Царство. 1958–1960

3 мая, суббота. Москва, Ленинские горы, дом 40, особняк Хрущёва

— Представь, Нин, — заговорил Никита Сергеевич, — Молотов даже в Монголии брыкается!

— Как это?

— После ареста Надя мы с Тито крепко поцапались, ни он мне не пишет, ни я ему, и вообще, вся официальная переписка прекратилась, а Молотов Вячеслав Михайлович югославскому послу поздравление с Первомаем прислал, а раньше первым на Тито наседал!

— Всегда был себе на уме! — отметила Нина Петровна. — Я Молотова не люблю.

— И правильно!

— А про Жукова что слышно?

— Жуков по Сосновке разгуливает, дочку нянчит.

— Угомонился, значит, больше не обижается?

— Нашла обиженного! Георгий поделом получил, открыто, по-партийному, обижаться тут нечего. Сталин, если б что заподозрил, не цацкаясь бы прихлопнул, а я волоску с головы упасть не дал. И дача ему, и машина, всё пожалуйста, а он дуется!

— Не ценят люди хорошего! — заключила Нина Петровна.

— Стараешься, стараешься, а кроме нареканий да подковык благодарности нет! Вспомни, как Сталин маршалов арестовал? Враз! И Тухачевского, и Блюхера, и Егорова командарма, не посмотрел на заслуги. А почему? Потому что ересь несли, интриги плели, ну и раскомандывались. Рыжий сразу недовольных заткнул. А сколько военных за маршалами пересажал, генералов, полковников? Уйму! Сейчас говорят — армию обезглавил, а на самом деле себя спас. А почему? Боялся военных! А Ежова Николая Ивановича за что прикончил? За мысли непотребные, вот за что, потому что задумываться стал, размышлять, а мысли никогда до хорошего не доведут. Беспроигрышный принцип работает — бей первым, пока тебя не укокошили! Усатый всегда боялся опоздать. Я тебе про дачную историю говорил?

— Про какую дачную историю?

— Про историю на сталинской даче, Ванька Серов её отлично знает. Когда Усатый после войны расслабился, всех неугодных пораспихал и поубевал, и вроде не стало больше соперников, одни трясущиеся тени — о себе возомнил, и превратился в пророка: в Кремль не едет, на юге месяцами сидит, кругом его славят. Мы с Егором и Лаврентием тогда самыми близкими к нему оказались, Иосиф все рычаги нам передал — командуйте! Тогда-то и выяснилось, что сталинская охрана с ума сошла. Крыша, что ль, у генералов поехала, пьянки-гулянки на «ближней» стали закатывать.

— Как, как? — переспросила Нина Петровна. — На даче у самого Сталина гулянки?

— У него. Представляешь? Гуляли там в его отсутствие напропалую. Усатый в отпуск, а холуи в Кунцево пировать!

— Мыслимо ли такое?! — всплеснула руками жена.

— Мыслимо, не мыслимо, а факт. Жрут, пьют на «ближней», девок водят. Самого Абакумова в вертеп затащили. Он-то вроде с мозгами, а купился, решил на сталинской даче в объятьях смазливых дур отдохнуть!

— Товарищ Сталин был великий человек, отец народов! Как же они осмелились?

— Получается, генералы зассатые уверились, что Сталин уже ничто не значит! Думали, старик окончательно из ума выжил, а Иосиф только притворялся. Гуляет с тобой по лесным дорожкам, ногами шаркает, из стороны в сторону качается, чуть от слабости не падает. Ты его за локоток поддерживаешь: «Не упадите, товарищ Сталин! Осторожнее! Надо бы вам к врачу!» — А он, как с тобой распрощается, в машину тебя посадит, и видит, что машина твоя поехала, вприпрыжку бежит. Это не притворство? Притворство. Или вид делал, что не слышал: «А? Что?!» — ухо оттопыривает, а всё прекрасно слышит. Я сам такие фокусы проделывал, дурика изображал. В верхах, Нина, неизвестно кто кого дурит! — покачал головой Никита Сергеевич. — В результате Усатый всех обдурил!

