Царство. 1958–1960

11 апреля, пятница. Москва, ресторан «Пекин»

Чёрная «Волга» остановилась под знаком «Остановка запрещена» у входа в гостиницу «Пекин». Постовой, управляющий движением, покосился на дерзкую машину, но отвернулся, делая вид, что не заметил нарушение. Через минуту со стороны улицы Горького, глухо сигналя, туда же подъехал чёрный правительственный лимузин. Из «Чайки» вышел Булганин и открыл заднюю дверь машины-нарушительницы. Там сидела женщина.

— Привет, родная! — он подал ей руку. — Выходи, пообедаем.

Женщина вышла из машины, она двигалась очень грациозно, и вообще была сама элегантность. Пара направилась к Зданию гостиницы. В дверях ресторана, который располагался на первом этаже, к Булганину кинулся метрдотель. Не всякий раз в заведении появлялись столь высокие персоны.

— Здравствуйте, Николай Александрович! Просим! — обмирая, лепетал он.

— Посади нас, друг, куда-нибудь в сторонку, чтоб перед глазами не маячить.

Метрдотель провёл пару в отдельный кабинет.

— Здесь будет удобно!

Перед тем как присесть, мужчина помог утонченной женщине снять пальто и повесил его на стоящую в углу вешалку, потом галантно отодвинул спутнице стул, усаживая, и только затем занял место напротив.

Метрдотель услужливо протянул меню.

— Не надо! — остановил его Николай Александрович. — Организуй нам чего-нибудь по собственному усмотрению. Хотим слегка закусить, без перебора, — уточнил он.

— Сделаем-с всего по чуть-чуть!

— Именно, по чуть-чуть! — кивнул председатель Госбанка.

Кабинетах, предложенный Булганину, был не большой и не маленький, при желании сюда можно было усадить человек двенадцать, для двоих он был даже слишком велик.

— Когда много свободного места, значит, и воздуха много! — оглядев пространство, высказался Николай Александрович и обратился к женщине. — Как ты?

— Я? Я хорошо. На прошлой неделе мне дали главную роль.

— Это замечательно!

— Да, замечательно, — изогнула бровки молодая особа. — Только при тебе, при твоей работе, мне центральных ролей не давали!

— То, что теперь дают, — в этом суть! При мне много другого было. А главное, романтика была! — Николай Александрович закатил глаза. — Наши встречи, наши встречи! О-о-о!

— И твои бесконечные похождения! — резко добавили Маша.

— Какие похождения?! Кто сказал? — нахмурился маршал. — Случалось по пьяному делу дурачество, но до серьезного никогда не доходило! Где-то шуточку острую отпустил, кого-то приобнял для смеха, что здесь особенного? Придумала же — похождения!

— Дурачество, говоришь?! — грозно спросила балерина.

— Одно баловство! — свято, как на духу, заявил Николай Александрович.

— Хорошее баловство: на курорты со спутницами и на охоту с милым сопровождением!

— Кто тебе такое наговорил? Просто противно слушать!

— А ты послушай, я ведь про тебя слушала!

— Машуня, хватит, давай не ссориться! — Булганин сложил губки бантиком, изображая любящий поцелуй. Он действительно любил свою Машу, которую задарил подарками и затащил в постель в двадцатилетием возрасте. — Машенька моя!

Балерина не спешила мириться, смотрела холодно.

В кабинете появилось два официанта и тот же услужливый метрдотель. Официанты внесли подносы, уставленные всевозможной снедью. Шесть рук моментально заставили стол.

— Выпьешь, Машуня?

— Мне чай!

— А вам? — осведомился услужливый метр.

— Дай двести коньяка!

— Непременно! — и снова все испарились.

— Всё ещё сердишься? — благообразная седая голова сердечно улыбалась.

— Вообще не сержусь. За что сердиться?

— За то, что редко с тобой бывал, — грустно проговорил мужчина. — Не звонил.

— Нет, не сержусь! — Маша сделала отрешенное лицо. — Я переболела.

— Что значит? — насупился маршал.

— Перегорела, вот что. Ушла влюбленность, всё ушло! — балерина обреченно пожала плечами.

— Как же?

— Ты измучил меня, предал! — вдруг выкрикнула она, и так громко, что было слышно через двери укромного кабинета.

— Да что ты! — затряс головой кавалер. — Нет, нет! Я тебя не предавал! Упаси бог!

— Про тебя и твою Беллу мне такого наговорили! — лицо её пошло пунцовыми пятнами, вся накипевшая боль, обида, униженье выплеснулись наружу. — Ты просто дрянь!

— Маша! — лишь смог вымолвить Булганин. — Всё это враки, враки! Какая Белла?

— Такая!

— Не было никакой Беллы!

— Куда ж ты на год пропал? Куда испарился?

— Я работал.

