Царство. 1958–1960

8 января, среда. Югославия, в окрестностях Белграда

Завтра уезжать, а так не хочется, сердце ноет, разрывается. Все эти дни жила словно в сказке! Новый год встретили на Адриатическом море, прожили там целых три дня, а вчера уехали почти на край света, в предгорье, поросшее вековым лесом. Загородная дача советского посла в сорока километрах от Белграда стояла в полном уединенье. Изредка Коля наведывался сюда поохотиться. Уже два раза они были здесь с Екатериной Алексеевной, и оба раза об охоте никто не думал. И сейчас они приехали без шофёра, без сопровождающих, даже домашнюю прислугу, услужливую седеющую Миру, отослали домой, чтобы никто не мешал. За всё новогоднее путешествие Екатерина Алексеевна не вспоминала ни о работе, ни о доме и даже о Никите Сергеевиче! — так было хорошо с желанным, любимым человеком!

«Как сложится наша жизнь дальше, ведь он женат? — замирала окрыленная любовью женщина. — Лучше об этом не думать — будь что будет, любить мне никто не запретит!»

Она прильнула к долгожданным губам, а он гладил её пышные волосы, лаская в ответ. Любовники заняли широкую лежанку, обтянутую шкурками бурундуков, — кроватью такое огромное пространство называть неудобно, даже оскорбительно, но и слово «лежанка» здесь неуместно, правильнее было сказать, ложе. В окошке шумел лес, тёмный, дремучий, он совершенно не страшил, наоборот, представлялся сказочным.

Коля набрал старых газет и разжёг камин, весело потрескивая, дровишки разгорались. Мужчина и женщина бродили по дому, как в доисторические времена, совершенно раздетые, пили вино, слушали пластинки, не переставая бесконечно обнимать и ласкать друг друга. Откуда только брались силы на любовь? И вправду, любовь окрыляет, делает из человека великана! После второй бутылки оба изрядно захмелели.

— Милый, как ты сядешь за руль?

— За руль — завтра, а потом, я дипломат, лицо неприкосновенное!

— Сейчас возьму и к тебе прикоснусь, схвачу тебя! — с наигранной яростью воскликнула Екатерина Алексеевна, пытаясь ущипнуть улыбчивого мужчину.

Неприкосновенное лицо хохотало, изворачивалось, не поддавалось и само пыталось щипать обидчицу.

— Стой, стой! У меня синяки останутся! — обиженно протестовала Катя.

— А это что?! — он щекотал шею, где у Катерины отчетливо проступали следы от пламенных поцелуев.

— Ты целовал! Я платочек повяжу.

— Тебе нравиться, как я целуюсь? — игриво приблизился Николай.

— Да-а-а! — обвивая его за шею, подставляла губы Катя.

На столе появилась очередная бутылка вина. Посол потянулся за штопором.

— Хватит вина, я совсем пьяная!

— Может, сделать чайка?

— Лучше чай! — попросила женщина, и хотя пили сухое, его количество — боже мой! — хмелило беспощадно.

Николай суетился с чайником в кухне. Через открытую дверь было слышно, как он насвистывал.

Чай привёл в чувство, отрезвил.

— Прощаемся с этим счастливым местом, местом наших свиданий! — грустно вымолвил посол и улёгся подле возлюбленной.

— Жалко! — вздохнула Катя, повернувшись так, чтобы голова оказалась на его груди. — Мне никогда не было так хорошо, как здесь!

— Этот дом — остров грёз! — мужчина вдыхал чарующий аромат её белоснежного тела. — Дышу тобой — и вина не надо!

— Вот окажемся в Москве и потеряемся, — грустно проговорила Катерина. — Тебя работа задушит, и я на работе утону!

— Потеряемся и позабудем друг друга! — предсказывал горькое будущее любовник.

— Нет, нет! Не хочу так! — запротестовала женщина, готовая разрыдаться. — Неужели впереди — беспросветные тягомотные дни!

— Увы! — отозвался посол, прикасаясь к её золотистым волосам.

— Мы найдём укромное местечко и будем встречаться там! — умоляюще сложив руки, взмолилась Катя, голос её дрожал. — Найдём?

Николай уселся рядом и стал целовать ей руки:

— Вместе нам жизни не дадут.

Катя громко, по-девичьи, всхлипнула:

— Я не переживу!

Теперь он водил пальцами по животику, ушёл вверх, дотронулся до груди, удерживая и чуть сжимая. Она дрожала:

— Хочу, чтобы ты меня баюкал!

— Буду баюкать, мой цветочек!

— И ты мой цветочек! Мы не потеряемся, нет?

— Нет.

— Никогда?

— Никогда!

Она перебирала его мягкие русые волосы.

— Раньше ты казался мне строгим.

— Это ты строгая! — отозвался Николай Павлович. — Я строгий только с виду!

Мужчина хохоча, набросился на неё, и снова они задохнулись любовью. Время двигалось уже не с тиканьем будильника, стоящего на окне, а в отсветах каминного пламени, всполохи которого то и дело выхватывали из темноты лица.

— Давай оденемся, Коля, а то как-то голышом неудобно! — отдышавшись, проговорила Катя.

— А мне удобно!

— Нет! — Екатерина Алексеевна и потянулась за халатом, тогда и Николай Павлович набросил халат.

— Хочу курить! — усевшись напротив огня, проговорила она.

Фирюбин подал сигареты, а сам потянулся к коробке с сигарами и долго возился, обрезая и разминая толстое сигарное тело, пока перед коричневым кончиком не зажглась спичка, рождая клубы терпкого дыма.

— Тебе нравятся сигары?

— Как-то американцы коробку подарили, вот я и пристрастился.

— В Москве лучше с сигарами не показывайся, вызовешь гнев, — предостерегла Катя.

— Дома-то курить можно, ты-то не сдашь?!

— Дома кури!

Они перебрались на бурундуковую лежанку. Отсветы от огня стали тускнеть, дрова прогорали. От вина и уюта глаза слипались.

— Как же я теперь буду тебе одежду покупать? — зевая, проговорил бывший посол. — В Москве разнообразия нет.

— У меня и так полно всего.

— Хорошего много не бывает!

— Только манекен забери, не бросай здесь, я поставлю его в спальне, чтобы напоминал, как ты меня любишь!

По заданию посла известный скульптор Катиб Мамедов воссоздал точную копию фурцевской фигуры, по которой Николай Павлович приобретал ей одежду.

Через минуту они уснули.