Свет проклятых звёзд

Дарованная Творцом благодать и пропитанная Тьмой плоть

Приказ верховного нолдорана стал настоящим испытанием твёрдости духа и верности данному слову.

Аклариквет привык к ощущению стыда за то, как приходится применять талант, однако теперь в жизни происходила настоящая катастрофа, и менестрель чувствовал, как ступает по всё более тонкому льду.

«Сделаю это сейчас — придётся так поступать постоянно! Я превращусь в палача! Но если не сделаю, где же моя верность? Я ведь… Я — менестрель верховного нолдорана! Я обязан выполнять его приказы, независимо от того, что и как придётся петь!»

Нолофинвэ ждал исполнения воли. Наконец-то выпал шанс доказать всем, что армия Хитлума — лучшая в Белерианде. Впервые за долгие годы осады земель врага именно воины верховного нолдорана добились успеха за Железными Горами. Нельзя было упустить такую возможность стать на голову выше всех прославленных героев, но…

Доставленный смертными пленник ничего не знал или не мог рассказать в силу неумения говорить нужные слова. Допрашивавшим орка воинам удалось узнать многое про целительные свойства некоторых частей своих тел, про то, что эльфы в Чёрной Стране давно кончились, и что этот проныра просто хотел отрезать кое-что от трупов из угольной шахты, но при этом совершенно не мог объяснить или нарисовать, где эта шахта находится, кто в ней работает, сколько там рабов и какой расы.

— Поэтому никто и не брал в плен орков, — резюмировал один из воинов короля после очередной попытки допроса. — Абсолютно бессмысленно. Надо всё узнавать самостоятельно.

«Нет, — говорил взгляд Нолофинвэ, — нет, мы добьёмся полного разгрома тех, кто лишь на словах наши союзники».

Аклариквет закрыл глаза, задержал дыхание. Лезть в душу орку? Заставлять вспоминать забытое? Выворачивать наизнанку сознание? Эру! Как это отвратительно! Это хуже, чем оклеветать Первый Дом и героя Астальдо! Они могут ответить, отомстить, доказать обратное. А что сделает обречённый пленник, не способный защититься от вероломного вторжения в свою личность?

«За что мне это?! — взмолился менестрель. — Я ведь даже не братоубийца!»

— Иди! — приказал верховный нолдоран, и мир эльфа-Нолдо по имени Вильварин рухнул окончательно.

***

— Айя Голфин! — поприветствовал Аклариквета соплеменник Мараха, доставивший пленного орка в Хитлум.

Менестрель покачал головой: что сложного в правильном произношении имени короля? Или это дело принципа?

— Почему сами не допросили? — холодно проговорил певец, всё ещё лелея надежду на то, что не придётся ничего делать.

— Да мы пытались! — развёл непропорционально мощными руками мужчина. — Чесслово пытались! Голфином клянусь!

«Эру! За что?» — Аклариквета не покидало ощущение, что над ним издеваются.

Но как это возможно? Смертные не могут знать правду! Им никто не мог рассказать, а сами бы они не догадались! Или чутьё воинов говорит им, что верховный нолдоран не такой, каким его пытаются представить? Да даже если и так! Какое они имеют право?..

И вдруг пришло осознание, что имеют. Да, это всего лишь маложивущие Младшие, которые не способны обучиться и малой толике эльфийских умений, однако они свободный народ, который делает, что хочет, и если что-то не понравится, просто уйдёт с чужих территорий. Что им какой-то там король, который ни разу в их присутствии в проруби не искупался?

«Похоже, — ещё одно озарение окончательно выбило почву из-под ног, — то, что мы не превосходим Фирьяр в их делах, вроде драк полуголыми в снегу или соревнований, кто больше выпьет грибной настойки, делает нас слабаками в их глазах. Как это приятно! Видеть сильных, красивых и талантливых Эльдар Калаквенди и, игнорируя достоинства, упиваться надуманными слабостями! А теперь ещё и успех в разведке! Но ничего, сейчас они увидят настоящую эльфийскую силу, которую не то что превозмочь, даже попробовать использовать не смогут!»

Чувствуя, как захлестнули неправильные эмоции, Аклариквет подумал, что мог бы их подавить, однако не захотел, наслаждаясь собственной злобой.

— Голфином клянусь! — дальше высказывался соплеменник Мараха, лупя себя кулачищем в грудь. — Но этому гаду бесполезно задавать вопросы! Он от страха дристал в три струи, выл, причитал и просился домой!

— Подожди, воин, — спокойно и как-то слишком по-королевски произнёс менестрель, чувствуя власть над слабым смертным, о которой тот даже не догадывается, — расскажи подробно, что это за… существо. Что оно говорило, что делало, как просило о помощи, к кому взывало?

