Царство. 1958–1960

21 марта, понедельник. Москва, Кремль, кабинет Хрущёва

Никита Сергеевич был доволен, что комсомол возглавил Володя Семичастный, Володька — пацан понимающий! Ещё в Донбассе, а потом в Киеве он приглядывался к шустрому пареньку и не ошибся, вырос Володя в руководителя с государственным масштабом. Эту заслугу Никита Сергеевич приписал себе, ведь не кто-нибудь, а именно он выдвигал напористого комсомольца, натаскивал, готовил к витиеватой государственной службе и в результате довёл до больших высот. Хрущёв Семичастному симпатизировал, непременно звал в гости, учил уму-разуму, иногда был по-отцовски ласков, иногда строг, и Владимир Ефимович обожал своего наставника.

Сегодня сумели поговорить о многом: о целине, о службе в армии, о пионерском воспитании школьников, как-никак, и оно на комсомольских плечах лежало, и, как бы между прочим, осторожно коснулся комсомольский секретарь темы распущенности золотой молодежи:

— Гуляют, не учатся, можно сказать, с жиру бесятся, управы на них нет!

— Где ты слов таких нахватался, «золотая молодёжь»? — нахмурился Первый. — Вот мой Серёга только и делает, что над чертежами сидит!

— Я Сергея Никитича не имею в виду.

— А кого имеешь, говори пофамильно!

— Сын министра Кожевникова в университете балагурит, курит, пьёт, по три раза экзамены пересдаёт.

— Тут ты правильно сказал: с жиру сопляки бесятся! Это прямая недоработка родителей! — помрачнел Председатель Правительства.

— Мамаши детей выгораживают, мужей подключают. А ведь распущенность и хамство — дурной пример. Сын полковника Генерального штаба Харлампиева, ученик школы № 504, пытался изнасиловать четырнадцатилетнюю девчонку, отец из кожи вон лез, чтобы дело замять и замял, а потом его же сынок в соучастии с другим себе подобным напал на одну гражданку и ограбил её.

— Просто мерзость! — скривился Хрущёв.

— И это не всё, — продолжал комсомолец. — После освобождения по амнистии сын Харлампиева вновь поступил в школу. Мать, врач кремлёвской больницы, выдавала ему фиктивные справки о болезни, и сын, пользуясь этими фальшивками, начал пропускать учебные занятия, чтобы грабить и воровать. В результате — вторично осуждён судом.

— И с отца надо погоны снять! — зло глянул Первый.

— Отец герой войны, на фронте был ранен.

— Воевать воевал, кровь за Родину пролил, а с сыном управиться не может! Это трагедия! — сокрушался Никита Сергеевич. — Я б со стыда сгорел!

— Историй таких хватает, — невесело продолжал Семичастный. — К сожалению, дети большого руководства не паиньки.

— Ты гайки подтяни, — мрачно посоветовал Никита Сергеевич. — Нечего на фамилии смотреть, надо гнать из института в три шеи, пусть в армию топают. Я ещё скажу, чтоб на флот их брали, пусть все пять лет на корабле плавают, там ума прибавится! Сталин в таких случаях не цацкался! Ты историю про сына наркома авиационной промышленности Шахурина слышал?

— Не слышал, расскажите!

— Там вообще ужас! Как только такое при Сталине могло произойти, удивляюсь! Шёл 43-й год, только немцев от Москвы отбили, только-только задышали, вперед двинулись, а тут на Большом каменном мосту, напротив Кремля, сын наркома авиационной промышленности, 16-летний пацан, из пистолета одноклассницу застрелил. Напился или обкурился чего, непонятно! Откуда, спрашивается, у него пистолет и зачем девку-ровесницу стрельнул? Он потом и сам застрелился, — уточнил Хрущёв. — Я думаю, пьян был или хуже. Нормальный человек на подобное не способен! Вот я ни водки, ни вина до двадцати пяти лет в рот не брал, а ты думаешь, на Донбассе не пили? Шахтёры ещё как пили, как проклятые, а я не пил, понимал, что это падение, я карьеру делал, зарабатывал уже как инженер и жил припеваючи!

