любили, добрая она. В деревне, Ванечка, другой мир, хоть спят на соломе, а сердца светлые, двери не запирают, если верёвочка на ручке висит, значит, никого дома нет. — Аня с любовью посмотрела на мужа. — Люди по своей природе хорошие, что их портит, не знаю!

— Сами себя и портим, — проговорил Иван Александрович.

— Может и так.

— Я, милая, по себе знаю. Всю жизнь я портился, пока тебя не встретил.

— Нет, Ванечка, ты хороший!

— Это для тебя хороший, а для других негодяй! — обречённо проговорил супруг.

— Нет, не согласна! — категорически запротестовала Аня.

— Человеку, родненькая, чудо надо, чтоб изнутри не сгнить. Ты и есть моё чудо! — Иван Александрович снова привлёк жену к себе.

— Врать и лукавить я не умею! — призналась Аня.

— Знаю! — он держал её крепко-крепко.

— А фамилия моей Люси-сестрички Неживая, представляешь? Дети во дворе её беспощадно дразнили.

— Дети всегда дразнятся.

— Неживая она, а в любой ситуации выживает!

— Зови в гости свою Люсю Неживую, — улыбаясь, проговорил Иван Александрович.