Царство. 1958–1960

23 января, пятница. Москва

Надвигался партийный Съезд, в столицу уже съезжались делегаты. Снова, принимая гостей, гудела матушка-Москва. Железнодорожные вокзалы и аэропорт украсили государственные флаги. Перед Съездом Никита Сергеевич и Анастас Иванович провели обстоятельную беседу с Вальтером Ульбрихтом. Осаду с Западного Берлина, который советские войска взяли в клещи, решено было снять, войска отвести в казармы. Поступок этот должен был разрядить раскаленную до предела международную обстановку, ведь именно в Германии проходила линия прямого противостояния Варшавского договора и НАТО. Вопрос о будущем немецкого государства оставался открытым: СССР владел одной частью Германии, которую именовал «демократической республикой», Запад другой — «федеративной», распространяя своё влияние и на кусочек Берлина. Ни та ни другая стороны не желали признавать легитимности новообразованных территорий — в Женеве регулярно собирались министры иностранных дел стран антигитлеровской коалиции, пытаясь найти удобоваримый компромисс и наконец решить судьбу немцев. Америка и Европа выступали за единое германское государство под собственным контролем, а что же тогда оставалось Советскому Союзу? Ничего? На это Хрущёв не мог согласиться, тем более что отношения с демократическим Берлином день ото дня становились лучше. За последний год порядка в просоветской Германии прибавилось, омрачало лишь одно: бегство населения в проклятый Западный Берлин, как зуб, вклиненный в советскую территорию. Это пагубное явление заметно принижало достижения социализма.

— Выродки! Отщепенцы! Зачем миндальничаем? Может, и впрямь стену построить? — кипел Хрущёв. — Сделаем её повыше, из кирпичей, чтоб не перелезть и машиной не протаранить! — но тут же махал рукой: — Нельзя со стеной торопиться, по Германии ещё окончательно решения нет!

Никита Сергеевич настойчиво высказывал предложение сделать Западный Берлин вольным городом, чтоб жил он сам по себе, без какого-либо постороннего вмешательства, и чтобы ни мы, ни американцы солдат туда не посылали. Идея «вольного города» Ульбрихту совершенно не нравилась, ему важно было, чтобы мир признал Германскую Демократическую Республику, а тут какой-то вольный город под носом выдумывают!

— Ну как так — часть Берлина наша, а часть нет?! — возмущался он.

И Микоян назвал хрущёвскую идею сомнительной.

— Если станет Берлин «вольным городом», без солдат, так мы его сразу к рукам приберём! — заговорщически отвечал Никита Сергеевич. В начале года он приказал маршалу Малиновскому секретно разместить на территории ГДР две ракетные дивизии, оснащенные ракетам Р-5М с ядерными боеголовками. Одна дивизия уже заняла установленную позицию под бывшим Кёнигсбергом. Ульбрихту дали денег, пообещали дополнительные объемы сельхозпродукции. Немецкий руководитель остался доволен.

После бесконечных переговоров с англичанами и американцами складывалось мнение, что Германия так и останется разделённой надвое: Советский Союз будет владеть своей частью, Запад — своей. В советском МИДе шла подготовка мирного Германского договора, в основе которого лежало равноправие двух германских государств: Демократической республики и Федеративной. Раздел Германии стал ключевым вопросом европейской политики, в мае в Женеве намечалась очередная встреча министров иностранных дел.

Невзирая на горячие споры, отношения между бывшими союзниками, победителями Гитлера, хоть и оставались непростыми, теплели. Контакты с американцами расширялись, лететь в Америку собирался Микоян, а в середине лета на открытие в Нью-Йорке советской выставки отправлялась внушительная делегация, да и сам Никита Сергеевич рассчитывал на скорейшее приглашение. В Москве зеркально намечалось открытие американской выставки, которую должен был представлять не кто-нибудь, а вице-президент Соединенных Штатов Ричард Никсон.

В сто двадцать второй раз обсосав германский вопрос, Хрущёв неожиданно завёл с Микояном разговор о зяте:

— Хочу, Анастас, Алексея на «Известия» поставить. Что скажешь?

— Лёша парень головастый.

— Я за Аджубея ручаюсь, не подведёт!

— И у меня нет сомнений, — отозвался Анастас Иванович.

— Значит, одобряешь?

— Одобряю!

Никита Сергеевич счастливо улыбался:

— Может, пообедаем?

Микоян не возражал. Хрущёв велел накрыть в комнате отдыха.

— Вчера твоя красавица у меня была.

— Кто такая? — насторожился Хрущёв.

— Фурцева.

— Катька? Чего хотела?

— Хочет делать в Москве выставку одежды французского модельера Кристиана Диора, спрашивала моего совета.

— А ты что сказал?

— Я не стал возражать, обещал с тобой поговорить.

— Ну и дурак! На кой чёрт нам платья с кренделями?!

— Учитывая предстоящий визит Никсона, это вполне уместно.

— Разрешил и разрешил, я бы отказал!

— Не вредничай, Никита!

— То с кинофестивалем как угорелая носится, хочет на большом экране фильмы непотребные заграничные крутить, теперь с этим недоделанным модельером прицепилась! Вот, скажи, какая советскому человеку в поганых фильмах польза, что в них ценного? Буржуазные замашки? Разврат это, одним словом!

— Скорее обмен мнениями, — отозвался Микоян.

— Оттого и прут немцы в засратый Западный Берлин, чтоб платья да ботинки фасонные на себя напяливать. У нас скоро свои отличные будут! Разве мы не развиваем легкую промышленность, разве не увеличили выпуск тканей?

— Народ однозначно стал жить лучше, — подтвердил Анастас Иванович.

— Скоро совсем хорошо заживём, очень даже скоро! А несознательные пусть бегут, от них пользы нет. Придут обратно проситься — не пустим! — рыкнул Никита Сергеевич и, распахнув дверь в комнату отдыха, прокричал подавальщицам:

— Девчата, мы тут!