— Вы человек талантливый! — вставил Семичастный.

— Просто голова на плечах. А почему мой Серёжа не спился? Почему отличник? Почему матом не ругается, не плюёт на улице, вежливый? А потому, что и у него голова на месте и что родители в голову правильные мысли вложили. А Шахурин что вложил?

— Пьянство вложил!

— Пьянство, Володенька, это ещё полбеды, хотя тоже большое горе! — Хрущёв прямо раскраснелся, пока рассказывал. — Вот убил он свою обожаемую подружку, следом убил себя, а на мост уже сотрудники внутренних дел бегут, ведь Кремль рядом. Застают там два трупа в крови, на лестнице они лежат, ведущей на набережную, и застают хиленького паренька, и его — хвать! Кто был этот паренёк? — уставился на комсомольца Никита Сергеевич.

— Не знаю! — протянул Семичастный.

— А был там, Володенька, мальчик Вано 15-ти лет, сын Анастаса Ивановича Микояна, и, как выяснили, пистолет этот, «Вальтер», который смертоносным оружием стал, его! Вано под белые ручки взяли и на Лубянку привели, он там всё как на духу рассказал. А рассказал он, Владимир Ефимович, страшные вещи. Что брат его Серго и сынок покойного Реденса, получается, племянник Сталина, и родственник американского миллионера Арманда Хаммера, и ещё несколько человек, все они знали, что готовится убийство. А почему, спрашивается, оно так прилюдно готовилось?

— Потому что был в одноклассницу влюблён, вы же об этом обмолвились, — отозвался Семичастный.

— И поэтому тоже, и, наверное, в основе, это главное. Но так как Шахурин парень самовлюбленный, то он сообщил товарищам, что Нина Уманская предала их дело, а за это ей полагается смерть!

— Какое дело? — не понял Семичастный.

— Какое дело! — фыркнул Хрущёв, он вышел из-за стола и стал расхаживать перед собеседником. — Вот, представь обстановку, хотя ты её прекрасно знаешь: фашист на Родину напал, бомбежки, горят города, пылают деревни, идут кровопролитные бои, люди гибнут тысячами, голод, морозы, а в Москве своя жизнь, не у всех, а у элиты, у сынков с дочками великих людей! Для них вроде ничего не происходит, каждый день в просторных квартирах они крутят пластинки, танцуют, попивают винцо, соблазняют девушек, жрут в ресторанах! — оскалился Хрущёв. — По дачам на государственных автомобилях раскатывают, у них жизнь распрекрасная! А ведь они все комсомольцы, все продолжатели дела Сталина! Как это, товарищ Семичастный?

— В голове не укладывается!

— Есть одно объяснение, что в то тяжёлое время юношеское баловство никого не интересовало, фронт интересовал, тыл интересовал, всё во имя фронта, во имя Победы! — сверкнул глазами Никита Сергеевич. — А дети, пусть себе развлекаются, не трогайте их, они ещё маленькие. Вот никто и не трогал, родителей они почти не видели, родители с немцами воевали!

— Страшно! — выдавил Владимир Ефимович.

— Омерзительно! — скривился в гримасе Хрущёв. — Вот так породили этих выродков, этих юных изуверов! Породили и взрастили! Но ты ещё главного не знаешь! Любовь у Шахурина с Уманской была, потом это выяснили. Нина с отцом на следующий день должна была в Мексику ехать, её отец до этого был послом в Америке, а теперь его в Мексику послали. Оказалось, вся эта элита, так называемая «золотая молодежь», помимо праздников и разврата задумалась о родимой стране, так сказать озаботилась судьбами русского народа, и решили они создать тайную освободительную организацию, чтобы страну, по их мнению, от рабства освободить и самим управлять демократично.

