Царство. 1958–1960

24 июня, среда. Симферопольский аэропорт

Жара стояла невыносимая, на термометре плюс тридцать два. Солнце вываривает землю, выворачивает. Сиротливые островки тени обречённо невзрачны. Если бы траву и растительность вокруг гостевого домика регулярно не поливали, кругом бы коробилась выжженная пустыня. Молодые деревца, посаженные весной вдоль дороги, тоже просили воды, их листики, ещё некрепкие, нежные, не могли сопротивляется беспощадно палящему светилу. Симферопольский аэропорт украшен государственными флагами СССР и Эфиопии. Почётный караул сгрудился перед основным зданием аэровокзала, стараясь попасть под узкий вытянутый козырёк.

В гостевом домике всё готово к приёму: до блеска начищены увесистые мельхиоровые приборы, расставлена посуда, украшенная гербами Советского Союза, неукоснительную белизну излучали до хруста отглаженные скатерти, искрились хрустальным переливом люстры. С утра здесь перебывало множество людей: одни тщательно мыли, пылесосили, протирали, другие принимали работу, отыскивая небрежность; ответственные за снабжение привозили фрукты, закуски, выпивку, другие ответственные — сортировали доставленное, составляя подробную опись, полная дамочка в белом халате, причмокивая, снимала с яств пробу. Начальники от госбезопасности бесконечно обходили территорию, инспектируя бдительных сотрудников с пистолетами, спрятанных за кустами. Целая бригада дворников мела двор и выдраивала асфальтовые дорожки, по ним скоро пройдёт Хрущёв. На грузовике с закрытым железным кузовом прибыли связисты, они принялись налаживать правительственную связь. По окрестным дорожкам заторопились местные руководители, ведь именно на них лежала ответственность за порядок вокруг. Фотографы и киношники жарились на отведённом им месте, сойти с которого не могли, потому как назад могли уже не попасть. Каждую минуту ожидали Никиту Сергеевича, который изъявил желание лично встречать эфиопского царя. За минуту до хрущёвского приезда суета прекратилась, пространство опустело, один лишь до невозможности морщинистый и сухой, как жук в музейной коллекции, старик-садовник продолжал упрямо лить из шланга воду под единственный высокий платан перед входом, пока Литовченко на него не прикрикнул. По ковровой дорожке промчался Шелепин, истерично размахивая руками и выкрикивая:

«Уходите! Уходите!».

В ворота въезжал кортеж.

В сопровождении Козлова, Брежнева и Малиновского Никита Сергеевич проследовал в дом. Хрущёв встал возле медного чана с огромными кусками льда, предназначенным для охлаждения помещения, точно так, как делали в апартаментах Мао Цзэдуна, и повернувшись к окну, взглянул на лётное поле заставленное рейсовыми самолётами так, чтобы перед зданием аэровокзала оставалось центральное свободное место.

— Пекло на улице! Пока сюда шёл, чуть не сварился. Твои бойцы от жары не сопреют? — имея в виду Почётный караул, Первый обратился к Малиновскому.

— У меня ребята крепкие!

— Смотри, а то в обморок попадают.

— За это не беспокойтесь.

— Народу эфиопа встречать собралась уйма! — заговорил Козлов. — Столько во всей Африке не живёт!

— Люди пришли не на эфиопа, а на Хрущёва посмотреть, — уточнил Брежнев.

Хрущёв поощрительно кивнул.

— А ну, Радион, налей-ка нам компотика!

Малиновский подхватил запотевший графин.

— Я мороженого съем! — отказавшись от компота, заявил Фрол Романович и поманил подавальщицу. Через минуту она вручила ему креманку с пломбиром.

— Где мы царя обедаем? — спросил Никита Сергеевич.

— В Ливадийском дворце.

— Щас бы тарелочку харчо навернуть, вот то — да! С перчиком! И жара б не такой страшной казалась, — закатывая глаза, мечтательно продолжал он и, обращаясь к Козлову, добавил, — знаешь, какой харчо у Сталина варили? Пальчики оближешь, а ты — мороженое!

— Я сластена! — отозвался Козлов.

В комнате появился Букин.

— Заходит на посадку! — доложил он.

— Родион, иди своих орлов выстраивай, а ты, Андрей, проверь, как там наши «официальные лица», не упились за казённый счет?

В соседнем зале разместились встречающие: Фурцева, Полянский, Мжаванадзе, Громыко, адмирал Горшков, Серов и Шелепин. Букин приоткрыл дверь в соседнее помещение и начал вполголоса перечислять всех поименно, комментируя, что в данный момент кто делает. Никита Сергеевич слушал, потом сам подошёл к двери и заглянул в щелку. Серов курил и что-то оживленно рассказывал адмиралу Горшкову. Хрущёв, яростно толкнул дверь.

— Ты чего дымишь, как паровоз? Топор можно вешать! Хватит курить! И ты куришь? — Председатель Правительства уставился на адмирала Горшкова. — Гаси! Чтобы никого с сигаретой не видел! Вы чего, потравить нас хотите?!

Серов с Горшковым мгновенно затушили сигареты.

— Уже не курим, Никита Сергеевич!

— Все пепельницы долой! Царь щас придёт! И ты с сигаретой?! — опешил Никита Сергеевич, глядя на перепуганную Екатерину Алексеевну. — Ты — женщина, а всякую дрянь в рот тянешь! Кого с сигаретой увижу, выгоню вон! — пригрозил он и, повернувшись к столу, ужаснулся. — Господи! Кто ж удумал сюда бананы поставить? Ополоумели! Убрать! — взревел Хрущёв. — Я велел только свои фрукты подать, местные! Крымскую черешню, абрикосы, а здесь бананов натыкали! Вы сдурели?! Чем слушал, Громыко?! — сверкал глазами Никита Сергеевич.