— Существо! — загоготал разведчик, косясь на стражу около входа в подземную тюрьму, куда пришлось идти вместе с Акларикветом. — Это существо не могло есть нашу еду! Знаешь, как бывает? Жрёшь ты всю жизнь испражнения соседа, и шикарно тебе. А тут вдруг тебя пытаются молоком поить, мёдом с яблоками кормить, пряным мясцом угощать. На вкус-то шикарно всё, а живот так скрутит — сдохнуть можно! И всё обратно изо всех щелей. Непривычная у нас еда для него. Для существа этого.

— Наша еда, — сам не зная, зачем, начал издеваться певец, — благословенная самим Творцом пища! А Моргот создал искажённую жизнь, которая не может прикасаться к благословенному! Пропитавшее плоть таких существ зло корчится в муках при одном виде добра и света.

— Точно! — оценил шутку человек. — Это существо нас только увидело, так сразу от нашей благости в штаны наложило! А уж оружие наше как волшебно на него подействовало!

— Рассказывай, — менестрель покосился на засмеявшихся стражей, — я должен знать всё.

— Да там знать нечего!

«Это тебе, бревноголовый, нечего!» — начал всерьёз злиться Аклариквет на человека, который не понимал важность каждой мелочи для создания музыки, способной проникнуть сквозь ткань самой Жизни.

— Этот урук твой кричал, что ничего не знает, что он не воин и не близок к горящим му… жикам, что Моргота этого вашего в жизни в глаза не видел и его Дарящего урода тоже, что к мятежу отношения не имеет, что жизнь с владыкой его устраивает, бунтовать не собирается, что он просто торговец мертвечиной с шахты, которая неизвестно где.

— Торговец? Значит, многих знает.

— Нет, у него очень необычная торговля, дорого берёт. Там что-то про наследство от отца было, что батя его сам кони двинул, не убивал его никто, а особенно этот хрен. И сидит он дома, все сами к нему ходят.

— Только за мертвечиной выходит? Или её ему привозят?

— Сам вроде бы.

— Говоришь, никто не убивал его отца? — задумался Аклариквет. — Что ещё про семью говорил?

— Существо вякало про во-от столько жён и детей, младших братьев и сестёр, но это, ясен-красен, шоб отпустили. Он… оно боялось, что вовремя чёт там не притащит кому-то.

— Унаследовал от отца торговое дело, отца убили, — менестрель словно пробовал на вкус слова. — Просился домой, боясь недовольных покупателей больше, чем вас.

— Да мы ж добрые, чего нас бояться?! — заржал конём разведчик. — Мы его не били даже! Жалкий такой! Связали поначалу, так он принялся стонать, что руки немеют-синеют, верёвка натирает.

— Это всё от благости, — напомнил менестрель. — Пропитанную тьмой плоть обжигает любая вещь, сделанная светлыми Эльдар и их друзьями.

— Конечно! Это ж не мы с пьяну узлы слишком тугие сделали.

Сам не зная почему, королевский певец почувствовал невыносимую неприязнь к воину, и дело было совсем не в запахе. Почему одни атани верят любому слову эльфа, а другие… Другие — как этот Младший! Смертный проклятый! Зачем вас Эру создал?

Однако картина в голове сложилась, и Аклариквет, сдержанно поблагодарив воина Мараха за помощь, пошёл в камеру к орку.

Когда за певцом закрывалась дверь, из коридора долетел удалявшийся хохот:

— А задница Фангли знает ваших эльфоразведчиков, чё они не могли к Морготу пройти! У нас ваще без «бэ»! Только один в проруби искупался, ну ничё, вылечат в этой вашей Эйфель! Шикана сё!

Аклариквет беззвучно выругался и начал колдовать.

***

Орк неосознанно поднял уставшие глаза на вошедшего эльфа, во взгляде отразилось желание обмануть хотя бы этого врага, чтобы только отпустил.

«Что бы ему пообещать?» — подумал Эльфий Хрен, как вдруг…

— Мне всё известно, — сказал Аклариквет, и сплетённый с магией голос зазвучал в пустом желудке орка, ударив снизу вверх, заставив закашляться. Сердце бешено заколотилось.

Теперь, когда чары достигли цели, стало возможным говорить намёками — жертва сама додумает всё, что нужно.

— Твой отец здесь, — сказал голос изнутри, и одновременно звук стукнул сверху по голове, как делал родитель в далёком детстве. Редко рукой, в основном — чем получится. — Он пришёл помочь.

