Свет проклятых звёзд

Волчий пляс

Азарт опьянил, захватил и лишил способности испытывать иные чувства, кроме радости разрушения. Только что идеальная брусчатка площади, а теперь — изуродованная и разбитая, словно просила продолжать ломать её: возьми, возьми ещё камень, отковыряй его, выдерни из земли! Звон осколков звучал прекраснейшей музыкой — самой Песней Творения, о которой халадины что-то вскользь слышали от эльфов. Ломающиеся ветви и молодые стволы деревьев около скамеек, казалось, для того и росли, чтобы теперь превратиться в оружие и уродливые пни, похожие на колья. Вмятины и царапины на дивных скульптурах из металла в глазах обезумевшей от ощущения силы толпы обращались лучшими украшениями города.

Заслужили! Получайте!

Безумно хохоча и подбадривая свой народ, требуя продолжения разрушений, Халет взяла очередной камень и вдруг заметила, что измазала дорогое платье. Сейчас это показалось чем-то очень смешным и замечательным, женщина вытерла подолом булыжник и запустила им в ближайщее неразбитое окно. Как же это прекрасно!

Подруга, располневшая, вечно охающая и прихрамывающая, сейчас вдруг подобралась и, с досадой смотря на испорченные ногти, схватила палку и начала бить по брошенному шатру. Что-то загремело, зазвенело, женщина взглянула и, поняв, что громит лавку с лакомствами, отвлеклась от разрушений, с наслаждением съела пирожное и с ехидным смешком положила на его место медный мириан.

Буря показалась вечностью, хотя на самом деле продлилась лишь мгновение, потребовавшееся эльфийской страже, чтобы сгруппироваться, нанести несколько точных ударов по вооружённым людям, а остальных — окружить и выставить вперёд мечи, натянуть тетивы.

— В темницу их! — прозвучали слова, которые могли бы напугать, однако именно сейчас вызывали в халадинах гордость собой — их ненавидят те, кого они презирают. Их боятся, пытаются подавить и сломить! Но вам это не удастся, выродки, возомнившие себя Моргот знает кем! Всё! Игра окончена! Смотрите и ужасайтесь — племя Халет плюёт на вас, ничтожества!

***

Восточные земли создавали впечатление бездонного колодца. Во время внезапной атаки на Таргелион Тэлуфинвэ до последнего надеялся на очередной спектакль с «орками» разных не орочьих рас, однако нападение оказалось настоящим, и это заставило задуматься всех, кого заботила война против Моргота, а не только личные интересы внутри условно безопасного и спокойного Белерианда. Кто бы ни уходил за гномьи хребты, через некоторое время переставал присылать вести, либо в редких случаях возвращался ни с чем.

«Мы знаем, откуда нападает Моргот! — безапелляционно заявлял Маэдрос на любые вопросы про усиление обороны на востоке. — Это северное направление, и именно его мы обязаны блокировать в первую очередь! У меня и у всех нас не хватит воинов на две линии фронта. Мы не знаем, что творится за владениями Азагхала, но и не можем ослабить осаду со стороны Железных Гор».

Тэлуфинвэ хмыкнул. Да, старший брат умеет походя в разговоре всем напомнить, где чья подконтрольная территория, независимо от статуса и титулов соратников. После вторжения в Таргелион химрингский лорд стал сдержаннее высказываться, однако менять позицию явно не собирался.

«Валар не всесильны, — повторил он слова отца, — а Моргот — тем более. Он не сможет нанести сокрушительный удар сразу по всем направлениям, поэтому будет атаковать средоточие военной мощи Белерианда, то есть, нас».

— Хорошая попытка думать, как Моргот, — мрачно хмыкнул седьмой сын Феанаро Куруфинвэ. — Но ты — не он, Майти, и знать всего не можешь.

Стоя в одиночестве над картами и думая, что сказать старшему Амбарусса о подготовке войск, младший Амбарусса вспомнил про неотправленное письмо в Химлад, и вдруг в дверь кабинета постучали.

— Прости, господин Феанарион, — приглушённо прозвучал голос воина, — срочное донесение.

***

Разбудить сестру получилось далеко не сразу. Вернувшаяся даже не под утро, а днём Улыбка, не способная связать двух слов и не знающая, чья на ней одежда, рухнула в постель и перестала подавать признаки жизни. Слеза всерьёз испугалась, однако сестра всё же дышала, поэтому мысли о намеренном отравлении рассеялись. Когда большая часть войск земель Амбаруссар, всё чаще называемых людьми Стойбищем, переместилась на таргелионскую границу, девы-менестрели, не задумываясь, последовали за армией, рассчитывая обогащаться за счёт торговцев-наугрим. Однако пока всё, что зарабатывалось, сразу же тратилось на вечно теряющиеся украшения и вино.

— Я придумала нам песню, — через силу улыбнувшись, прошептала Улыбка, не открывая глаз. — Это гениальное творение! Сильмариль среди баллад.

— Теперь я боюсь, что её украдёт Моргот, — попыталась посмеяться Слеза, подавая сестре воду.

— Он никогда не споёт её так, как я, — заверила певица, поднимаясь на ложе. — Готовь что-то громкое… Ох, тяжело думать. Да! Охотничий рог! Сыграешь на нём! Давай, набрось на плечи шкуру, а мне дай чёрное платье без украшений. Быстрей, быстрей! Пойдём! Я хочу сразить нашей музыкой тех вчерашних торговцев, которые из Химлада меха везут.