— А что, дальше-то случилось, когда узнал он или Сталин ничего не узнал?

— Узнал, узнал! Ему Валя-работница рассказала. Он ей велел: «Молчи, никому не слова!». Наутро вызвал Ваньку Серова. Ванька с Абакумовым первые враги были, сколько друг на друга гадостей понаписали, а Иосиф всё в ящик складывал и никого не трогал. Абакумов был замом у Берии и Серов — бериевский заместитель. Оттого друг друга они ненавидели, что власть поделить не могли. Когда Усатый Берию с НКВД сдвинул, на бомбу определил, решил разбить наркомат надвое. Министром внутренних дел сделал Круглова, и он у Лаврентия заместителем ходил, гулаговец херов! К Круглову первым замом поставил Серова, а Абакумова определил в госбезопасность. И работал Виктор Семёнович чётко, я его как облупленного изучил, я тогда от ЦК органы курировал, но страптивый был, с самомнением, что ему не скажешь — он всё время взбрыкивал. Теперь, Нина, дальше слушай! Явился к Сталину Серов. Сталин его на улицу повёл, а как отошли от дома, шепчет в ухо:

«Ты моего коменданта Федотова по-тихому хватай, вывези в тайное место, о котором МГБ не догадывается, и допроси, как положено, узнай, что в моё отсутствие на «ближней» творится, кто моим винишком балуется?»

На следующий день, когда Федотов на работу ехал, колхозным транспортом в переулке был поджат, вроде колхозник на грузовике в городе растерялся, ну и чуть не наскочил на его служебную машину. Федотовский шофёр из автомобиля с руганью выскочил, тут и Федотова, и шофёра, серовские заграбастали и в Малаховку отвезли. Скоро и жену Федотова туда доставили, и её до кучи прибрали. В Министерстве госбезопасности и о задержании ещё не догадывались, а Федотов уже бумаги строчил: кто был на «ближней», когда, с кем. Ваня парень улыбчивый, а шутить не будет, чуть что, вмиг голову оторвёт.

— Ты с ним поаккуратней! — обеспокоилась за мужа Нина Петровна.

— Не перебивай, Нина! Так вот, Сталину Ванька в тот же день обстоятельный доклад сделал. Тогда и Абакумова, и Кочегарова, и других руководителей госбезопасности на нары кинули. Тогда же отдельную тюрьму Иосиф велел создать, вывести её из подчинения следствия и замкнуть на ЦК.

— Представить невозможно, чтобы генералы госбезопасности такими неприглядными делами занимались! — хмурилась Нина Петровна.

— Зажрались, сволочи, распоясались, вот поганые мысли в голове и завелись, а с такими мыслями до предательства один шаг! Так и Жуков думку думал, меня сковырнуть хотел, а ведь тоже был друг-товарищ! Хорошо мы его на заслуженный отдых отправили, а то он уже о вопросах мировой политики стал задумываться. Чем человек ближе к власти, тем у него в башке больше чертей прыгает! — заключил Никита Сергеевич.

Нина Петровна сокрушительно качала головой.

— Такие вот дела, родненькая! А вчера из Китая написали, что Мао Цзэдун своего любимчика Чжоу Эньлая с МИДа сдвинул. И китаец, Ниночка, у себя время от времени суп перемешивает!

— И тебе так надо.

— Самую вонючую порцию я уже сплавил. А теперь и Колька-предатель в тираж ушёл. Ничего, Нинуля, ничего, поживём! Я комсомольцев вперёд поставлю, пока они забронзовеют, с гор снега сойдут.

— Не зарекайся! — отозвалась супруга.

