Свет проклятых звёзд

Примечание к части В конце нца

А ещё есть песня из мюзикла "Гиперборея. Симфония северного ветра" "Венок" Фальшь наказуема

Иттариэль кружилась в танце, поднявшись на самую высокую из построенных белокаменных стен дворца. Легко взлетая на зубцы, высоко поднимая изящные ножки в мягких серебристых туфельках и делая плавные движения руками, невообразимой дугой выгибая спину, золотоволосая принцесса в лёгком платье, состоявшем из множества тончайших лент разной ширины, казалась солнечным лучом среди кружева облаков, обещавших тёплую ясную погоду.

Многое изменилось вокруг. Больше нет привычного зеркального зала и шума моря за окном, а менестрель играет не так свободно, смущённый ревнивым взглядом супруги, носящей дитя. Да и сам Эгалмот уже не просто музыкант из Невраста — он лорд Дома Небесной Дуги, давно не исполняющий задорные песенки, разгуливая по улицам. Возможно, он и для Иттариэль не играл бы, не будь она принцессой — не отказывать же дочери своего короля!

Иттариэль видела перемены, но не желала их замечать. Пусть всё будет иным, пусть. Но танец останется прежним.

И так же неизменно парят в головокружительной высоте орлы с золотым оперением.

***

Ириссэ проводила взглядом пару птиц, появление которых среди облаков всегда казалось ей не добрым, но дурным предзнаменованием. Мельком посмотрев на племянницу, купавшуюся в музыке и восхищении подданных, сестра короля подумала, что любовь народа — безусловно важная вещь для правящей особы, но завоёвывать её надо всё-таки иначе, однако глупая дева слишком слаба для настоящих поступков, а вечно нянчиться с ней и тащить в верном направлении нет никакого желания.

Самой же Ириссэ сейчас совсем не нужен был народ и его доброе отношение. Белая Дева точно знала одно: в городе она не останется, но где селиться в таком случае? Каменные Врата — точно нет. Крепость-страж — это тюрьма, клетка, ловушка для дичи, а не жилище охотника, как уверяют Орлы.

Но и Деревянные Врата тоже не подходят: там свободы больше, да только жить, постоянно помня о незримой границе, за которую нельзя уходить, — это тоже невидимая цепь, ошейник от которой с каждым днём сильнее давит на горло.

Орёл и орлица, сверкая золотом оперения, показались в разрыве облаков, день становился теплее.

«А ведь я сама виновата в своём непокое, одиночестве и метаниях, — подумала вдруг Ириссэ, смотря за птицами, у которых, наверное, скоро будут птенцы. — Я сделала выбор в пользу отца, родства с которым теперь стыжусь. Да, Тьелко тоже хорош! Он убийца и трус, бросивший брата в беде, но если бы я была рядом, возможно, жизнь сложилась бы иначе».

Дочь верховного нолдорана подумала, что прошлое всё равно не вернуть, и отношения с оскорблённым гордым Феанарионом никогда вновь не станут доверительными и тёплыми, но…

«Я обязана перед ним извиниться. За сломанную судьбу, за свою трусость, за глупость, за то, что не ценила любовь».

Ириссэ не признавалась даже самой себе, что мечтала вновь быть вместе, ведь кем в таком случае она станет для Тьелко? Да, можно надеяться на прощение и свадьбу с последующим совместным правлением благодатным Химладом, но это глупо! Глупо! Какой бы сладкой ни казалась мечта, как бы ни грела она сердце. Однако… Что, если Турьо позволит уехать? Вдруг Тьелко не откажется выслушать?

Дальше в дело вступит проверенный способ убеждения мужчин, и да, конечно, всё получится.

Глупо! Но иначе уже невозможно. И пусть брат только попробует не позволить уйти. Арестует и казнит? Пусть попробует! Пусть! И тогда все увидят, что король Тургон действительно отвечает за свои слова, каким бы тяжёлым выбор ни был.

Эта мысль немного напугала, однако Ириссэ слишком разозлилась на себя, чтобы страх имел какое-то значение.

Стало жаль, что рядом нет Аклариквета, у которого можно отобрать арфу и сыграть, потому что стихи, рождавшиеся в голове, сами собой ложились на музыку:

«Сердце стынет в тюрьме ледяной,

Бьётся птицей, грустит о свободе.

Для чего в нём пылает огонь?

Почему мне нельзя быть собой?

Неужели любовь всё испортит?

К стебельку стебелёк

Я сплету свой венок,

Загадаю простое желанье.

Пусть плывёт по волнам

К сумрачным берегам

В незабудки вплетённая тайна.

Лёд и пламя, тьма и чистый свет,

Долг или мечта? Что одержит верх?

Да, наверное, глупо мечтать,

Ведь в мечтах никакого нет проку.

