Советская поэзия. Том второй

Жизни мира, длящейся века,

Жадною душою не завидуй!

То, что жизнь людская коротка,

Не считай ошибкой и обидой.

О ничтожном сроке говоря,

Не терзай себя, не мучься зря!

Чтоб увидеть мира мудрый лик,

Этот срок достаточно велик.

Чтоб свершить свое предназначенье

И служить Добру,

нам всем дана

Вечность.

Если вдуматься, она —

Беспредельно долгое мгновенье.

Когда средь степи — одинок —

Стою над гладкою равниной

И чистотой дышу полынной, —

Мне чудится, что я высок.

Я осязаю бесконечность,

Душа моя вмещает вечность.

Где все преграды бытия?!

Неразличимы быль и небыль,

На свете — только степь и небо,

На свете — птицы, степь и я!..

О счастье духа, счастье тела —

Простор, не знающий предела!

Как ты прекрасна, степь моя, в апреле!

Хрустально-звонкий воздух, и простор,

И колокольчик — жаворонка трели!..

Ты — музыка, чьи звуки с давних нор

Какой-то гений, в неизвестность канув,

Переложил на живопись тюльпанов.

Как счастлив я, что голос твой пойму,

Что человек я, и душе все чаще

Доступна радость красоты щемящей…

Иль человек я только потому,

Что внемлет скрытой музыке душа?…

О жизнь, как ты щедра!.. Как хороша!..

Когда весна — медлительно, не сразу, —

Нагреет землю и войдет в зенит

И, ароматом полный до отказу,

Над многоцветьем воздух зазвенит,

Я ухожу один в степные дали,

Бездумно опускаюсь на траву

И — это мыслью назовешь едва ли —

В тени кургана грежу наяву…

А надо мною в синеве бесплотной,

На ниточке весеннего луча

Трепещет жаворонок беззаботный,

Как колокольчик радости звуча.

Тогда душа — светла и невесома,

Весь мир во мне. И в мире я — как дома.

Осенний лист на длинном черенке

Поник, подумал… и слетает в воздух.

А степь в рассветном голубом дымке

Примолкла, долгий предвкушая роздых.

Давно пшеница убрана в полях.

Стерни колючки в пахоте размякли.

Скирды в низинах — на манер папах

Из серебристо-серого каракуля.

И, пробиваясь нехотя из мглы,

Лучи ложатся — все спелей, багряней,

Они как будто слишком тяжелы

Для зябкой, паутинно-тонкой рани.

Проходят мимо — парами, толпой —

Ничем, ничем не схожие с тобой:

Ни голосом, ни поступью, ни взглядом…

О, сколько женщин — в отдаленье, рядом —

Совсем других, чем ты… Что мне до них?!

Но если и представлю хоть на миг,

Что каждая из проходящих мимо

Кому-то на земле необходима,

Как ты — моей душе… И что, любя,

О них тоскуют и светло, и больно, —

То в этот миг покажется невольно,

Что все они похожи на тебя!

Мужчин сухой, рассудочный расчет,

Ошибки исключив и милосердье,

Он верным — будто бы! — путем ведет…

Но почему ж иные

перед смертью

Вдруг понимают: цель была не та,

И позади зияет пустота?

А женщина?! О, нежность! О, сама

Причудливость, изменчивость, наитье!..

Ты только сердцем делаешь открытья,

Являя этим глубину ума.

Порою ты, подвластная минуте,

Являешь красоту в бессмертной сути…

Никто не помнит

Своего рожденья.

Никто не вспомнит

Свой последний час.

Два рубежа,

две грани,

два мгновенья

Неведомы ни одному из нас.

И все пространство, весь кипучий бег

Ночей и дней меж рубежами теми,

Все, что философ именует «время»,

Что жизнью называет человек, —

Ничем не пресекается оно.

Оно в сознанье нашем — бесконечно.

И человеку смертному дано

Жить на земле, не зная смерти, вечно.

Другому жизнь дарит он в свой черед,

Другого, плача, одевает в саван…

Сам человек не умирает… Сам он

Только живет.

В прошедшем растворяясь на бегу,

Ты, Время, мне виски посеребрило,

Но, не старея, Мысль кипит в мозгу

С волшебной, той же благодатной силой.

Захочет — может в прошлое вести,

В грядущее, в далекий мир Вселенной…

Куда тебе, о Время, нет пути,

Она меня перенесет мгновенно.

Всесильна Мысль: и горечь подсластит,

И облегчит печали тяжкой бремя,

И мудростью своей предотвратит

Твои невольные ошибки, Время!

Ты в поединке с ней — побеждено,

Исход борьбы тебе заране ведом:

Ты, Время, лишь туда приходишь следом,

Где побывала Мысль уже давно.

Случалось мне старцев калмыков

Не раз и не два изучать,

Но тщетно на бронзе их ликов

Искал я былого печать.

Ничто не пробилось наружу,

Молчат письмена их морщин…

Что видели — спрятали в душу

С достоинством истых мужчин.

Сквозь муки, сквозь голод и жажду

Прошли и не кляли судьбы.

В сражениях были отважны,

Не зная пустой похвальбы.

Награды свои и невзгоды

Они принимали равно.

Характер степного народа

Надежно хранить им дано.

Скончался мой друг. Но лишь тело

Исчезло, как рябь на воде,

Лишь куртка его опустела,

Обвиснув на ржавом гвозде.