— По ночам работал, по выходным, по праздникам? Ровно год тебя не было!

— Я ж правительством руководил. То венгры, понимаешь, то поляки едут, куда деваться?!

— А раньше ты чем занимался, не руководил?! — истерично кричала балерина.

— Раньше обстановка была другая.

— Почему ж сказал, что к жене возвращаешься? Что больше не придёшь, и отношений у нас никаких не будет?!

Посрамленный Булганин молчал.

— А я тебя ждала, верила тебе, надеялась! А ты всё врал!

Маша достала из сумочки платочек и приложила к мокрым глазам.

— Бесстыжий! Ты врал потому, что был с другой!

— Я не врал, я…

— Врал! — оборвала его балерина.

— Нет, говорю, нет! — он через стол потянулся к женщине.

— Не трожь! — отшатнулась она. — Иди к жене или к своей Белле! Уходи!

— Причём тут жена, причём?! И про Беллу сплошное преувеличение. Не мог я тогда бывать у тебя, по долгу службы не мог! — выкатил глаза маршал. — Мне на Президиуме жёстко сказали — разврат! Хрущёв с кулаками накинулся. — Николай Александрович и впрямь вспомнил, как Хрущёв чистил его за распущенность и побледнел от унижения. — Я им объяснить пытался, что влюблён, и не надо ровнять под одну гребенку, что мы люди взрослые, а Хрущ — партбилет на стол! — кричит.

Булганин и сам чуть не расплакался от переполнявших эмоций.

— Машенька моя!

— Всё равно не верю! — отрешённо сказала женщина. — Ни одному слову не верю!

— Да, так и сказали — не сметь! — продолжал доказывать своё искушенный любовник, — Хрущёв начал долбить, и всё про тебя, да про тебя. «Ты, говорит, балет растлил!».

— Ты и растлил! — выдала балерина.

— Ну что ты, родимая! Что ты говоришь?! — взмолился Николай Александрович. — Партбилет я отдать не мог, партбилет — сердце коммуниста! — бил себя в грудь маршал. — Чтоб тебе хуже не сделать, я не показывался, не хотел тебя компрометировать. Поэтому сейчас роли дают.

— Благородный? Ты, благородный? — тонкие пальцы сжались в кулаки. — Ты не мужик, ты — тряпка!

— Я?

— Ты!

— Верь мне! — взмолился Булганин.

— Не могу я тебе верить, ты всю мою душу вывернул!

— Верь! — молил мужчина. — Я вынужден был подчиняться!

— А Белла?

— Черт попутал! — неожиданно признался посрамленный мужчина.

— Пустой и низкий человек! — с неимоверным отчаяньем в голосе произнесла оскорбленная Маша. — Лучше б смолчал, соврал! — она громко всхлипнула. — Ты — предатель!

— Низкий человек сейчас бы не пришёл и ни в чём не признался! — понуро пробасил Николай Александрович.

— Мужики все одинаковы!

— Я люблю тебя, Машенька!

На столе появился коньяк. Маша не отвечала и даже не смотрела в его сторону.

— Я хочу выпить за нас, за то, что мы сберегли друг друга, — заговорил Булганин.

— Ты-то сберёг?

— Сберёг!

— По бабам шлялся, а я рыдала в одиночестве!

— Зачем такое говоришь?!

— Хорошо, я себя переборола, ушла с головой в балет! Репетировала бесконечно, с удвоенной, утроенной силой! Мы с Плисецкой наперегонки шли. Работа меня сберегла, не ты!

— Прости, если сделал больно!

— А теперь ты пришёл, и просишь — прости! Бог простит! — выпалила Маша.

— Сейчас, Машенька, все на меня взъелись, будто я чумной! — несчастно отвечал воздыхатель. — Друзей не осталось, никого не осталось!

Булганин налил себе и выпил.

— Если хочешь знать, я доволен, что так со мной обошлись. Что я с поста председателя ушел.

Маша всхлипнула, ей было все равно, председатель он или нет, она не могла пережить измены!

— Сейчас наши отношения можно не скрывать, не прятать нашу страсть, нашу любовь! — договорил мысль Николай Александрович.

— Ты и раньше ничего не скрывал, жил как хотел!

— Речь не о том, теперь мы сможем пожениться!

Балерина грустно посмотрела на спутника.

— Когда ты, Коля, это придумал?

— Ничего я не придумал!

— Когда сочинил?

— Маша!

— Ты женатый человек!

— Пока женатый!

— Не дури мне голову, за семь лет ты меня в конец задурил!

— Машуня!

Балерина встала:

— Прощай, Николай! Зла на тебя не держу, благодарю за всё и всё прощаю! — она отодвинула стул, подхватила с вешалки пальто и покинула помещение.

Официант, стоящий снаружи, просунулся в дверь:

— Чего-нибудь еще?

— Коньяка неси!