— Молодежь, Нина, зелёная, несмышлёная! — доказывал Хрущёв. — Про Абакумова дай доскажу. Игнатьев, который после него министром стал, распоряжение на арест Абакумова Сталину принёс. Иосиф приказал лишить его всех наград, а сверху на Постановлении написал «Держать гадину закованным в кандалы!» и велел в одиночку посадить. Никогда Усатый не позволял себе подобные вольности, я имею в виду, никогда таким образом резолюции не писал. Захочет, чтоб человека ухайдокали, устно скажет, и то не впрямую. Никогда не говорил, бейте или мучайте, начнёт Иуда издалека: «Что-то вы плохо спрашиваете, спросите построже!» или: «Надо узнать правду любой ценой, понимаете меня?» — так выражался, а по Абакумову письменное распоряжение дал! Обычно на отдельной бумажке резолюцию напишет и скрепочкой подколет, а потом за этой бумажкой Поскрёбышев идёт, изымает. Иосиф так делал, чтоб следов не оставлят, а тут, прям на Постановлении написал, вот до чего Виктор Семёнович своими выходками его довёл!

— Абакумова действительно в кандалах держали?

— Ну, а как, ведь Сталин велел! Потом, как пророк помер, и наручники, и кандалы сняли, гулять стали выводить. А не умер бы Усатый, так и держали б как зверя, хуже чем зверя! — заключил Никита Сергеевич. — Абакумов — отвратный тип, он и на меня копал, и на моего Лёнечку. Есфирь, Лёкину жену, с кулаками допрашивал, а другую жену, последнюю, посадил. Ко мне на доклад приходит и так держится, будто не я, а он мой начальник Ну, ничего, думаю, ничего, мы ещё поглядим, кто кого, ещё посмотрим! — неприятно прошипел Хрущёв. — Придет, весь подтянутый, морда лоснится, так наодеколонится, что дышать в кабинете нечем. Но и с ним поквитались, с непревзойдённым Виктором Семеновичем и ему пулю в лоб пустили!

— Время было сложное, опасное время, — поёжилась Нина Петровна. — Я ночи не спала, думала, вернёшься ты домой или нет, каждый день тряслась!

— Вернулся, родная, вернулся! — Никита Сергеевич обнял жену. — То сволочное время мне до сих пор покоя не даёт, я ж, Нина, из-за пердуна Сталина тогда перестарался, не один грех на душу взял, против совести пошёл. Эти невинные смерти все на моей душе. Ох, много их, Ниночка, ох много! — качал головой Хрущёв. — Хоть и стараюсь этот горшок разбить, людей, кто уцелел, на волю выпустить, убитых посмертно реабилитировать, на душе бесконечно гадко!

— Тогда все отличились, — проговорила Нина Петровна.

— Все, да не все! Микоян, например, к Усатому ходил и за многих просил. Анастас заступаться не боялся. Надо, милая, чтоб никогда такого ужаса не случилось, я за это стою. А Молотова мы правильно из ЦК выперли. Молотов, Нин, не лучше Сталина, а может, и хуже. Кто председателем Совмина десять лет был? Не Сталин, Молотов! Он побольше Иосифа вешал, а сидит, вякает! А когда меня летом растерзать хотели, когда всем скопом набросились, кто там заводила был? Молотов! И Булганин к нему прилип, и Ворошилов приклеился. Кашу против меня Молотов заварил, всех взбаламутил!

В столовую с криками ворвались внуки. Дедушка растопырил руки, пытаясь их ловить, но внуки, хохоча, уворачивались и пробегали мимо. Маленький Лёша совсем ещё плохо бегал.

— Сорванцы! А ну стой! — грозил им дедуля.

Илюша малышни сторонился, считал себя взрослым, с племянниками ему было не интересно. Старший, внучок Никитка, побежал по новому кругу.

— Тише, тише! — пыталась навести порядок Нина Петровна.

По пятам за малышнёй неслась полная няня. Младший со всего хода врезался в бабулю и замер.

— Дай тебя конфеткой угощу? — прошептала влюбленная в малыша бабушка, мать нещадно бранилась за сладкое.

Внучок зашевелился в мягких бабулиных объятиях, и на Нину Петровну взглянуло улыбчивое светлое личико.

— Конфетку? — тут же подскочил к бабуле старший: — А мне конфетку?

— И тебе будет! — Нина Петровна приласкала внучат, а Никита Сергеевич поспешил к буфету за конфетами.