Лишь речи затихли, хоть мало

Тревожили воздух они,

Земля же просторнее стала

Всего только на две ступни.

Но как велико его место

Во мне! Это знаю лишь я,

Как сердцу безвыходно, тесно,

Как сдавлена память моя!

Я помню прошлое. Я помню

Свой голод. Больше я не мог,

И русская старушка,

Помню,

Мне хлеба сунула кусок.

Затем тайком перекрестила

В моем кармане свой ломоть

И быстро прочь засеменила,

Шепнув: «Спаси тебя господь!»

Хотелось мне, ее не зная,

Воскликнуть: «Бабушка родная!»

Хотелось петь, кричать «ура!»,

Рукой в кармане ощущая

Существование добра.

Сколько свежести в народном слове,

Вещей мудрости, что вечно внове!..

С завистью учусь ему, дивясь

Простоте, не знающей прикрас,

Уху, что полет пушинки слышит,

Глазу, видящему дрожь звезды,

Сердцу, что со всеми вместе дышит,

Замирая от чужой беды…

Полный благодарности, храню

С детских лет усвоенное мною…

Вслушайтесь: «Уставшему коню

В тягость даже облачко сквозное».

Я знаю: вечного на свете нет,

Тому свидетель опыт прошлых лет…

И все же видеть мертвые черты

Прекрасного так больно, так тоскливо!

Так страшно

возле гроба красоты

Вновь убеждаться, что уродство живо.

Я знаю, что уродство в свой черед

Умрет, исчезнет, навсегда уйдет.

Но красоту, что, музыкой дыша,

Нас ввысь влекла

и вот смежила веки,

Ту красоту не воскресить вовеки!..

И плачет безутешная душа…

Кольнув нежданно изнутри

И затемнив благополучье,

Предупреждает боль: — Смотри! —

И, как дозорный самый лучший,

Тревогу бьет, гремит в набат…

И вот покой убит, разъят.

Мобилизует сил запас

И чувства стынущие будит…

Нет, если боль отнять у нас,

Добра от этого не будет!

Ведь я живу, покуда чую

И боль свою, и боль чужую.

Перешагнув жестокости предел,

Решил Чингис украсить общий жребий:

Он улыбаться подданным велел

Весь день, пока сияет солнце в небе,

А кто дерзнет на жалобы и плач,

Тому отрубит голову палач.

И улыбался весь Чингисов край,

И деспот убеждал молву мирскую,

Что создал в ханстве образцовый рай…

А люди ждали сумерек, тоскуя,

Чтоб в степь уйти, ничком в траву упасть

И в одиночку выплакаться всласть.

Дайте, дайте первую удачу!

Пусть в себя поверит человек!

Пусть в приливе радости горячей

Ощутит себя потомком всех,

Кто творил, кто сделал мир богаче…

Дайте, дайте первую удачу!..

Дайте, дайте первую удачу!..

Чтобы, гордость юную не пряча,

Человек, как молодой орел,

Прянул в небо и себя обрел,

Путь свой во Вселенной обознача!..

Дайте, дайте первую удачу!

О жизнь!

Когда ты на моем пути

Затем, чтоб за провинность наказать

Иль чтобы испытать меня опять,

Противника захочешь мне найти

И нас друг с другом на пути столкнуть,

Молю, о жизнь, ко мне добрее будь!

Из множества народа, что идет

Сейчас

сквозь времени водоворот,

Того, кого борьба не закалила,

Того, чей ум незрел и уязвим,

Кто послабей меня своею силой, —

Не делай,

жизнь,

противником моим.

Приснились джунгли нынче мне во сне.

Кругом визжала обезьянья стая…

Раздобрясь, хвост они давали мне,

Чтоб лезть в верхи, при случае петляя…

Но отказался я от этих прав,

Остаться человеком пожелав.

Свирепых львов увидел я во сне,

Развеселило их мое обличье!..

И дать клыки они решили мне,

Чтоб слабых бить и жадно рвать добычу…

Но отказался я от этих прав,

Остаться человеком пожелав.

Бейте, люди, пестрых волков!

В дни, когда опустели хотоны,

О хозяевах исступленно

Выли псы калмыцкой земли,

Одичали, в степи ушли…

Бейте, люди, пестрых волков!

Не боятся огня и слова

И не терпят духа людского

Почитавшие нас, как богов,

Твари, одичавшие снова,

Порождения времени злого…

Бейте, люди, пестрых волков!

Когда я замечаю с чувством боли,

Что, прошагав изрядный путь земной,

Не совершил я и десятой доли

Всего того, что замышлялось мной,

Я не ищу тогда причин извне, —

Истоки бед — они во мне.

Ни злобной завистью, ни нелюбовью

Никто, поверь, мне не чинил помех.

Во мне самом, в душе моей — гнездовье

Всех промахов моих, ошибок всех.

В том, что с мечтой свершения — не вровень,

Не мир, не люди, — только я виновен.

Когда, о степь! — и впрямь морской стихией

Была ты встарь и в синеве твоей,

Блестя, сновали рыбки золотые —

Веселые солдатики морей,

Скажи мне, степь, в траве твоей густой

Где весточка о рыбке золотой?

И если это повторится въяве,

Когда пройдет веков круговорот —

И зелень радостную разнотравья

Накроет синева слоистых вод,

Скажи мне, степь, как, вопреки судьбе,

Хоть весточку оставить о себе?