Царство. 1958–1960

13 января, среда. «Жуковка» — дом отдыха Совета Министров

На Старый новый год Роман Андреевич всё-таки выбрался в дом отдыха к племяннику. До Жуковки от Кремля ходил совминовский автобус, на нём-то он и доехал до места. Первый день часами разгуливал по лесу, а после обеда спал. Дом отдыха был переполнен. На второй день всё-таки заставил племянника накрыть стол, чтобы перекусить, как бывало, и по рюмочке выпить. Кушая шашлык, Роман Андреевич качал головой:

— Не то, Вано, совершенно не то! Совсем неправильный вкус! Почему сам не сделал?

— Я шашлыки делать разучился, теперь всё больше бумаги перебираю, да персонал песочу. Встречать и угощать мне некого, сюда одни шофера да машинистки едут, редко какой референтишка-письмоносец объявится. А кто они для меня, люди? — Пустой звук! Помнишь, кому мы подавали, первым лицам государства подавали! Са-мо-му! — закатил глаза директор дома отдыха. — Вот и не жарю больше.

— Э-э, жарить он разучился! Если искусство познал, то на всю жизнь! Ты извини, но я такое есть не могу! — возмутился бывший сталинский снабженец. — И ещё запомни, неуважительно хорошее мясо портить! — старик отложил шампур и потянулся к куриным котлеткам.

Иван Андреевич пожал плечами и стал разливать Хванчкару.

— Я тебе в следующий раз сам шашлык пожарю, — пообещал Резо, — а то ты здесь замяк!

— Я?

— Ты.

— Замяк?

— Конечно! Ничего ему не хочется, даже шашлыков!

— Видно замяк, сижу, отсиживаюсь, — согласился сталинский шашлычник.

— И сиди, сиди! Хорошо, что тебя на пенсию не попросили, а то б как я слонялся неприкаянно! — Роман Андреевич подхватил стакан с вином и провозгласил, — за великого человека — товарища Сталина! Пусть земля ему будет пухом! — и выпил.

Директор дома отдыха неохотно последовал за ним.

— Знаешь, я так хочу Василия повидать! — разоткровенничался старик. — У меня сердце изнылось, когда он в тюрьме сидел. И ведь это надо подумать, кого они за решётку засунули, сталинского сына засунули! Ста-лин-ско-го! — отчеканил Роман Андреевич.

— Значит, так надо, — хмуро отозвался Вано.

— Так надо! Много ты понимаешь! А помнишь, как ходили перед ним на цыпочках, как ручку пареньку жали! Васенька наш! Васенька, любимый! Помнишь? — прищурился дед. — Ворошилов сабельку на день рожденья преподнёс и целый час учил сабелькой размахивать, как держать учил, как рубить, помнишь?

— Помню.

— Хрущёв тогда кочаны капустные подносил, как заводной туда-сюда бегал: «Я сейчас за кочанчиком слетаю!» — кричал. Тогда той сабелькой столько капусты порубали. Каждый норовил Васе мастерство показать, научить. И Микоян рядом стоял, всё советовал. А как Берия Лаврентий Павлович Васю нахваливал, и всё по головке гладил, помнишь?

— Берия его в тюрьму и заткнул! — отозвался Вано.

— А остальные что, когда Берию арестовали, о сталинском сыне вспомнили? Ни хрена не вспомнили! А такие хорошие с ним были, такие ласковые! Чего ж не вспомнили, вы, гниды?! Стыд и срам! — глаза старика-снабженца от гнева покраснели, голос стал резкий, лающий. — Ты мне налей-ка, налей!

Откупорив бутыль, бывший шашлычник плеснул в стаканы вина.

Трясущейся рукой дед взял стакан:

— Царство тебе небесное, Иосиф Виссарионович! — и одним махом выпил.

Вано сидел бледный, неразговорчивый. Всякий раз, как его родственник появлялся в доме отдыха, разговоры велись одни и те же: какой хороший Сталин и какой мерзостью оказалось его окружение. Ивана Андреевича, находившегося, как говорится, при должности, эти высказывания и обливание грязью руководство совершенно не устраивали, но осадить, сделать замечание старшему, тем более родственнику, которому всем обязан, он не решался. Правда, сегодня, шашлычник стал потихоньку заводиться: старый Резо уж больно много выпил, топал ногами, кричал.

— Я весь дрожу, когда про Васю вспоминаю! Все, как цуцики, при Сталине сидели, следы великого человека целовать падали, а потом? Что потом? Ушат с говном на головушку вылили, вот что! Лейте на него помои, лейте, Сталин же мёртвый! — негодовал снабженец. — Плесни мне, Вано, ещё винца или жалеешь?! — грозно произнёс гость.

— Ты, Роман Андреевич, уймись и лишнего не болтай! — наполняя стакан, предостерёг сталинский шашлычник.

— Это, Вано, не лишнее, это правда! — И грузин ударил себя в грудь. — Вот где эта правда сидит, в сердце сидит! Я хочу её всем донести, всем и каждому!

— Сейчас, Резо, время другое, да и всё другое, оглянись вокруг!

— А люди, по твоему, тоже другие? — прищурился старик. — Н-е-е-е-т! Люде те же. Те же мерзавцы! — задохнулся от возмущения он. — Хрущёв расхаживает толстомордый!

— Всё, хватит! — подскочив с места, отрезал Вано. — Ты чушь несёшь! Я из-за тебя могу работы лишиться! Сиди, помалкивай, когда ко мне приезжаешь! Или не приезжай!

— Не приезжай? — поперхнулся от возмущения горец. — Что, гонишь меня? — уставился на воспитанника седой грузин.

— Я тебя по-хорошему предупреждаю, тут уши кругом!

— Ты сосунок! Ты, ты!.. — немощный дед всхлипнул, схватил свою палку, и спотыкаясь, так как ноги после выпитого плохо держали, кое-как поспешил в прихожую. В прихожей на вешалке висело пальто, он сдёрнул его — и бегом на улицу.

— Пусть проваливает, а то и меня с его разговорами за дверь выставят! — вслед родственнику прошипел Вано.