Свет проклятых звёзд

Окно, выходящее на север

Он вошёл, и мрачно-красивый зал серого мрамора с бордово-красными гобеленами озарило пламя заката. Сразу перестали существовать все находившиеся поблизости эльфы — для них не осталось места в жизни и мыслях, образы растаяли в огне пристально смотрящих глаз. Губы успели выдохнуть приветствие, чтобы тут же смолкнуть, сомкнувшись в страстном поцелуе. Руки стиснули спину, крепко прижимая растаявшую в объятиях до безумия обожаемого мужчины эльфийку, подняли над полом, мир закружился в вихре страсти, стремительный полёт к звёздам показался падением в бездну безвременья и неожиданно завершился в мягкой постели и полумраке спальни.

В пронзительном и, даже спустя немалое время вместе, пугающем взгляде на краткое мгновение мелькнула благодарность и нежность, но этого хватило, чтобы Туивьель почувствовала себя по-настоящему счастливой. Всё, что казалось любовью и близостью раньше, в прошлой жизни, не шло ни в какое сравнение с чувством, возникавшим сейчас, когда, не говоря ни слова, не слыша ни слова, эльфийка знала заданные вопросы, полученные ответы и её ладонь, прижатая сильной горячей рукой к широкой мощной груди оставалась неподвижной.

— Расскажи мне, — тихо произнёс Маэдрос, смотря в потолок, — когда кто-то из твоих братьев поступал не по совести, шёл против долга, и его деяния могли навредить семье или даже всему народу, что делал отец? Остальные братья? Как было в других племенах?

Туивьель могла бы удивиться вопросу, если бы почему-то не была уверена, что её Легенде не нравится опыт собственного прошлого. Сейчас эльфийка словно видела картинки, среди которых Маэдрос искал ответ, но каждый раз отбрасывал найденное:

«Не то. Это не решение. Так будет только хуже».

— Я должен положить конец конфликту одного из своих кровных братьев и Оссирианда, — пояснил лорд Химринга, не дождавшись рассказа, — потому что сам в нём виноват. И понимаю — лучше от противостояния Карнистира и Каленовэ не будет никому.

Увидев, как любимый улыбнулся, Туивьель смутилась: да, она действительно хотела начать доказывать, что её Легенда ни в чём не виноват, уже даже подобрала аргументы. Он всё понял, и ему, похоже, смешно… Прижавшись щекой к плечу Маэдроса, эльфийка заговорила, осторожно подбирая слова:

— В нашей семье сложно было действовать во вред друг другу ненамеренно. Мы жили в постоянной борьбе за существование, и лишь предательство могло считаться преступлением. Я уверена, ты сам знаешь, как поступают с предателями.

Лорд Химринга прищурился, поджав губы. Туивьель поняла, он не хочет обсуждать остро вставшую в последнее время тему «резни в аманском порту», когда слово «предатель» бросали при каждом удобном случае в адрес и Тэлери, и Нолдор, и Валар, и Моргота. Однако двое уроженцев Альквалондэ, живущие в Химринге, на удивление отважно приняли главный удар молвы на себя, утверждая, что ложь Чёрного Врага может смутить даже самый ясный разум, что нельзя судить однозначно, тем более, прошлого не вернуть, а Моргот всё ещё жив, здоров, полон сил и гадких замыслов. В итоге даже оссириандские Синдар, прибывшие на границу, чтобы вместе с Нолдор служить делу добра, остались в Химринге, утверждая, что среди сплетен и наветов, способных запутать любого, в одном они уверены без малейшего сомнения: лорд Маэдрос никогда не перейдёт на сторону врага, будет биться с ним до победного конца, и только это важно.

— Наши племена, — ещё осторожнее заговорила Туивьель, — разделились на тех, кто выбрал рабство, и тех, кто хотел свободы. В итоге дорого заплатили и одни, и другие.

«Но это не значит, что я одобряю выбор рабов!»

«Я это знаю».

Словно через силу убрав от груди ладонь эльфийки, Маэдрос поднялся, быстро оделся. Он снова уходил в себя, замыкая помыслы на борьбе с врагом, думая, нет ли злых вестей о нападении, напряжённый, становящийся пугающим взгляд устремился в выходящее на север окно, которое никогда не закрывали ставни или шторы.

— Строительство идёт слишком медленно, — процедил лорд Химринга сквозь зубы, обернулся, с тревогой посмотрев на Туивьель, и вышел из спальни, захлопнув за собой массивную дверь, которую очень непросто выломать, даже используя таран.

Воцарилась тишина.