Свет проклятых звёзд

Не переступить через любовь

— Почему ты не сдержал слово, Морьо? — раздался за спиной глухой голос, и Карнистир, показывавший двум маленьким эльфам, как правильно держаться в седле с мечом в руках, на мгновение замер.

— Кано, не сейчас, — процедил сквозь зубы Феаноринг, — сыновья моего лучшего воина просили научить их верховой езде.

— Почему именно ты это делаешь? — Макалаурэ выглядел не намного лучше, чем после битвы в Альквалондэ. Разве что мог ходить без помощи. — Если их отец великий воин, пусть сам и обучает.

Карнистир загадочно ухмыльнулся.

— Уделяя внимание будущим воителям, я делаю приятно их матери. И отцу, разумеется.

— Сделай приятно мне, — с усилием выдавливая из себя настойчивость, произнёс Макалаурэ. — Сдержи слово. Ради… Ради памяти отца, Морьо. Если на всех остальных тебе плевать. Ты обещал найти тех, кто поможет пойти в Ангамандо. И сам же утверждал, что с Дориатом лучше не заключать военных союзов, особенно, для такого личного дела. Я мог бы договориться с Амдиром, но… Ты связал руки мне, а сам бездействуешь!

— Вызови меня к себе для беседы, — отрезал Карнистир, давая понять, что разговор продолжать не намерен, — наместник. И я расскажу, зачем нужно сажать в седло малолеток, давая им в руки мечи убитых в Битве-под-Звёздами воинов. Кстати, ты хорошо придумал, назвать наше величайшее сражение так. Это поистине поэтично.

Дальнейшие слова отвернувшегося к мальчикам Морифинвэ были демонстративно адресованы не брату, и менестрель пошёл вдоль городских стен, осматривая сооружения. Башни, большая часть которых была ещё не достроена и до середины, отдалённо напоминали Форменоссэ, а, может, Макалаурэ просто слишком часто и много думал о пленённом Морготом брате.

«Отец бы не допустил этого», — крутилось в голове, и, делая вид, что следит за работой занятых на стройке эльфов, менестрель-наместник, наигрывая на маленькой серебряной лире, вышел на берег реки и сел на багровую с черными пятнами траву.

Вода здесь текла медленно, журчала нежно, словно мурлыкающая кошка.

«Отец бы не позволил Тьелко жить в своё удовольствие сейчас, когда необходимо восстановить честное имя рода! — закипали в груди эмоции. — А Курво бы занимался разведкой минералов, а не охотой! С отцом бы никто из них не стал говорить свысока, отмахиваясь, мол, назначил ответственными за порученное дело надёжных исполнителей, поэтому могу расслабиться!»

Макалаурэ с нарастающей злостью вспоминал, как беседовал с Амбаруссар в последний раз, прежде чем решить для себя, что, даже если они и правы, видеть младших братьев больше не хочет.

«Что бы сказал им отец? — снова возникала навязчивая мысль. — Что налаживать общение с другими эльфами необходимо лишь после того, как будет уничтожен враг? Или… Хотя бы спасён Нельо… Как Амбаруссар могут думать о необходимости прироста населения, развитии торговли, совместном изучении природы с эльфами Средиземья сейчас?! Мы должны собрать силы, пойти на Ангамандо! Карты составлены, летопись изложена. Но где славное продолжение победно начатой истории? Неужели героическая Битва-под-Звёздами в глазах потомков и наших собственных будет запятнана позорным пленом короля?!»

Журчание воды в реке оставалось неизменно ласковым и мурчащим.

«Нет… — с горечью подумал готовый рвать на себе волосы Нолдо. — Нет. Не плен позорный. А наше бездействие. Каждый из нас лишь делает вид, будто что-то предпринимает… Оправдывается. Объясняется… И живёт дальше».

Рябь на воде по-прежнему не позволяла видеть отражение, ласковые волны одна за одной накатывались на бурый песок. Как всегда… Несмотря ни на что.

— Нельо… — Макалаурэ с горечью зажмурился, выдыхая слова. — Прости нас… Умоляю, прости! Я знаю, это невозможно… Отец бы никогда не бросил тебя… Сам бы погиб, но не бросил…

«Как бы поступил отец? — снова подумал менестрель. — Применил силу по отношению к непокорным сыновьям? Да. Жестоко? Да».