Орк завизжал так отчаянно, что Аклариквет испугался, уши заложило. Вцепившись скованными руками в живот, пленник завопил что-то вроде: «Выньте это из меня! Уйди! Это не я!»

— Отец поможет.

От этих слов орк метнулся к стене, ударился плашмя, словно не заметил преграду, упал, вскочил, снова метнулся. Появившаяся стража, обнажив оружие, мгновенно успокоила обезумевшего торговца, и тот сел на застеленный соломой пол, дрожа всем телом.

— Отпустите! — взмолился орк, встретился взглядом с менестрелем, и песня зазвучала внутри грудной клетки, рождая в голове воспоминания и картины, преобразуя хаотичный бесформенный страх в конкретные слова и образы.

— Моя боль,

Мой совет,

Мой позор,

Мой запрет —

К чему они? — Аклариквет произносил строки, пускал в полёт мелодию, только что родившуюся из темы феа, и буквально видел, как красивые фразы скручиваются, искажаются, ломаются орочьим примитивным сознанием, превращаясь в отвратительный набор звуков, однако, для пленника именно это уродство оказывалось тем, что достигало самых дальних и скрытых глубин сознания, вызывая чересчур мощный ответ в сердце.

Эмоции вырвались рушащим скалы потоком, начали рвать в клочья и без того повреждённый разум.

— Ты над ними смеёшься, лишь нравоучения видишь в них.

Потерял уважение ты к истории семьи,

Но знаю, завтра скажешь мне —

По чьей вине

Ты оказался в западне.

Орк видел уже не тюрьму, стражу и менестреля: перед глазами был отец, пытавшийся с помощью грубой силы объяснить правила игры в нечестной торговле: подкуп «довольных покупателей», умение найти новых дураков, когда старые и недовольные внезапно умрут и вроде вовсе не от отравления купленными снадобьями.

«Сдашь меня — сам такое выпьешь!»

—И несчастье, и страх,

И идей наших крах

Я отводил!

Твой успех, твой талант

В сеть корысти и зла вдруг угодил!

К благоразумью твоему

Тебя зову!

Орк видел, как отец учил его уму-разуму, понимал, что эта неубиваемая тварь пришла снова и сейчас воздаст за всё. От него не спрятаться! А он ведь теперь скажет всем, кого сам облапошил, что это сынок виноват! Всё свалит!

— Чтоб помочь тебе встать,

Повзрослеть, разорвать

Порочный круг,

Буду тенью в жару,

В темноте ярким светом стану вдруг.

Как трудно мне сейчас молчать!

Готов кричать!

Вопль ужаса вырвался из груди, единственная мысль полностью завладела рассудком — он пришёл, они придут!

Аклариквет почувствовал усталость, однако знал — надо дожать. Добрые слова про родителя сталкивались в душе орка с чудовищными воспоминаниями, словно две армии, которые безжалостно рубили друг друга, и менестрель знал — его войско сильнее. Скоро будет полная победа.

Они придут! Он придёт!

— Пока не примет нас земля,

Ошибки дети повторят

Их отцов.

Безумства станут совершать,

Пить искушений сладкий яд

Будут вновь,

Не слыша зов отцов!

Орк тихо и жалобно завыл, бессмысленный взгляд уставился в потолок камеры. Ошарашенные охранники переглянулись, и Аклариквет понял: эти Нолдор никогда не принимали его всерьёз, не верили в силу музыки простого купленного певца. Что ж, настало время откровений.

— Пока не примет нас земля, мы в силах что-то поменять,

Обняв своих отцов!

Пленник уткнулся в солому, заскулил.

— Тебе нужна помощь и защита, — сказал Аклариквет, ненавидя то ли себя, то ли Моргота, то ли себя в образе Моргота, то ли вообще всех. — Мы отпустим тебя и дадим охрану. Пусть добрые воины защищают тебя. От твоего отца.

Орк вскочил, упал на колени перед менестрелем и начал целовать его сапоги. Безумный взгляд был абсолютно пустым, речь стала совсем невнятной.

Стражники снова переглянулись.

— Где охрана для несчастного? — спросил певец. — Пусть проводят домой.

Пленника подняли на ноги, и тот совершенно покорно пошёл, глупо улыбаясь и напевая что-то про отца.

Выйдя из камеры следом, Аклариквет закрыл глаза и бессильно прислонился к холодной стене.

«Хорошо, что мои родители никогда не узнают, во что я превратился», — подумалось певцу, отчаяние обожгло глаза.

— Я — менестрель верховного нолдорана, — прошептал певец, — и неважно, что это означает. Неважно. Неважно!

Примечание к части Песня из мюзикла "Моцарт" "Письмо отца".