Никита Сергеевич совершенно успокоился, дела складывались. До конца следующего года СССР объявил мораторий на все ядерные испытания и предложил присоединиться к нему Америке и Англии. Американцы за последние полгода провели тридцать атомных взрывов. Что удивительно, и Соединенные Штаты, и Великобритания согласились к мораторию присоединиться. Объявленный Хрущёвым ультиматум по статусу Западного Берлина, где предлагалось или передать его ГДР, или сделать демилитаризованным свободным городом, оканчивался 27 мая, и пока ни одна из сторон резких действий не предпринимала. И хлеб в стране был, целинники Казахстана предрекали немыслимые урожаи. Ваня Серов принял командование ГРУ, комсомолец Шелепин занял кресло председателя Комитета государственной безопасности, Фрол Козлов яростно и непримиримо проводил в жизнь указания Председателя Совета Министров, Микоян управлял народным хозяйством, идеологический фронт толкал Брежнев, маршал Малиновский отвечал за боеспособность. Из ведения Секретаря ЦК Аристова изъяли административные органы, весь силовой блок снова замкнули на Брежнева. Прежние арапистые товарищи — Молотов, Маленков и Каганович — лишённые власти, существовали далеко на периферии. Булганин не представлял опасности, а вызывал лишь жалость и сожаление, а маршал Жуков безвылазно сидел в подмосковной Сосновке, грустный и всеми забытый. Что ещё? Вроде бы можно спать спокойно, вроде бы всех переборол.
С этими мыслями Никита Сергеевич вышел на улицу. Вечер стоял морозный, безлунный. В воздухе носились редкие снежинки, но это не был долгожданный снегопад. Беззвёздное небо, сплошь затянутое облаками, опустилось низко-низко, подняв голову, можно было упереться в серую хмарь и ничего не увидеть. Хрущёв ещё раз посмотрел в хмурое небо и проговорил:
— А спутник-то наш летает!