Царство. 1958–1960

16 октября, пятница. Моста, Ленинские горы, дом 40, особняк Хрущёва

Во всех газетах опубликовали Постановление Партии и Правительства о снятии с военных надбавок за выслугу лет, этим же Постановлением резко сокращались пенсии выходящим в отставку офицерам. В начале лета были упразднены льготы пограничникам, в погранвойсках выслуга больше не шла «год за полтора», и в районах крайнего Севера люди лишились северных надбавок. Сокращению в денежном содержании подверглась милиция. Отставники плакали. Все эти меры задумывалась Хрущёвым давно, он хотел подравнять пенсии. Первый вообще считал, что Сталин, который любил материально поощрять и военных, и учёных, и руководителей, отходил от марксистских принципов. Чем крестьянин хуже военного? Что он, работает меньше? Не меньше, а получает в разы меньше! Где справедливость? И потом, за счёт высвобождавшихся финансов можно было решить другие наболевшие проблемы, на которые средств не хватало. Микоян и Ворошилов пытались возражать, просили проводить военную реформу мягче, ведь именно бойцы Красной Армии ценой неимоверного героизма и лишений разбили Гитлера, спасли мир от фашизма:

— Солдат обижать нельзя!

— У нас всё — армия, все мужики, и все бабы! В войну и дети воевали! — огрызнулся Хрущёв. — Такие деньги, как мы сегодня армии платим, считаю неприемлемыми! Давая им, мы оскорбляем других! На инвалидов где деньги взять? А им на фронте ноги-руки поотрывало! А с пенсионерами что? За счёт чего государство будет нормальные пенсии выплачивать? Мы к человеку с распростёртыми объятьями, но перебарщивать не дам! За что будем школы строить, за какие шиши? А больницы? А жильё? А заводы? Сколько всего надо! Я государственные вопросы решаю пусть не популярными методами, пусть болезненно, но решаю, а вот почему члены Президиума на меня косо посматривают, понять не могу! Учитесь по-государственному мыслить!

— Ропот идёт! — предупредил Микоян.

— Перетерпят! — садясь в машину, отмахнулся Первый.

Через десять минут автомобильный эскорт застыл у дверей правительственного особняка Ленинские горы, дом 40. После сокращения охраны Хрущёва возили не на шести, а на трёх машинах: в первой, разгоняя движение сиреной, неслась милиция, во второй катил он сам, а в третьей сидела охрана. Никита Сергеевич вышел из машины и медленным шагом направился к дверям дома. Глядя на Хрущёва, создавалось впечатление, что он превратился в столетнего старика, шёл, вжав голову в плечи, шаркая ногами, и как только добрался до кресла в прихожей, с громким вздохом повалился в него.

— Пап, что с тобой? — забеспокоился Сергей, он сидел в столовой, но услышав звук хлопнувшей двери, поспешил к отцу.

— Дай, милый мой, дух переведу! Разбитый я, сыночек, совершенно разбитый!

— Может, тебе чаю?

— Нет, чаю не надо.

— Может, кого позвать?

— Видеть никого не хочу!

Сергей с беспокойством смотрел на измочаленного отца.

— Ты себя так загонишь!

— А кто, сыночек, дело делать будет? Посмотри вокруг — одни бездари! — Хрущёв, вытянул ноги, пытаясь, уперев ботинок в ботинок, сбросить туфли. Один наконец поддался — соскочил и покатился по полу, со вторым сладить не получалось.

— Дай помогу! — Сергей нагнулся, помогая разуться.

— Ноги гудят!

— Тебе тапки дать?

— Нет. Ты мне вот что, сынуля, ты мне рюмочку налей!

— Тебе водки или коньяка?

— Водочки, сыночек, только водочки! Голова ходуном!

— Посиди пап, отдохни! — Сергей прошёл в столовую, где стоял буфет с напитками, и скоро вернулся с рюмкой в руках. — Вот!

