Царство. 1958–1960

29 октября, среда. Москва, «Дом на набережной», Столовая лечебного питания

Что теперь было доступно, так это, проезжая на троллейбусе вдоль Москвы-реки, любоваться на кремлёвскую стену с аккуратными кирпичными башенками — в Кремль дорога ему была закрыта, закрыта насовсем. А сколько времени провёл он за этими стенами, сколько лет пролетело там, двадцать, тридцать? Не сосчитать. При въезде в Спасские ворота его синему «Опелю», а позже до ослепительного блеска отполированному «ЗИМу» с усердием козыряли офицеры охраны. Сам Власик первым протягивал руку для приветствия, а Лаврентий Павлович, встречаясь, улыбался, точно старому другу, и что-то участливо спрашивал. Какие люди были! А теперь? Теперь его вёз тихоходный, набитый народом троллейбус. Хорошо, что отставному генералу сохранили паёк. Раньше он отдавал книжечку с талонами, по которым в Столовой лечебного питания отпускались продукты, племяннице, теперь книжечкой пользовался сам — брал в основном полуфабрикаты, но чаще приходил на Грановского скушать обед, приходил скорее не обедать, а перекинуться со знакомыми словечком, не редко на Грановского случалось кого-нибудь встретить, хотя знакомых лиц становилось меньше и меньше, по инициативе сверху замуправделами Смиртюков частенько «подравнивал» список прикреплённых, вычеркивая прежних. В лучшем случае их переводили на обслуживание в филиал спецстоловой на Большой комсомольский переулок.

— Хорошо, меня Смиртюков не трогает, помнит, что я со Сталиным рос! — вздыхал Роман Андреевич, но тайное беспокойство — а вдруг ненароком вычеркнет? — не оставляло. Племянника его Вано, точнее Ивана Андреевича, тоже сдвинули, он больше не командовал кремлевской столовой, но племяннику повезло, должность всё-таки дали, и достаточно солидную, не такую значимую, как раньше, зато спокойную — стал он начальствовать над домом отдыха в Жуковке, куда на выходные приезжали технические сотрудники Управления делами. В дом отдыха к Вано Роман Андреевич иногда заезжал, но не злоупотреблял, в верхах не очень-то жаловали «сталинских», поэтому высовываться лишний раз не решался.

Каждый понедельник Роман Андреевич выходил из дома, садился на троллейбус «Б» и катил с Маяковки в сторону Арбата, на Смоленской площади совершал пересадку на другой маршрут, который шёл к Кремлю, сворачивая на Большой каменный мост. Троллейбусом и добирался до цели. Напротив кинотеатра «Ударник» двери с шипением открывались. Помогая палкой, старик выгружал тучное тело из общественного транспорта и, отдуваясь, шагал во двор серого дома, именуемого в народе «Дом Правительства» или «Дом на набережной».

Столовая лечебного питания имела три самостоятельных отделения: на улице Грановского, в соседнем здании со спецбольницей, — основное, там готовили обеды для руководства; во дворе дома на Серафимовича — он же «Дом на набережной», — жёны, дети и шофера получали продуктовые наборы, но обедами тут не кормили; а вот в Большом комсомольском переулке было самое непривлекательное отделение, там отоваривали так называемых старых большевиков, людей, совершенно не имеющих веса, но туда Резо не ходил. На Серафимовича он брал продукты с собой, но как раздражали очереди! И вообще, какой спецраспределитель с очередями? Но и в Столовой лечебного питания Романа Андреевича уважали, помнили, что был он ближайшим к Сталину человеком, и за время, пока находился при должности, ни с кем не поссорился, отпускали за это его всегда вне очереди.

Сегодня Роман Андреевич привёз домой копченую утку, десяток индюшачьих котлет, порцию печеночного паштета, пачку сливочного масла и два пирожных, «Прагу» и «Медовик», — сладкое он особо уважал, а готовили пирожные на Серафимовича превосходно! Для племянницы взял батон брауншвейгской колбаски, кило молочных сосисок и полкило швейцарского сыра. На всё ушло три дня и обед. Каждый талон в продовольственной книжечке делился на «обед» и «ужин», по стоимости «ужин» был больше, чем «обед». «Обед» и «ужин» составляли «день». Талонов, то есть «дней», в книжечке насчитывалось тридцать, а сама книжечка выдавалась ежемесячно. Праздничные талоны по стоимости были в два раза больше обычных, а отрывались талончики из книжечки очень удобно — как почтовые марки. Как ни странно, все эти тонкости выдумал Роман Андреевич, ведь сначала составлялись в Кремле громоздкие списки, где надо было учитывать, кому что отпустили, одних ответработников к столовой прикрепляли, других открепляли — слишком много путаницы получалось. И вот с тем же Смиртюковым они разработали эту верную систему с талончиками — и ведь как удобно! Неудобно было лишь тащить тяжесть в руках: продукты, уложенные в картонный коробок, плотно обернутый непрозрачной бумагой и перетянутый шпагатом, весили прилично. Оборачивание в бумагу тоже было придумкой грузина. Ведь почему надо коробок с провиантом основательно запаковать? Перво-наперво, чтобы продуктовый набор в голодное время не бросался в глаза: люди в городе недоедают, а тут коробками жратву прут! Это главное обстоятельство. А второе: чтобы бродячие псы, которых на улицах пруд пруди, запах съестного не учуяли и вдогонку не увязались, а то подскочат и зубами клад! — вырвут коробок и еду утащат.

Добравшись до дома, Роман Андреевич долго массировал заиндевевшие от верёвок пальцы, потом, загрузив продукты в холодильник, стал звонить племяннице, чтобы пришла забрать свою часть и дядю покормила. Перед пенсией снабженец успел-таки выбить двадцатилетней Нани квартирку на Песчаной.

— Отлежусь денёк-другой, а на выходные напрошусь к Вано, авось примет, не прогонит старика! — решил сталинский снабженец.