Наскоро умывшись и ещё больше растрепав волосы, Улыбка хищно оскалилась, взгляд стал отсутствующим, рука задвигалась в ритм пока не спетой песни.

— Две тени, — мрачно зазвучал красивый переливчатый голос, — сошлись… в диком… танце.

***

— Две тени сошлись в диком танце,

Словно души в забытом краю,

Как виденья в посмертия царстве,

Мы — две чёрные птицы на замёрзшем пруду.

И с тех пор наши тени неразличимы,

Вместе плоть и душа — тени неотделимы.

Песня звучала пугающе и пленительно, голос эльфийки заставлял сжиматься и содрогаться, но безумие затягивало, словно омут, и сердце требовало продолжения. Бесконечного продолжения.

Смертная женщина с двумя мальчишками и совсем маленькой девчушкой, поникшая и испуганная, прошла вслед за эльфийскими воинами к центру лагеря. Ещё одна — совсем старая — осталась сидеть у костра в отдалении, где две бородатые торговки хвастались котлами и сковородками.

— Положи меня, словно печать,

На сердце кровоточащей раной.

Ибо лютыми стрелами стали

Стрелы огненные, что нас пронзали! — чёрной тенью скользя в звуке рога и отсветах пламени, эльфийка кружилась и подбрасывала лёгкую дымчатую шаль.

Старуха вздохнула без злобы и зависти — с сожалением. К ней подошёл воин-человек в цветах армии Феанорингов, дал хлеба и молока, спросил что-то, указав в сторону таргелионской границы, и женщина, охая, закивала.

— И крепка, словно древний завет, — Улыбка собрала мирианы, изящно положила у ног сестры и продолжила песню, — в Бездне Намо добытая клятва.

И что огненней пламени нет,

Чем века, проведённые рядом.

И с тех пор наши тени танцуют

Неразлучно и отдельно от тел

Волчий пляс в синем сумраке леса,

И никто этот танец прервать не посмел.

Волчий пляс для нас звучит,

Волчий пляс для нас ночью.

Волчий пляс

Для нас.

***

Тэлуфинвэ посмотрел на гонца и, кивнув, отправил в дальнейший путь — к Питьяфинвэ. Решать, что делать, придётся совместно, здесь вопрос, касающийся не только защиты границ.

***

Питьяфинвэ округлил глаза. Сидя в саду вместе с супругой и разговаривая о чём угодно, кроме войны и политики, король развёл руками:

— Здесь вопрос, касающийся не только защиты границ. Решать, что делать, придётся совместно!

***

Сев за стол и отодвинув карту, младший Амбарусса задумался:

«Если из Таргелиона убегают смертные, жалующиеся на тиранию короля-эльфа, это очень плохой знак!»

***

— Очень плохой, — старший Амбарусса посмотрел на жену. — Мы не знаем, что произошло у Морьо, но ясно одно — если где-то дошло до вооружённых стычек между атани и Эльдар, это может произойти и в нашей земле.

***

«И у нас это может произойти, — сжал кулаки Тэлуфинвэ. — Мы не можем сделать вид, будто…»

***

— …ничего не заметили! Но если признать, что эльфы бывают неправы…

***

«Однако, если мы признаем, что наш брат злодей, это нанесёт удар и по нашей репутации, — Тэлуфинвэ взял бумагу и чернила. — Напишу обо всём Майти».

***

— Я напишу Маэдросу, — Питьяфинвэ встал со скамьи, — не посоветовавшись с ним, никого назад в Таргелион не отправлю!

***

Азагхал развёл руками. Приехав в начале лета в осадный лагерь, гномий король рассчитывал быстро получить ответы на вопросы о походе воинов Дор-Ломина в земли Моргота, а после, оценив работу своих строителей, вернуться домой и заняться набившими оскомину митриловыми шахтами, однако приехавший из Таргелиона брат заставил пересмотреть планы.

— Да, представляете, — Эзгедхал, сидя за столом с Маэдросом, Азагхалом и их верными, всё сильнее округлял глаза, — я дождался приглашения, пришёл в зал, только о делах заговорил, и тут — бац!

— Кто точно знает, что теперь с бунтарями? — не стал выслушивать заново рассказ химрингский лорд.

— Никто, — Майдрос бросил взгляд на Хеправиона, — я пытался выяснить, но меня не пропустили через границу, а письма не пришли.

— В итоге, — старший Феанарион прищурился, неотрывно смотря в северное окно, — всё, что мы знаем, это только слухи.

***

— Говорят, — эльф открыл сарай, залез в дальний угол, достал длинную, идеально отполированную пилу, — всех в тюрьму бросили без суда. Правильно твои ребята сделали, что не пошли в город.

— А чо случилось-то? — Ульг с более молодым собратом разрубили длинное бревно пополам, загрузили в телегу.

— Говорят, — хозяин дома сделал акцент на этом слове, — когда Халет устроила погром на площади, и её бросили в темницу, многие её соплеменники начали громить эльфийские дома, крича, что нолодранцы заставляют честных людей избивать и грабить торговцев, выбивать дань из народа, сжигать обозы и всё в этом роде.

Бывшие рабы Моргота переглянулись, глаза заблестели.

— Какой ужас, — еле сдерживая довольную улыбку, охнул Ульг. — Всем сердцем сочувствую!

— И я, — поддакнул его собрат.

Мужчины снова посмотрели друг на друга, и поняли без слов всё, что хотели сказать: да, Бор напрасно боялся идти в город.

Примечание к части Песня гр. «АфродеZия» «Волчий вальс»