Но душа моя жаждет тепла

И отчаянно рвётся туда,

Где не будет вовек одинока.

Я плету свой венок:

Словно солнце — глазок,

Лепестки голубые, как волны.

Стебелёк к стебельку,

У судьбы я прошу,

Чтобы он полюбил, чтобы вспомнил.

Лёд и пламя, тьма и чистый свет.

Долг или мечта? Что одержит верх?

Я безумна, я в плену страстей.

Как найти во тьме

Путь к самой себе?»

Ноги сами понесли в сторону дворца, глаза видели только цель, а сердце билось всё яростнее.

«Я добьюсь свободы или смерти! И это мой выбор, моё решение. Больше никто мне не указ — ни отец, ни брат, ни сама судьба!»

***

Мост над рекой утонул в тумане, одинокая фигура медленно шла сквозь сумрак и казалась бы полностью чёрной, если бы не снежно-белые сияющие волосы. Силуэт двигался неуверенно, пошатываясь, словно под ногами был не камень и металл, упиравшийся в земную твердь, а палуба корабля, качавшаяся на бушующих волнах.

Королевские дворцы Химлада, разделённые рекой, казались исполинскими призраками, проступавшими среди утренних миражей, и лишь блеск золота выдавал в них рукотворные постройки.

***

Тьелпе отошёл от окна, обернулся к сидевшему за столом отцу.

— Финдарато говорит, что смертным нельзя под землю, — пожал плечами химладский принц, пробегая глазами по развешанным вдоль стен картинам, мозаикам и охотничьим трофеям, — без света они болеют, становятся нервными и агрессивными, либо наоборот — теряют интерес к жизни. Но объяснить им это невозможно, поэтому проще запретить, придумав какой-нибудь пугающий закон или, например, древнее пророчество, которое гласит: «Как только смертный ступит в ворота Тайной Пещеры, всему эльфийскому роду придёт конец! Один за другим погибнут величайшие светлые владыки и заберут с собой во тьму каждого, кто служил им!»

Куруфинвэ хмыкнул и покачал головой.

— А что придумать нам? — спросил отца Тьелпе, сняв с руки массивный браслет гномьей работы и положив на стол рядом с яшмовой шкатулкой.

— Пока мы можем беззаботно отдыхать, — улыбнулся сыну владыка северной части Химлада. — Финдарато разделил свою находку между всеми, кому не повезло чем-то насолить нашему Королю-Солнце, и на нас не хватило.

— Ты! — в дверях возник совершенно пьяный Туркафинвэ и указал резным стилетом на племянника. — Убирайся отсюда!

Принц изумлённо поднял брови.

— Убирайся, я сказал!

— Тьелко, — встал с места Куруфинвэ. — ты не у себя дома. Но ещё немного, и окажешься там. Против своей воли.

— Мне плевать, Курво! Я не хочу говорить при свидетелях.

Мутные глаза беловолосого Феаноринга попытались сфокусироваться на племяннике. Стилет медленно опустился.

— Дорогой мой Тьелперинквар, — оскалился Туркафинвэ, — будь так любезен — пойди погуляй. Мне с твоим папой надо обсудить, какое дерьмо орочье эта наша жизнь. И прости, если нагрубил.

— Просто прекрасно, — покосился на отца принц, но тот смотрел только на брата. — Поеду в Ногрод.

Проследив, как племянник вышел и хлопнул дверью, третий сын Феанаро рухнул в кресло около низкого стола с цветами, откинул голову.

— Курво, — выдохнул он, поднимая к лицу стилет, — я хочу сдохнуть. Прямо сейчас. Ты не представляешь, как мне надоели все эти соседи, которые постоянно пытаются с нами о чём-то договориться. Они мне не нужны! Я не хочу их видеть. Давай уедем, а?

— Куда? — усмехнулся Куруфинвэ, снова садясь на место, стараясь не выдать волнение.

— Не знаю. В лес. В глушь. Возьмём Хуана, поохотимся. Да, мы только недавно вернулись, но я чувствую, что хочу просто уйти, и чтобы никто меня не нашёл. Никаких писем, никаких гостей, послов, смертных этих. Никакой войны…

Самый похожий внешне на великого отца сын покачал головой.

— Хорошо, — согласился он, подумав, — только скажу, чтобы Тьелпе не уезжал.

— Да пусть едет! Всё равно твой лапсэ ничего решать не будет, а с гномами хоть научится чему-нибудь.

Куруфинвэ, всё ещё улыбаясь, кивнул. Идея сорваться, всё бросить и отправиться на охоту была интересной и главное приятной, а различные «но» можно и не заметить. Совершенно случайно.

— Ты готов к дороге? — спросил брата Курво.

— Да, — отозвался тот, рассматривая кончик стилета, — отправляемся. Возьмём с собой лишь мечи.