Министр иностранных дел побледнел. Подавальщицы лихорадочно убирали вазы с заморскими фруктами.

— Царю в Африке бананы опротивили, он на них смотреть устал! Ведь думать надо! — ругался Первый.

В зал второпях вносили вазоны с золотистыми абрикосами и сладкой черешней. Никита Сергеевич успокоился, взял одну черешенку и положил в рот. Поверх свободных хлопчатобумажных брюк на Председателе Совета Министров была надета украинская вышиванка.

— Никита Сергеевич, надо б переодеться, самолет садится! — предупредил Букин.

— Пошли! — согласился Хрущёв, — А то рядом с Громыкой потеряюсь, император запутается, не поймёт, к кому здороваться бежать! Вы только посмотрите, как Громыко в чёрный костюм вырядился, точно на свадьбу! Да ещё на все пуговицы застегнулся, ну прямо, лорд! — тыкал в министра Никита Сергеевич.

Присутствующие захихикали. Смешнее всех было необъятному маршалу Малиновскому, который неотлучно следовал за Первым. Громыко, как жердь, вытянулся по стойке «смирно» и от страха почти не дышал. На его бледном лице не было ни малейшего намёка на веселье. Глядя на министра, можно было подумать, что слова Хрущёва относились не к нему, а к другому человеку, в конце концов, и он стал мило улыбаться.

Довольный произведенным переполохом Хрущёв напевая отправился переодеваться:

— На прощанье, со-о-о-кол, подари мне ша-а-а-шку, вместе с острой шашкой пику подари!

Малиновский, как собачка на поводке, следовал за ним, пока перед носом не захлопнулись двери, за которыми скрылась невысокая плотная фигура. Маршал, как ни в чём не бывало, развернулся, отыскал глазами Брежнева и направился к нему.

— Может, абрикосик съесть? — оглядывая стол, проговорил стоящий вблизи Брежнева Серов.

— До приезда короля ничего не трогать, — предупредил Леонид Ильич. — Не велено красоту нарушать!

Жужжа моторами, самолёт плавно подруливал к стоянке номер один, расположенной напротив гостевого домика. На взлётном поле замер строй Почётного караула. Ребята в строю были как на подбор: рослые, сильные — любо-дорого смотреть!

Хрущёв вышел на поле. Он был в светлом костюме и шляпе в мелкую сеточку, перехваченную тёмной муаровой лентой.

— Кофе, золото, бананы! — глядя на подруливающий самолёт, с ухмылкой выговорил Первый, это были основные экспортные позиции Эфиопии.

Винты авиалайнера перестали вращаться, к борту подали трап. Как только дверь отъехала в сторону, грянул оркестр. В проёме двери появился Хайле Селассие I — король Эфиопии, царь Эритреи, поджарый, хорошо сложенный, совсем небольшой, уже седеющий чёрный человек в светло-сером элегантном европейском костюме. Узнав Хрущёва, он заулыбался и стал торопливо спускаться. За ним, чуть приподняв подол длинного платья, торопилась Её Высочество принцесса Аида, только-только достигшая самого очаровательного шестнадцатилетнего возраста. Расплывшись в улыбке, Хрущёв двинулся навстречу. Сразу за принцессой с трапа сбежал первый заместитель Председателя Совета Министров Анастас Иванович Микоян. Царь Эритреи потонул в широких объятьях Никиты Сергеевича.

— Папуас! — на ухо Брежневу прошептал маршал Малиновский. — А его лапуля ничего.

Вдоль забора, отделяющего здание аэропорта от взлётного поля, теснились сотни людей. Встречающие изо всех сил размахивали миниатюрными флажками СССР и Эфиопии. Со всех сторон неслось: «Ура!!! Да здравствует Советско-Эфиопская дружба! Да здравствует товарищ Хрущёв! Да здравствует император Селассие!».

В гостевом домике Никита Сергеевич поднял бокал за приезд императора.

— У-у-у, лыбится, обезьяна! — скривил губы Малиновский.

— Селассие один из самых богатых людей в мире. Есть сведения, что все золотые прииски в Африке его, — прошептал Брежнев. — Он ещё тридцатью процентами железных дорог в Индии владеет, так что ты осторожней.

— Вот макака! Я бы этого Селассие голыми руками удавил. Стоит, лыбится, эксплуататор херов!

— Он тебя не слышит, он с товарищем Хрущёвым абрикосы лопает! Малиновский тоже взял себе абрикос.

— Вот так мы, Лёня, с капиталистами боремся, вместо того чтоб их в сортире топить, любезничаем! — с досадой произнес маршал и скроил кислую гримасу. — На его гробу, может, попляшем, а сейчас пусть, обезьяна, лыбится, пусть абрикосы трескает!

— Политика! — произнёс Брежнев.

— А принцессу бы я потискал, по кровати погонял! — прищёлкнул языком маршал.

— Принцесса хороша! — согласился Брежнев. — Ты, Родион, черешни возьми! — и он протянул соседу вазочку.

— Кто он там, Иудов? — сплевывая в блюдечко косточки от черешен, промычал Малиновский.

— Лев-победитель из колена Иудова, — уточнил Леонид Ильич.

— Гляди, как лев-Иуда нашего Никиту Сергеевича обнюхивает! — хмыкнул Малиновский. — Получается, не лев он, а львёнок!

— С Никитой Сергеевичем и точно львёнок! — подтвердил Леонид Ильич. — А черешня, Родион, и вправду хороша!

— Да, хуй с ней, с черешней! — отозвался министр обороны. — Давай лучше по шампанскому!