— Точно как декабристы!

— Не моли чушь! Декабристы царя свергнуть хотели!

— А они кого, Никита Сергеевич?

— Ну, догадайся? Ни за что не догадаешься!

— Что, Сталина? — ужаснулся комсомолец.

— Сталина юнцы считали выжившим из ума дедулей, хотели дождаться, когда он своей смертью помрёт. Шахурин был у них заводила. Значит, организацию создали, по сути, тайное правительство получилось, кто у них министром стал, кто канцлером. Как тебе в России слово канцлер?

— Нехорошее слово.

— Отвратительное! Ну вот, стали они друг к дружке обращаться не товарищ, и не гражданин, а рейхсфюрер или группенфюрер! По-фашистски. И организацию свою освободительную назвали Четвёртый Рейх!

— Господи! — содрогнулся Семичастный. — Простите, Никита Сергеевич, я просто обалдел!

— Ты обалдел, а Сталин, думаешь, когда узнал, не обалдел? И Сталин обалдел! И Анастас Иванович с двумя сыновьями-заговорщиками на жопу сел, да просто кошмар! — В советской стране такие ублюдки расплодились! Я, конечно, Анастасу про его детей ни слова не сказал, но тебе как на духу скажу: я б за такое жилы-то повытянул! Голод в стране такой, что люди друг друга едят, а тут свои фрицы подрастают! Странно, что Иосиф так мягко с ними обошёлся.

— А что он сделал?

— Посидели заговорщики в Лубянской тюрьме с полгода, а потом их в ссылку отправили, кого на Урал, кого в Среднюю Азию. А через год они в Москву вернулись к папам и к мамам, пошли в школу доучиваться, и так далее, будто ничего и не произошло. Нам, Володя, мягчить нельзя, если виноват, на звания родителей смотреть не будем. Понял меня?

— Понял, Никита Сергеевич! — Семичастный подскочил и вытянулся в струнку.

— Садись, мы ещё разговор не окончили! — Велел Хрущёв и тоже сел. — Я, Володя, как о том вспомню, меня трясёт!

— Вот уж история! — поразился комсомольский вожак и добавил, — и нашим оболтусам всё дозволено, вертят родителями как хотят!

— Будем строго спрашивать, невзирая на фамилии! Ежели что, мы отцов в Комитет партийного контроля притащим. Что у нас тут, Париж с Люксембургом? Нет, не Париж! У нас Ленин основу пролетарскую в государство заложил, а не барство! Надо дать подобным барчукам взбучку, понял меня?

— Понял.

— И не стесняйся! — Никита Сергеевич снова принялся расхаживать по кабинету. — Но чтоб ты понимал, тут дело гораздо глубже, чем распущенность детей, тут такая проказа сидит! За всё это время навыдвигали некоторые божки наверх всяких уродов, тех, кто им задницу лизал, мы божков сковырнули, а проказа внутри осталась, мракобесы-приспособленцы с изнанки в наш светлый мир заползли и гадят! Сами гнилушки и дети гнилушки! Тут Руденко мне бумагу приносил, сын генерал-директора движения, начальника одного из главков Министерства путей сообщения, член партии Журавлев, бывший член партии, — уточнил Хрущёв, — убил из револьвера студента за то, что тот указал ему на недопустимость быть пьяным на студенческом вечере.

— Да что вы?! — ужаснулся Семичастный.

— Вот тебе и что! Каганович его привёл, мерзавца Журавлёва! Кагановича нет, а его уродов полным-полно!

— Каганович ещё в Москву на Сессии Верховного Совета ездит.

— Недолго ездить, скоро новый состав выберем. Так вот, Володенька, воспитание ребёнка в семье — не частное, не личное, а государственное дело! Дети — это основа нашего будущего. Поганые будут дети, и будущее будет поганое. Так что берись за перевоспитание обеими руками!