Никита Сергеевич одним махом её осушил. Зажмурив глаза, он на мгновенье затих, но потом очнулся и снова стал говорить:

— Считать у нас никто не хочет, ни Госплан, ни Минфин, разучились считать! А ведь государство — это, прежде всего, деньги, бюджет. Без денег государство загнётся! Вот твоему Челомею я завтра денег не дам, и как думаешь, будут у нас ракеты? Нет, миленький мой, не будет. Так и в стране. У нас только разбазаривать привыкли, а считать не хотят! Пока мы с тобой по Америкам летали, в Казахстане снег выпал и весь урожай съел! А это, сыночек, трагедия! А ты думаешь, виновных найдёшь? Не найдёшь! Приходят, оправдываются, сорок лет, говорят, такого раннего снега на целине не было! И зачем мне ихние разговоры, когда хлеб пропал? Ну снял я трех бездарей, а всех-то не поснимаешь, кто-то работать должен.

— Ты, пап, успокойся, не нервничай!

— Да как не нервничать, когда бестолочи окружают, скоморохи! Вроде образованные люди, вроде понимают, когда им говоришь, а законченные балбесы — дальше собственного носа не видят! Ну начни ты убирать урожай с опереженьем, предположи, что может не снег, а ураган ухнуть, шквальный ветер прийти, перестрахуйся! Нет, выжидают! Чего выжидаете?! — прямо прокричал Никита Сергеевич. — Наливай мне ещё рюмку, сынок! Не будешь ногами пинать, с места не сдвинутся! А они ж потом еще и обиженные, незаслуженно их отругали!

Хрущёв изловчился и, не вставая с кресла, скинул пиджак. Избыточный вес, как ни крути, молодости не прибавляет.

— Задыхаюсь в амуниции, с утра до ночи в костюме ходишь-ходишь, так и сдохнешь в костюме!

Сергей подобрал пиджак и повесил на спинку ближайшего стула.

— Зачем я к власти рвался? Чтобы вот так нервничать? Сидел бы себе слесарем или там директором заводика и плевал бы в потолок. Ты давай-ка, наливай!

Сын повиновался.

— Будь здоров, сыночек, за тебя, за твоё счастье! Сегодня созвал всех и спрашиваю: «Как идёт сокращение армии?» «Идёт!» — отвечают. Причем один за другим, слово в слово, как попугаи, повторяют! А оно почти не шевелится, сокращение, для галочки отписки шлют: 145-я армия расформирована, 70-я тоже, а расформировывать и сокращать, довести до демобилизации — это совершенно разные вещи! Я прям разъярился, ногой топнул, — сокращать! — кричу — и пенсии военным срезать! Ну почему, военный должен такую огроменную пенсию получать? Почему у полковника такие головокружительные деньги? «За выслугу лет», — объясняют. Я велел убрать все выслуги, и пенсии скосил, но не так чтоб на улицу с протянутой рукой шли, не так! — Хрущёв замотал головой. — Очень приличные деньги оставил. А что делать, сынка, денежки государству нужны! И генералам срезал, и даже маршалам. Наливай! — приподнимаясь в кресле, скомандовал отец. — Кто против, говорю, пусть сам дыры в бюджете латает! Стоят, глазами хлопают. Не нравится, когда кричу. Зато простому человеку велел денежек прибавить, пусть чуть-чуть, но прибавить. Простого народа, сыночек, у нас не сорок тысяч, его — миллионы, и миллионам этим сорок тысяч кормить не очень-то хочется, им себя прокормить надо. Есть там у нас ещё водочка?

— Есть.

В последний заход Сергей прихватил бутылку с собой.