Макалаурэ понимал, что не сможет так. Он не отец, и никогда не переступит через свою любовь к братьям, какими бы они ни были. Будет страдать сам, и, да, из-за его мягкости пострадают другие, но…

— Я не могу, отец…

Нагнувшись к воде и брызнув на лицо холодными каплями, наместник тяжело вздохнул.

«Эльфы пробудились для счастья, света звёзд, песен, взаимной счастливой любви и великих свершений! — глаза невыносимо щипало, Макалаурэ нагнулся к воде и умылся. Хорошо, что мелкая рябь не позволяет видеть своё отражение… — Эльфы не должны умирать. Никогда! Ни при каких обстоятельствах!»

Надеясь, что песня струн крохи-лиры поможет справиться с нахлынувшей болью, менестрель заиграл, нервно дёргая струны.

«Наверно, это справедливо, что после гибели эльфы попадают в бездну, где их жестоко карают за то, что не берегли величайший дар Творца. Эру ведь дал все условия для счастья, для жизни, а мы умираем… Поэтому должны быть наказаны. Но что за несправедливость?! Даже если обещания Манвэ о Второй Арде хоть сколько-то правдивы, и однажды мир, случайно испорченный их собратом, переродится, то даже бессердечные убийцы, оказавшиеся в бездне Намо непосредственно перед возрождением мира, получат новую жизнь, не познав мук и терзаний, а те эльфы, что слепо шли за моим отцом, гонимые вперёд не злобой, но идеалами и стремлением сделать Арду безопасной, убивавшие даже врагов со слезами на глазах, обречены на долгие, очень долгие муки! Как же так?! Эру ведь любит нас! Неужели Валар наврали и в этом? Почему любовь Творца оборачивается вопиющей жестокостью по отношению к его детям?»

Струны пели всё отчаяннее, в груди сдавило. Макалаурэ вспоминал, как ходил по полю сражения, как искал среди мёртвых тел брата и как находил других…

Изрубленных, пронзённых, обезглавленных в битве.

Замученных после сражения, чьи тела были превращены в игрушки для ненавистных врагов.

Насаженный на копья Асталион…

Все они, и те, что погибли ранее, и даже те, кого убили твари Моргота ещё до переселения эльфов в Валинор — они все страдают в бездне за то, что не уберегли тела!

«Почему величайший из эльфов, — в отчаянии снова подумал об отце менестрель, — должен был быть гонимым и презираемым собратьями при жизни, а после — подвергнут мучениям Намо?! Эру! Ты же любишь нас!»

Макалаурэ начал петь, представляя, как страдает огненный дух его отца, тоже не понимая, где в Арде справедливость, и почему нельзя сделать гибель окончательной, без какого-либо посмертия? Это… Милосерднее…

Как странно глядеть в эти звёзды

И знать, что они — только глаз Твоих свет.

Как странно глядеть на потоки

И знать то, что их больше нет.

Как странно касаться губами

Немой пустоты!

И знанье сжигает меня.

В этом знании — Ты!

Как раненый вечною жаждой,

Пытаюсь вдохнуть ненормальную жизнь.

Того, кто проснулся однажды,

Ты братскою кровью заставил платить.

Как больно касаться руками

Холодных и вечно горящих камней…

Любил — так убей!

Я верный проклятью, как змей,

Ожидаю Тебя под покровом любым.

Познание мук не страшней,

Чем горечь потери того, кто любим!

В глазах, словно жаждущих неба,

Лишь звёзды Твои!

Познание истины — небыль,

Но в знании — Ты!

Не прощенья прошу, но ответа:

Почему я лишь часть той любви?

Почему опаленного Светом

В прахе гордости Ты обвинил?

Я такой же, как Ты!

Я творенье Твоё!

Я всего лишь открыл то, что знал —

Вот и всё!..

— Почему… — прошептали губы.

Макалаурэ отставил продолжающую играть лиру и опустил ладонь в воду, неизменно журчащую на свой лад: нежно, ласково и маняще.

Воде всё равно.

Примечание к части Песня из "Темного Ангела" "Отчаяние"