Шутка могла бы показаться смешной, однако на этот раз никто из братьев не улыбнулся.

***

В пещере, оборудованной под кузницу и небольшое жилище, царила напряжённая тишина. Каждый раз, когда подходило время выплаты владыке Дориата выкупа за свободное проживание за границами Королевства-под-Завесой, Эол полностью уходил в себя, и слуги знали: к хозяину лучше не обращаться ни по какому делу, а если он что-то попросит — выполнить молча, не поднимая глаз, иначе беды не избежать.

Эльфийка с волосами цвета тёмного серебра была крепко привязана к постели, специально сконструированной для того, чтобы лежавшее в ней тело оказывалось абсолютно беспомощным и подвластным хозяину пещеры. Широко раздвинутые ноги служанки были напряжены, плечи, бёдра и грудь дрожали и метались, насколько позволяли путы, а между ягодиц неустанно работал механизм, приводимый в движение редкими лёгкими нажатиями на рычаг, одно касание которого означало долгие, медленно затухающие колебания двух штырей, измучивших эльфийку до полусмерти. Попросить пощады она не могла — не позволял кляп, посмотреть с мольбой — тоже — глаза закрыла чёрная повязка, вплетённая в волосы, так же державшая голову неподвижно.

Эол равнодушно посмотрел на дрожащее стонущее тело и надавил на рычаг. Из мокрой от пота напряжённой груди вырвался сдавленный отчаянный крик, приглушённый кляпом.

Никогда не деливший постель со своими служанками, брат короля любил наблюдать, как реагирует плоть на боль, ласки, новые ощущения, и лишь иногда позволял развлечь себя губами, если дева была абсолютно искренней, покорной и в то же время артистичной.

Но когда Эол чувствовал фальшь…

Рычаг надавился резко, штыри вошли глубоко.

— Владычица Мелиан никогда не требует от меня сокровищ, — нажимая часто и сильно, наблюдая за вращением колеса, приводящего в движение предназначенную для удовольствия вещицу, напряжённо проговорил брат Тингола, — только Элу ненасытен, словно разыгравшееся пламя. Хотел бы я взглянуть на его… — от резкого надавливания штыри заходили туда-сюда с безумной частотой, повязка на глазах эльфийки окончательно промокла от слёз, — на его тайный подвал, заваленный нечестно заработанными ценностями. Мне снова придётся отдать кое-что, очень дорогое для меня как для создателя. Но это ничего. Я знаю: однажды братец перейдёт черту, и тогда все те частички феа, вложенные мастерами в их изделия, оказавшиеся в плену ненасытной твари, возрадуются отмщению.

Оценивающе взглянув на замученную служанку, Эол хмыкнул, убрал приспособление со штырями, вынул кляп, и эльфийка отчаянно зарыдала.

— Вот теперь ты действительно честна, — улыбнулся брат дориатского короля, — искренне плачешь от причинённых тебе страданий. Знай же — я ненавижу ложь. И ты мне не родственница, чтобы прощать и щадить тебя.

Путы начали медленно ослабевать, освобождая сначала одну руку — большой палец, указательный, средний, безымянный, мизинец, ладонь, кисть, локоть, плечо, потом другую, за ней — шею, голову, грудь, талию, правое бедро, левое, колени, лодыжки, стопы. Неловко двигаясь, служанка медленно свернулась в дрожащий мокрый воющий комок. Повязка всё ещё оставалась на глазах.

— Убирайся из моей постели! — приказал Эол, махнув в воздухе плетью, чтобы провинившаяся эльфийка по звуку поняла, что ей грозит в случае нерасторопности.

С трудом переставляя ноги, которые не могла даже до конца свести, служанка поплелась к выходу из комнаты, так и не сняв ткань с глаз.

Брат Тингола, похоже уже забыв о виновнице своего недовольства, подошёл к стене и снял прекрасный необычный меч из сердца чёрной звезды, упавшей с неба. Рядом висел длинный кинжал из такого же метеорита, найденного рядом с крупным осколком.

Воздух снова будто дрожал, и эльф сказал бы, что слышит шаги судьбы, если бы не считал подобные слова глупой бессмыслицей.

Что-то придётся отдать Тинголу. Снова. Что угодно, но не сердце звезды и её сына. Подумав ещё немного, Эол, не глядя, сгрёб со стола кованые статуэтки, подсвечники, золотые и серебряные украшения для плаща и пояса и начал собираться в дорогу. Ждать посланников брата не было настроения. Лучше доехать к границе Дориата самому, передать откуп Белегу, Маблунгу или тому же Ороферу, а потом отправиться в Ногрод и приятно провести время в действительно достойной компании.

Вибрировавший, словно перед сильной грозой воздух застыл, и шаги судьбы прозвучали совсем близко.