— Скорей бы коммунизм построить, скорей бы! — причитал Хрущёв. — Объясняю, любой труд у нас почётен, значит, надо уходить от льгот. А то получается, я на комбайне, как раб галерный, трясусь, хлеб убираю, врач в больнице без сна, без отдыха людей лечит, а военные или учёные какие-нибудь в двести раз больше денег загребают! Ну как это? Если стал при Сталине академиком, тебе от государства машина ЗИС-110 в подарок полагалась. Что ж нам теперь, «Чайки» академикам дарить? И конечно, про конверты сталинские сказал. Что это за приём с конвертами? Одну зарплату тебе нормально дают, ты с неё партвзносы платишь, а ещё конверт подсовывают, где денежек в пять раз больше, чем зарплата! Это как называется? Растление называется! Вот и не хотят начальники горбатится, потому что знают, конвертик в конце месяца так или иначе принесут. А я требую: убрать конверты! За добросовестный труд, за перевыполнение плана, за новаторские предложения можно премии давать, тогда толк будет, тогда премия объяснима. А конверт как объясним? Растление! Я раньше этот вздор запретить хотел, да Маленков воспротивился, кадры, талдычит, надо сохранять! Но я и конверты аннулировал! Нельзя нам, Сереженька, народ расхолаживать, время не то! А военные, конечно, бузить будут!

— Солдаты, пап, жизнью рискуют.

— Где рискуют, когда? Прошли те времена. Теперь ракеты воюют, а не солдаты. Советские люди не должны чувствовать, что кто-то лучше, а кто-то хуже! При коммунизме все равны, как перед богом!

Хрущёв заёрзал на кресле.

— Эх, сыночек, нету соратников! Кругом комсомольцы — Шелепин, Семичастный — с рвением ребята, умные, но ведь молодо-зелено, им самим учиться надо.

— А Фрол Романович?

— Фрол цельный, на него надежд много.

— А дядя Лёня?

— Дядя Лёня, дядя Лёня! Леониду вера есть, а вера, сынок, многое значит! Раньше говорили: за царя и отечество, а Лёня за Никиту Сергеевича говорит, я в нём не сомневаюсь, потому и держу рядом. Фрола хочу из Совмина в ЦК забрать, а Леонида на профсоюзы двинуть. Как Ленин учил: профсоюзы — школа коммунизма, а нам, Серёжа, предстоит коммунизм строить!

— Понимаю! — отозвался Сергей Никитич, но на самом деле он мало что понял из сказанного.

— Вместо Фрола в Совет Министров Косыгина возьму, один Анастас там со всеми делами не управится. Вот я тебе все предстоящие кадровые перестановки выдал, будто ты член Президиума!

— Я не член Президиума, я твой сын, — серьёзно проговорил Сергей.

— Это для меня важнее! — признался Никита Сергеевич и потрепал отпрыска по редеющей шевелюре. — Я, Сергуня, решил Серго Берию простить, поторопились мы с ним. Тогда ведь, знаешь, всё по-скорому решали. А тут мне Серго письмо из ссылки прислал, в Свердловске он отбывает. Просит разрешить к работе вернуться, хочет заниматься ракетами.

— Он был хороший конструктор, вдумчивый, только зазнавался сильно.

— На тебя, сын, посмотрят и тоже скажут — зазнайка! Народу ни начальство, ни их дети никогда не нравились!

— Челомей меня хвалит, — простодушно признался Сергей.

— Челомей! — хмыкнул отец. — Попробовал бы не хвалить!

— Я, пап, на работе стараюсь, у меня из-за этого с Лёлей неразбериха.

— Работа, сын, главное! Женщина должна детьми заниматься и нас, мужиков, обслуживать, на то она и женщина!

— Я ей так же говорил, но она не слушала.

— Потому что больно умный академик её воспитал!

— Нет, пап, она нормальная!

— Значит, вы замирились?

— Нет, не замирились! — тоскливо проговорил сын.

— Может, ещё наладится, но мама твоя так не думает. Пойду, сын, я спать, а то эта водка, будь она неладная, в голову дала! — Хрущёв зевнул.

— Иди, пап, поспи!